Страница 4 из 9
А родители и сестры Екатерины ждали предложения Трубецкого – пожалуй, ждали его с куда более сильным нетерпением, чем она сама. Через своих парижских знакомых, которые знали князя Сергея, они умудрились разузнать о нем все. Каждые несколько дней родные сообщали Кате какую-нибудь новость о ее друге – в каких именно битвах он участвовал, сколько раз был ранен, какие награды имел… Все, кто знал Трубецкого, были уверены, что его карьера еще не окончена и что он обязательно станет генералом, о чем мать и сестры постоянно напоминали Екатерине. А та в ответ только загадочно улыбалась. Родным казалось, что она недостаточно серьезно относится к тому, что князь не торопится предлагать ей руку и сердце, а девушка, наоборот, была уверена, что рано или поздно он это сделает. Ведь ему тоже хотелось бы иметь возможность спорить с ней в любое время, когда у него появится такое желание.
День, когда их объяснение в любви наконец произошло, юная графиня Лаваль запомнила не очень отчетливо. Трубецкой был галантен и немного смущен, сама она – счастлива и слегка кокетлива, но все же этот разговор был далеко не таким занимательным, как их предыдущие беседы.
Помолвка, приготовления к свадьбе, венчание в Париже и переезд в Санкт-Петербург – все это промелькнуло совсем быстро и оставило в памяти приятный след, но Екатерина была рада, когда все связанные с их браком хлопоты в конце концов закончились. Жизнь снова вошла в привычную колею, и теперь у них опять должно было появиться время для безумно интересных им обоим бесед…
Вспоминать о встречах в Париже и жарких спорах можно было бы еще долго, но княгиня Трубецкая понимала, что время уже позднее и пора вставать и идти к завтраку. Она дотянулась до свисающего со стены шелкового шнурка и позвонила горничной. Какое платье надеть в первый день жизни в столице, молодая дама выбирала недолго: князю Сергею она нравилась во всех нарядах, а самой ей излишнее внимание к одежде всегда казалось глупостью. Она выбрала строгое темно-синее платье с самой скромной кружевной отделкой – оно придавало ее внешне довольно легкомысленному лицу более серьезный вид. Прическу Екатерина тоже попросила сделать ей самую простую, чтобы не тратить на нее много времени и поскорее оказаться рядом с любимым мужем.
Князь Трубецкой ждал ее в столовой. Он, как всегда, был одет в свой военный мундир – Екатерине казалось, что, за исключением их свадьбы, она вообще ни разу не видела мужа в гражданском платье.
Они быстро обменялись обычными утренними репликами – кто как спал, кто как себя чувствует – и приступили к завтраку. Сергей Петрович показался Екатерине задумчивым и как будто бы сосредоточенным на чем-то неприятном, но она не спешила расспрашивать мужа о причинах его дурного настроения. У нее было достаточно времени, чтобы как следует изучить его характер, и она точно знала, что до конца завтрака он сам поделится с ней своими мыслями. Так и случилось.
– Дорогая Катрин, я должен вас кое о чем предупредить, – заговорил Трубецкой, допивая какао из полупрозрачной фарфоровой чашки. – Сегодня вечером меня не будет дома, и вернусь я очень поздно. Надеюсь, вы не будете скучать без меня.
– Не буду, ведь вы расскажете мне, куда собираетесь, – лукаво улыбнулась ему жена.
Князь колебался недолго.
– Я не могу рассказать вам всего, потому что это не только моя тайна, – начал он слегка неуверенным тоном. – Надеюсь, вы меня поймете и не будете настаивать…
– Нет, настаивать я не буду, – с готовностью пообещала ему молодая жена. – Но вы скажете мне то, что считаете возможным мне доверить, не правда ли?
– Да, – не стал отпираться Сергей. – Кое-что я обязан вам рассказать, потому что теперь мы с вами – одна семья и должны во всем друг друга поддерживать.
Екатерина молча кивнула, подтверждая, что полностью согласна с его словами. И этот кивок как будто бы окончательно помог Сергею отогнать последние сомнения и решиться на серьезный разговор с молодой женой.
– Мы с вами еще во Франции много говорили о том, что делать, если власть в государстве становится слишком жестокой к своему народу, – напомнил он Екатерине. – И пришли к выводу, что революции в таких случаях – это не лучший выход, но и не делать вообще ничего, не пытаться спасти страну тоже нельзя.
