Адриан. Золотой полдень

— Не очень, — признался префект.

Император рассмеялся.

— Хвала богам, что они послали мне такого прямодушного друга! Другой бы, даже не вникнув, тут же согласился с правителем, но ты не таков.

Тебе нужна ясность.

Хорошо, будет тебе ясность.

Я вполне сознаю, что вопрос о престолонаследнике может обостриться в любую минуту, особенно теперь, когда все близкие мне люди неожиданно стали придавать особое значение моему самочувствию. Короче, в ставке образовалось две неравноценные по численности партии. К моему удивлению, все близкие мне люди оказались страшно заинтересованы в решении этого вопроса. Все поспешили обозначить свои позиции, в результате я оказался лицом к лицу с двумя враждующими партиями, а как ты сам понимаешь, подобное положение плохо способствует успешному ведению войны. Ничего, начнется поход, я их всех прижму. Они у меня забегают, однако для проверки исполнения приказаний мне нужен верный и нейтральный человек. Я сознаю, что твое положение может внезапно оказаться незавидным, но ты старый вояка. Кто и когда сказал, что приказы следует исполнять в зависимости от обстановки, руководствуясь исключительно собственными интересами! Я был уверен, что ты не посмеешь ослушаться моего приказа, не станешь юлить и сказываться больным или Аид знает, какую еще найдешь причину, чтобы только остаться в Риме, в стороне от этой грызни. Я рад, что не ошибся в тебе. Мне очень скоро может понадобиться прямодушный и верный человек. Я должен быть уверен, что приказ, который я отдам, будет исполнен в точности и в срок, без оглядки на дружков, личные пристрастия, страх за собственную жизнь и прочие сопутствующие обстоятельства. Я пока силен, и в любом случае свою партию доведу до конца, но помочь мне в этом могут только такие, как ты. О том свидетельствует и поход Македонца.

Император сделал паузу, приложился к фиалу вина, потом вновь перевел взгляд на небо, на свою звезду. Не глядя на соседа, нарушил молчание.

— Расскажи, что в Риме? Ты проехал Италию, побывал в Антиохии, заглянул в мою ставку, осмотрел театр военных действий. Выкладывай!

Ларций ответил не сразу, в тот момент он задумался о праве императора распоряжаться не только жизнями, но и судьбами подданных. Эта мысль покоробила его. Лет пятнадцать назад, еще в Дакии, Траян вот также в доверительной беседе призвал префекта гвардейской конницы добровольно уйти в отставку. Марк тогда откровенно признался, что не в силах предоставить ему более важную должность, дабы не возбуждать в своем окружении нездоровые настроения, завистливые упреки и обиды.

Что Лонг мог возразить командиру и императору? Что государственная кувалда всегда разит без промаха? В Дакии ему хватило ума тихо отойти в сторону. Теперь та покорность повернулась к нему своим истинным, безжалостным лицом.

Лупа был прав, он допустил роковую ошибку.

Что ж, теперь поздно каяться, изменять себе.

И все‑таки Ларций никак не мог стряхнуть с себя комочки обиды, они липли к нему, как рыбья чешуя. Бац — и ты никто, отставной префект, пусть даже щедро награжденный и осененный лавровым венком. Бац — и ты вдруг понадобился, чтобы исполнить приказ, о котором можно сказать только одно — за исполнение смерть! Ведь контролировать его выполнение будет, по всей видимости, не тот, кто отдавал его. Ларцию мельком взгрустнулось — на свете нет лучшего способа нажить смертельных врагов, чем точно и до конца исполнить последний приказ императора. С другой стороны, радовала ответственность, выказанное доверие. Это тоже немаловажно, тоже добавляло энтузиазм.

Он принялся выкладывать все, что довелось приметить на пути. Начал с посещения бань Тита и появления сингулярия с приказом и закончил рассказом о полуголых, страдающих расстройством желудка легионерах, бредущих по дороге на юг и то и дело выскакивающих за обочину, чтобы облегчиться.

Траян слушал внимательно, не перебивал. Только однажды, когда Ларций упомянул о жалобе на Адриана, якобы оклеветавшего Лаберия Максима, император возмутился.

— Цельз и Квиет обвиняют Адриана в том, что он оговорил Лаберия? Враки! И Помпея здесь ни при чем. Ликорма добыл его письма, в которых этот спесивый вояка мало того, что повторяет бредни насчет Адриана и моей жены, но и требует от сенаторов заставить меня передать им право выбора наследника. Он и является главой заговора, пусть пока и доброжелательного, верноподданнического, но все‑таки заговора.

Он повернулся к Ларцию и, грозя указательным пальцем, раздельно произнес.

— Вопрос о наследнике решен. Им может быть только Адриан. Ему я передам этот перстень, — император показал гостю безымянный палец на правой руке. — Он доказал свое право на руководство Римом. Однако я не могу объявить об этом решении в преддверии похода на Индию, потому что все замшелые пни почувствуют себя оскорбленными, задетыми за живое. Их сразу перестанет волновать Индия. Они засуетятся и ради защиты своих шкурных интересов сцепятся в осиный рой. Они начнут жалить меня днем и ночью, начнут кляузничать, выпрашивать милости, требовать милости, угрожать отставками. А пока их мысли заняты исключительно тем, как бы не ошибиться, к кому пристать! Для этого волей неволей следует служить истово, быть поближе ко мне, к моим мыслям.

Марк перевел дух, потом с откровенной горечью признался.

— Адриан тоже хорош! Он ухитрился восстановить против себя слишком многих, и я не уверен, что молокосос сумеет удержать власть в руках. К сожалению, его действительно нельзя срывать из Антиохии и перевести сюда, ко мне поближе, чтобы в нужный момент обставить его усыновление и назначение цезарем как подобает по римскому обычаю. Я не могу пожаловаться ни на снабжение армии, ни на подвоз оружия, ни на пополнение личным составом. Эх, если бы я мог вместе с августовым жезлом передать ему и свои мозги, мне не нужен был бы лучший наследник. Но он уперся и твердит одно и то же — всякая война кончается миром. На этом его вполне способны обыграть Лаберий и Нигрин. Они в силах объединить всех противников Публия, и против этой силы ему не устоять.

Вновь пауза. Затем взмах рукой, ее тяжкое, обреченное — императорское — падение.

— Рассуди, Ларций, чем грозит Риму прекращение восточной войны и перенос тяжести на внутренние дела государства? Разве я не понимаю важность обустройства границ, установления единых законов для всех частей империи, решения вопроса о недоимках? Беда в том, что Адриан отказывается признать очевидный факт — отказ от наступательной стратегии есть переход к обороне, а любая оборона есть начало конца. Рим жив и будет жив исключительно войной. Мы всегда сами выбирали очередную жертву. Упрекая моих полководцев в том, что война для них кормушка и что без войны они потеряют свой вес и влияние, он не понимает, что без этих вояк Риму не выстоять. Они отлично знают свое дело. Только военное решение вопроса способно разрубить петлю, затянутую на шее Рима и добиться положительного баланса в торговле с Востоком.5 Мало обезопасить границу по Евфрату, мы должны сокрушить парфян и продвинуться до Индии. Это гигантское предполье — надежная гарантия, что враги не договорятся и не навалятся сообща на наши пограничные провинции. То же касается и земель за Дунаем. Стоит нам отойти на правый берег, как тут же из степей примчатся какие‑нибудь новые сарматы и начнут грабить наши города. Ты согласен?

Ларций вздохнул и ответил откровенно.

— Подобные вопросы, непобедимый, за пределами моего разумения. Сам я восточными пряностями не увлекаюсь, предпочитаю жареную рыбу с луком, кашу, фрукты, и стараюсь верить тому, что вижу своими глазами. Добротность сукна определяю на ощупь, свежесть продуктов на запах. Другое тревожит. На пути в Харакс я побеседовал с местным варваром, он угостил меня лепешкой. Наши надругались над его дочерью, убили ее, а он, как ни в чем не бывало, на следующий день вышел в поле и взялся за кожаное ведро. Я спросил себя — что это, тупость? Варварская нечувствительность? Или это умение скрыть свои намерения, дождаться удобного момента? Я склоняюсь ко второму. Мы здесь чужие, Марк. От этих местных вполне можно ждать удара ножом в спину.