Обезьяны, обезьяны, обезьяны...

Кроме выразительных жестов и мимики, у шимпанзе существуют звуковые сигналы.

Обезьяна, заметившая опасность, например, издает высокий тревожный звук. Что-то вроде «хё-ё». Услышав его, остальные члены стада занимают безопасные позиции. Этот звук мы впервые записали у Бодо, когда он, укладываясь спать, нашел под своей постелью длинную резиновую трубку от какого-то прибора. Наверное, он принял ее за змею. Когда мы включили эту запись в вольере Лады и Невы, обе мгновенно вскочили под потолок и настороженно стали искать глазами опасность.

Звуковые сигналы у шимпанзе еще не исследованы толком. Чего нельзя сказать о мимике. Изучение ее восходит к работам Чарлза Дарвина. В 1872 году вышел в свет его труд «Выражение эмоций у человека и животных» — дополнение к книге «Происхождение человека и половой отбор». В нем Дарвин, отмечая сходство в строении мимической мускулатуры обезьян и человека, сходство в их мимических движениях, рассматривал все это как дополнительное доказательство происхождения человека от обезьяноподобного предка.

Классическое исследование мимики шимпанзе в сопоставлении с человеком принадлежит выдающемуся зоопсихологу Надежде Николаевне Ладыгиной-Котс. Она описала свои наблюдения в книге «Дитя шимпанзе и дитя человека в их инстинктах, эмоциях, играх и выразительных движениях».

Фотографии лиц шимпанзе и человеческого ребенка, в разных эмоциональных состояниях выполненные А. Котсом, до сих пор остались непревзойденными.

...Летом 1913 года у супругов Котс в небольшой комнатке при Дарвиновском музее в Москве поселили шумливое существо. Это был шимпанзенок. Звали его Иони, и было ему полтора года. Тот, кто хоть однажды видел шимпанзе, легко может себе представить, во что обошлось хозяйке вторжение новосела.

Весь ритм жизни, все расписание отныне было подчинено маленькому тирану. Кухоньку заполнили бутылки с морковным соком и кастрюльки с манной кашей. Все несъедобное, что шимпанзенок мог съесть, изгрызть, проглотить, убрано подальше.

Пришлось позаботиться о просторном жилье для новосела. Это было необходимо для того, чтобы осуществить главную цель — наблюдать нормальное психическое и физическое развитие детеныша шимпанзе. Два с половиной года ежедневных наблюдений — срок, достаточный для того, чтобы собрать солидный фактический материал. Через двенадцать лет исследовательнице пришла мысль сопоставить дневники наблюдений над шимпанзенком с дневниками наблюдений над собственным сыном. Дневники были написаны в разное время. Иони наблюдался с 1913 по 1916, Руди — с 1925 по 1929 годы. Оба малыша росли и развивались в разное время, так что повлиять друг на друга не могли. Тем более поразительным было то, что даже при поверхностном сравнении в поведении обоих малышей оказалось множество точек соприкосновения. Это навело Ладыгину-Котс на мысль «провести дополнительное фактическое сопоставление поведения обоих детей».

Обработка дневников заняла пять лет. Тщательно проанализирована каждая страничка протоколов, сопоставлены и отобраны сотни фотографий и зарисовок.

И наконец можно было подвести некоторые итоги.

Сходство между поведением шимпанзенка и человеческого ребенка оказалось необыкновенно велико.

Сходны позы и положения, которые занимают оба малыша во время сна, лазания и ходьбы; у обоих развит инстинкт самосохранения, оба невероятно трусливы; оба любят свободу и яростно отстаивают ее, если их пытаются запереть в отдельную комнату или попрочнее «запаковать» в одежду перед прогулкой. Оба питают пристрастие к ярким, блестящим камешкам, тряпочкам, ленточкам. Оба обожают свою няню, бурно радуются ее приходу, огорчаются, когда она покидает их, и незамедлительно встают на ее защиту, если кто-нибудь, шутя, совершает на нее покушение.