– Да, я помню, – с взволнованно бьющимся сердцем ответила княгиня, уже догадывающаяся, что она услышит дальше.
– Так вот, в нашей стране есть люди, которые пытаются что-то сделать… Что-то изменить в нашей жизни к лучшему, – сказал Сергей.
– И вы – один из таких людей? – уточнила Екатерина.
– Да. Я – один из них, – подтвердил Трубецкой.
– Что же вы хотите изменить? И главное – как вы собираетесь это делать? – с все возрастающей тревогой спросила княгиня.
– Это я и хотел бы вам рассказать… – В голосе Сергея снова зазвучала неуверенность, которую без труда услышала и поняла его молодая жена.
– Князь, вы можете мне доверять, – произнесла она твердо, глядя ему в глаза. Сердце в ее груди колотилось все сильнее, но к тревоге Екатерины за участвующего в каких-то тайных и незаконных делах мужа примешивалась изрядная доля радости. Теперь она точно знала: они с князем Сергеем никогда не наскучат друг другу. И через год, и через десять, и через двадцать лет им будет о чем поспорить – до конца жизни они смогут с интересом разговаривать друг с другом о том, как именно он пытается помочь России.
Глава II
Киевская губерния, имение Каменка, 1824 г.
Гостей в доме Василия Львовича Давыдова ждали к четырем часам, но первые приглашенные начали подъезжать в их имение уже после трех. Самыми «нетерпеливыми» в этот раз оказались сенатор Бороздин с двумя юными дочерьми, которых Давыдовы, привыкшие к их частым опозданиям, ожидали только к вечеру.
– Добрый день, Андрей Михайлович! Мари, Кати, здравствуйте! – младшие братья и сестры Василия Давыдова бросились приветствовать первых гостей, и в большой гостиной сразу же стало тесно и шумно.
– Располагайтесь пока, а я вас на одну минуту покину, – виновато развел руками хозяин имения, отступая к двери. Андрей Бороздин, заметив его неловкость, недовольно кивнул головой на своих громко щебечущих дочерей:
– Это из-за них мы раньше приехали. Сам не знаю, что на них нашло! Обычно по полдня собираются да прихорашиваются, от зеркала не оттащить, а сегодня встали раньше всех, сразу позвали горничных, оделись-причесались, как будто на пожар спешили! В конце концов им меня пришлось ждать, они меня все поторапливали и слушать ничего не желали… Скучно им дома, видите ли, на праздник скорее хочется, плясать да сплетни глупые слушать!
Последнюю фразу он произнес громко, повернувшись к дочкам, и те, услышав его, смущенно покраснели.
– Всегда вы, папенька, сердитесь, хоть мы медленно собираемся, хоть быстро, – обиженно возразила старшая из них, Мария. Ее сестра Екатерина тоже недовольно надула губки, но спорить с отцом даже на такую полушутливую тему не решилась и промолчала.
– Вот, сами видите, какие они у меня выросли строптивые да невоспитанные! – вынес обеим дочерям «приговор» сенатор. Василий Давыдов вежливо улыбнулся, не желая вмешиваться в чужие семейные дела, и поспешно вышел из гостиной – ему нужно было еще раздать множество связанных с предстоящим балом распоряжений. Андрей Михайлович с удовлетворенным видом откинулся в кресле, а Мария с Екатериной, убедившись, что продолжать разговор об их легкомыслии, непослушании и прочих ужасных грехах отец не собирается, снова принялись расспрашивать остальных Давыдовых о других приглашенных.
– А Раевские точно приедут? Все вместе? – допытывалась Екатерина у жены Василия Давыдова Александры.
– Генерал писал, что собираются все, – рассеянно отвечала та, поглядывая на дверь гостиной, за которой только что скрылся ее супруг. Мысли ее пока были заняты не гостями, а еще не готовыми угощениями. Ей не верилось, что Василий сумеет достаточно строго поторопить кухарку с помощницами, и она раздумывала, под каким предлогом тоже сбегать на кухню, не обидев при этом не вовремя явившихся гостей. А еще с прогулки слишком долго не возвращалась гувернантка и няни с детьми, и это тоже уже начинало беспокоить хозяйку имения. Но сестры Бороздины, пока еще не замужние и ничего не знающие о домашних заботах, не могли понять, из-за чего могла волноваться Александра Давыдова, и продолжали приставать к ней с более важными, по их мнению, вопросами: