Страница 25 из 31
Отношения между президентом и директором ФБР к этому моменту стали превращаться в доверительные. Они были основаны на взаимном понимании своих соответствующих возможностей. Гувер испытывал благоговейное уважение к президентской власти. И хотя президент дал ему не всю власть, которой он добивался, Гувер получил от Рузвельта много власти и был благодарен ему за это. Рузвельт испытывал большое уважение к тайной разведке. И хотя не каждый секрет, которого он добивался, можно было раскрыть путем шпионажа, был очень доволен, когда Гуверу удавалось предоставить их.
К огромному удовлетворению Гувера, 6 сентября 1939 года, через пять дней после начала войны в Европе, Рузвельт выступил с публичным обращением к американскому народу. Говоря о своем предыдущем тайном приказе, президент сказал, что ФБР «возглавит следственную работу по вопросам, имеющим отношение к шпионажу»[132]. Он приказал, чтобы каждый сотрудник правоохранительных органов в Соединенных Штатах передавал ФБР «любую информацию, полученную им, о шпионаже, контрразведке, вредительстве, подрывной деятельности и нарушениях закона о нейтралитете». Рузвельт сказал, что он хочет «защитить эту страну от… некоторых вещей, которые произошли в ней в 1914, 1915 и 1916 годах и в начале 1917 года, до нашего вступления в войну».
Все, кто был у власти, — президент, судьи Верховного суда, министр юстиции и его ближний круг и сам Гувер, — помнили взрыв на острове Блэк-Том в 1916 году. Они не забыли облавы на «красных» в 1920 году. Но на этот раз, как уверил нацию министр юстиции Мерфи, гражданские свободы Америки находятся в надежных руках.
«Двадцать лет назад именем правосудия творились негуманные, жестокие вещи, — сказал он представителям прессы. — Мы не хотим, чтобы такие вещи происходили в наши дни, поэтому эта работа сейчас сосредоточена в руках ФБР»[133]. Мерфи сказал: «Я не верю, что демократия должна обязательно стать чем-то другим и перестать защищать свои национальные интересы. Я убежден в том, что, если работа сделана правильно — если защита от внутренней агрессии подготовлена тщательно, — наш народ не должен пережить те трагические события, которые происходили в других уголках мира и которые мы наблюдали — даже в меньшей степени — в нашей свободной стране. Мы можем предотвратить и предать огласке случаи нарушения свободы путем вредительства, беспорядков и насилия, не уничтожая саму свободу».
«Гибельные катастрофы»
У Гувера не было времени на сентиментальные разговоры о гражданских свободах. Он уже вступил в войну, и ему требовалось новое оружие в арсенале.
Во-первых, Гуверу были нужны более строгие законы против подрывной деятельности. Они были ему нужны уже двадцать лет. Он их получил. Уже начались слушания в конгрессе по поводу закона, который станет известен как закон Смита. Изначально он был направлен на снятие отпечатков пальцев и регистрацию иностранцев. К тому времени, когда был принят, он стал в Америке первым законом мирного времени, направленным против подстрекательства к бунту, с XVIII века. Закон Смита включал строжайшие федеральные ограничения свободы слова в истории Америки: он запрещал слова и мысли, нацеленные на свержение правительства, и делал членство в любой организации с такими намерениями государственным преступлением.
Во-вторых, Гувер возродил и укрепил практику ведения списка потенциальных врагов, которые должны были бы быть арестованы и задержаны, когда начнется война. Механизм составления такого списка во многом напоминал работу, которую выполнял Гувер в Бюро по делам «враждебных иностранцев» во время Первой мировой войны.
6 декабря 1939 года Гувер подписал «личный и конфиденциальный» приказ каждому агенту ФБР, находящемуся в его подчинении, под заголовком «Для внутренней безопасности». Агенты получили распоряжение подготовить список людей — американцев и иностранцев в равной степени, — которых следует изолировать ради национальной безопасности. Гувер имел в виду коммунистов и социалистов, фашистов — последователей Гитлера, «прояпонски» настроенных людей и тех, кого его люди сочтут способными к ведению политической войны. Ему были нужны имена врагов государства. Составление этого списка получило название «Программа задержания и содержания под стражей».
