Страница 17 из 138
И вот как-то вечером, когда огонь еле тлел, а ее рука полировала его броню, медленно, очень медленно, она сказала тихим голоском:
— Мне кажется, я начинаю вас любить.
Он ничего не ответил, не шевельнулся. Словно не услышал.
После долгой паузы она сказала:
— Как-то очень странно чувствовать это… здесь… при подобных обстоятельствах.
— Да, — отозвался он немного погодя.
После еще более длинной паузы она положила тряпку, взяла его руку — человеческую — и ощутила его ответное пожатие.
— Ты мог бы? — спросила она гораздо, гораздо позднее.
— Да. Но я раздавлю тебя, девочка.
Она провела ладонями по его броне, потом начала поглаживать то металл, то живую плоть. Прижала губы к его щеке — неметаллической.
— Мы что-нибудь придумаем, — сказала она, и, разумеется, они придумали.
В следующие дни она пела чаще, пела веселые песни и не замолкала, когда он смотрел на нее. И порой, очнувшись от легкой дремоты, которая требовалась даже ему, он сквозь самый малый свой объектив видел, что она лежит рядом или сидит и с улыбкой смотрит на него. Иногда он вздыхал — просто чтобы ощутить движение воздуха в себе и вокруг, и его охватывал тот блаженный покой, который уже давно отошел для него в область безумия, сновидений и тщетных желаний.
Однажды они сидели на пригорке. Солнце уже почти зашло, на небе появлялись звезды, сгущающийся мрак таял над крохотной полоской угасающего дня. Она отпустила его руку и указала:
— Космолет.
— Да, — ответил он и взял ее руку.
— Полный людей.
— Думаю, их там не так уж много.
— Грустно.
— Но это же скорее всего то, чего они хотят или хотят хотеть.
— И все равно это грустно.
— Да. Сегодня. Сегодня вечером это грустно.
— А завтра?
— Наверное, тоже.
— А где твое былое восхищение благородным концом, мирным уходом?
— Теперь это не так занимает мои мысли. Есть многое другое.
Они следили, как загораются звезды, пока не сомкнулся мрак, пронизанный смутным сиянием и холодом. И вот:
— Что станется с нами? — сказала она.
— Станется? — повторил он. — Если тебе хорошо так, то ничего менять не надо. А если нет, скажи мне, что не так.
— Ничего, — ответила она. — В этом смысле — вообще ничего. Так, какой-то страх. На душе кошки скребут, как говорится.
— Ну, тогда поскребу и я, — сказал он, поднимая ее словно перышко.
И со смехом унес ее в хижину.
А позже, много позже он вырвался из глубин словно наркотического сна — или его разбудили ее рыдания. Что-то случилось с его чувством времени — казалось, прошло много минут, прежде чем ее образ зарегистрировался, а промежутки между ее рыданиями казались неестественно долгими и растянутыми.
— Что… это? — спросил он, вдруг осознав легкое жжение в бицепсе.
— Я не хотела… чтобы ты… просыпался, — сказала она. — Пожалуйста, постарайся снова заснуть.
— Ты из Центра, так? Она отвела глаза.
— Неважно, — сказал он.
— Усни. Пожалуйста. Не теряй…
— …того, что требует седьмой пункт, — докончил он за нее. — Вы всегда свято выполняете условия контракта.
— Это не все… для меня.
— Ты в тот вечер сказала правду?
— Это стало правдой.
— Ну конечно, другого сейчас ты сказать не можешь. Седьмой пункт…
— Негодяй! — воскликнула она и дала ему пощечину.
Он засмеялся, но его смех оборвался. На столе рядом с ней лежал шприц и две пустые ампулы.
— Двух инъекций ты мне не делала, — сказал он, и она отвела глаза. — Быстрее! В Центр, чтобы нейтрализовать эту дрянь.
Она покачала головой:
— Уже поздно. Обними меня. Если хочешь мне помочь, обними меня.
Он обвил ее всеми своими руками, и они лежали так, пока приливы ветра накатывались, дули, замирали, оттачивая и оттачивая свои лезвия.