А если говорить о мимике — сходство очень большое. Огорчались, радовались, плакали и смеялись оба необыкновенно похоже. Испугавшись, оба малыша замирали с колотящимся сердцем, вздрагивая всем телом и широко открыв глаза. Лицо и ладошки у них моментально делались мокрыми. Если продолжали их пугать, оба поднимали такой рев, что сомнений не оставалось — это эмоция страха. Правда, плача, шимпанзенок не проливал ни одной слезинки, чего уж никак нельзя было сказать о Руди. Но ведь слезы как проявление эмоций чисто человеческое свойство.

Злились они тоже одинаково. Надували губы, сердито морщились, топали ногами, стучали кулаками, а при случае кусались, щипались и замахивались на обидчика всем, что попадется под руку. И даже радовались они похоже. Стоило пощекотать ребятишек или затеять игру в пятнашки, как у каждого начинали блестеть глаза, рот растягивался до ушей и оба принимались хохотать, носясь по комнате и стараясь произвести побольше шума и грохота. Только шимпанзенок смеялся беззвучно.

И все-таки, как ни соблазнительно было бы сделать вывод о том, что «обезьяна — почти человек», исследовательница пришла к заключению, что это «не только не человек, но и никоим образом не человек».

Взять хотя бы эмоции. Да, действительно, сходство огромное. И все-таки тщательный сравнительно-психологический анализ трех основных эмоций человека и шимпанзе — эмоции волнения, печали и радости — заставил исследовательницу еще раз убедиться в том, что шимпанзенок «никоим образом не человек». В волнении шимпанзенок был всегда экспрессивнее и необузданнее своего человеческого сверстника. Он никогда не печалился, а уж тем более не плакал от физической боли, из сочувствия или из-за неудачи в игре, а радостное настроение и смех у него всегда были связаны только с беготней, игрой, лакомством. В то время как у двухлетнего Руди (если судить по дневникам) уже часто проявлялось чувство юмора. Причина смеха порою — комизм ситуации. Причина, так сказать, интеллектуальная. Что же касется психики, умения осмыслить ситуацию, решить какую-нибудь задачку, возникающую во время игры, правильно скопировать действия человека — в этом двухлетний Руди оставлял шимпанзенка далеко позади. И чем дальше шло развитие малышей, тем больше и непроходимее становилась пропасть. «Как бы ни были усовершенствованы методы воспитания, с их помощью развитие обезьяны может быть доведено до уровня трехлетнего ребенка. Дальше шимпанзе ни в коем случае не продвинется». Вот к какому выводу пришла исследовательница. Но может, она ошибалась?

Говорящий шимпанзе

«Сейчас, когда я начинаю писать эту книгу, Вики сидит на спинке моего кресла и расчесывает мне волосы. Немного позже она тянет меня за рукав и зовет: «Мама, мама!» Это значит, что я должна что-то для нее сделать. Дать пить или есть. И только после этого я могу продолжить свою работу». Это строки из книги Кэти Хейс «Обезьяна в нашем доме», вышедшей в 1952 году в Нью-Йорке.

Вики — трехлетний шимпанзенок. «Мама» — сама Кэти. Она психолог. И уже давно интересуется человекообразными обезьянами. В частности, ее интересует, можно ли научить говорить обезьяну, если поместить ее в человеческие условия? Для того чтобы выяснить все это, она уговорила своего мужа Кейта «удочерить» новорожденного шимпанзснка из антропоидной экспериментальной станции в Оранж-парке, во Флориде.

Что и говорить, веселая жизнь началась у молодых «родителей». Пеленки, соски, батареи бутылочек с питательными смесями. Но главная трудность была в другом. Вики — так назвали приемыша — ни на минуту не хотела оставаться одна. Она хотела висеть. Так же, как висят все новорожденные шимпанзята. На груди у матери. Кэти кормила Вики. Кэти ухаживала за Вики. Кэти о ней заботилась. «Это моя мать» — так, должно быть, решила Вики, и стоило Кэти спустить шимпанзенка с рук, дом оглашался звонким плачем. Это, протягивая волосатые ручонки к «матери», вопила Вики.

— Ты балуешь ребенка,— говорил жене Кейт, пытаясь отцепить от ее фартука руки и ноги Вики.

— Что ты понимаешь в воспитании шимпанзят! Она должна висеть. Должна. Так уж ей положено от природы.