В-третьих, Гувер хотел прослушивать телефонные разговоры по своему усмотрению. Но на его пути стояло новое и кажущееся непреодолимым препятствие. 11 декабря 1939 года Верховный суд, изменив свое решение, постановил, что прослушивание телефонных разговоров правительством незаконно.
Дело «Соединенные Штаты против Нардоне» стравило правительство и гангстеров. Уликами были в основном записи подслушанных пятисот телефонных разговоров. Адвокаты ссылались на Закон о связи от 1934 года, который запрещал разглашение содержания подслушанных разговоров. Верховный суд постановил, что закон ясен: его «простые слова… запрещают любому человеку… перехватывать телефонные сообщения и предписывают таким же четким языком, что «никакому лицу» не позволено разглашать или передавать эти сообщения или их суть «любым лицам».
Суд ясно дал понять, что этот закон относится к федеральным агентам.
На поверхности это решение выглядело как запрет прослушивания телефонных переговоров. Но не для Гувера. Два дня спустя он сообщил своим людям, что ничего не изменилось: «Прежнее правило сохраняется: никаких прослушиваний без моей санкции»[134]. До тех пор пока он — и только он один — дает тайную санкцию на прослушивание телефонов, а работа ведется во имя разведки, все будет хорошо.
Обвинители вернули дело назад в суд и признали подсудимых виновными в удалении секретной информации из текстов подслушанных телефонных разговоров, их аннотировании и перефразировании. Эта тактика сработала на пересмотре судебного дела, но не прошла в Верховном суде. «Дело Нардоне — 2» было решено язвительным мнением старейшего врага Гувера — судьи Феликса Франкфуртера, юриста Либерального клуба из Гарварда, который разгромил Гувера в суде Бостона во время рассмотрения дел о депортациях с Оленьего острова два десятилетия назад.
Прослушивание телефонных разговоров было «несовместимо с этическими нормами и нарушало личную свободу»[135], — написал Франкфуртер суду. Не прошла и уловка с аннотированием записанных текстов телефонных разговоров: «Знания, полученные правительством нечестным путем, использовать нельзя». Дело было закрыто: правительство не может использовать прослушивание телефонных разговоров или разведданные, из них вытекающие.
8 января 1940 года министр юстиции Мерфи стал новоиспеченным судьей Верховного суда. Преемником стал его заместитель Роберт Джексон, позднее — главный обвинитель на Нюрнбергском процессе над нацистскими военными преступниками и уважаемый судья Верховного суда. Министр юстиции Джексон поспешно объявил, что министерство юстиции прекратило прослушивание телефонных разговоров. 15 марта он ввел на него официальный запрет, который продлился девять недель.
Гувер копал под нового министра юстиции и пытался найти способ обойти закон. Он был проницательным человеком и непреклонным, когда вышестоящие начальники ставили на его пути препятствия. Он огорошил Джексона появлением историй, намекающих на то, что ФБР чинят препятствия в его войне со шпионами и вредителями. Он добился поддержки от своих политических союзников в министерстве обороны и Госдепе. Он лично и вполне определенно предостерег, что судьба страны зависит от прослушивания телефонных переговоров и подслушивающих устройств.
Гувер был «сильно озабочен существующим предписанием, которое запрещало использование прослушивающих устройств на телефонных линиях»[136], о чем он и написал Джексону 13 апреля 1940 года. Прослушивание телефонных разговоров «необходимо» ФБР в его разведывательной деятельности и делах о шпионаже. Без них «следует ожидать повторения гибельных катастроф, вроде взрыва на острове Блэк-Том». ФБР «не может справиться с этой проблемой без прослушивания телефонных разговоров, — утверждал Гувер. — Я чувствую себя обязанным довести эту ситуацию до вашего сведения сейчас, нежели ждать, пока какая-нибудь национальная катастрофа не поставит министерство юстиции в центр внимания общественности из-за его неспособности предотвратить какой-нибудь серьезный инцидент».