Мне кажется…
Я расскажу вам о существе по имени Борк. Оно родилось в сердце умирающей звезды. Часть человека и части многого другого. Если эти части выходили из строя, человеческая часть отключала их и чинила. Если она выходила из строя, они отключали ее и восстанавливали. Оно было создано столь искусно, что могло существовать вечно. Но если бы часть его умерла, остальные могли бы функционировать и дальше, воспроизводя действия, которые прежде совершало цельное существо. И в одном месте у моря, у кромки воды ходит предмет, тыча длинной металлической вилкой в другие предметы, вынесенные на песок волнами. Человеческая часть — или часть человеческой части — мертва.
Выберите из этого что вам угодно.
Игра крови и пыли
Они спланировали к Земле и заняли позиции в астероидном поясе.
Потом обозрели планету, два с половиной миллиарда ее обитателей, их города и технические достижения.
Через некоторое время заговорил тот, который занял передовую позицию:
— Я удовлетворен.
После долгой паузы второй сказал, достав малую толику стронция-90:
— Подходит.
Их сознания встретились над металлом.
— Валяй, — сказал тот, у кого был стронций. Другой изолировал время, обеспечил антиподные дорожки и сказал занимающему заднюю позицию:
— Выбирай.
— Вот эту. Первый снял стаз.
Одновременно оба осознали, что первые частицы радиоактивного распада понеслись в направлении, противоположном выбранному.
— Признаю себя проигравшим. Выбирай.
— Я — Пыль, — сказал занимающий переднюю позицию. — Три хода каждому.
— А я — Кровь, — ответил другой. — По три хода. Согласен.
Они покинули данную хронопоследовательность и просмотрели историю планеты.
Затем Пыль слетала в палеолит, подняла и обнажила рудные залежи по всему югу Европы.
— Первый ход сделан.
Кровь размышляла неисчислимое время, затем направилась во второй век до нашей эры и вызвала множественные кровоизлияния в мозг Марка Порция Катона, когда он встал в римском сенате в очередной раз потребовать, чтобы Карфаген был разрушен.
— Первый ход сделан.
Пыль вступила в четвертое столетие нашей эры и ввела пузырек воздуха в артерию спящего Юлия Амвросия, Льва Митры.
— Второй ход сделан.
Кровь направилась в Дамаск восьмого века и проделала то же самое с Абу Искафаром в комнате, где тот вырезал кудрявые буквы на маленьких кубиках из твердого дерева.
— Второй ход сделан. Пыль проанализировала игру.
— Тонкий ход!
— Благодарю.
— Но сдается мне, не самый лучший. Вот смотри. Пыль навестила Англию семнадцатого века и утром до обыска удалила все следы запрещенных химических опытов, которые стоили жизни Исааку Ньютону.
— Третий ход сделан.
— Отличный ход. Но думаю, я тебя побью. Кровь посетила Англию в начале девятнадцатого века и отделалась от Чарльза Бэббеджа.
— Третий ход сделан.
Они передохнули, оценивая новое положение вещей.
— Готова? — спросила Кровь.
— Да.
Они вернулись в хронопоследовательность в той точке, где ее покинули.
Это заняло лишь миг. Точно хлыст щелкнул внизу под ними.
Они вновь ее покинули, чтобы теперь, зная общий результат, изучить воздействие каждого хода в отдельности.
Они наблюдали развитие событий.
Юг Европы процветал. Рим был основан и стал могучим на несколько веков раньше, чем до того. Греция была завоевана, прежде чем пламя Афин успело разгореться. Из-за смерти Катона Старшего последнюю Пуническую войну отложили, и Карфаген продолжал шириться, распространяя свою власть на восток и юг. Смерть Юлия Амвросия помешала возрождению митраизма, и государственной религией в Риме стало христианство. Карфагеняне подчинили себе весь Ближний Восток. Митраизм был признан их государственной религией. Столкновение произошло только в пятом веке. Город Карфаген был разрушен, и западная граница его империи отброшена к Александрии. Пятьдесят лет спустя папа объявил крестовый поход. В течение следующего века с четвертью крестовые походы следовали один за другим довольно регулярно, что привело к дальнейшему дроблению Карфагенской империи и вскормило в Италии чудовищную бюрократию. Войны прекратились, границы были установлены, Средиземноморье оказалось в тисках экономической депрессии. Дальние провинции ворчали на налоги и насильственную вербовку в армию, а затем восстали. Общая анархия, которая последовала за этими войнами, привела к эпохе, сильно напоминавшей Средневековье в первоначальной хронопоследовательности. В Малой Азии книгопечатание изобретено не было.