Страница 94 из 98
Лишь только затих топот копыт, как я соскочил со ступенек, прижимаясь к стене дома, и юркнул в темноту. Как и в тот раз, когда я бежал из общины, ноги несли меня сами — я не бежал, а почти летел над землей.
Едва ли не в несколько минут я оказался у дома, указанного мне Ананием. Справившись с одышкой, постучал и спросил хозяина. Ко мне вышел пожилой, опрятно одетый человек, вежливо и даже смиренно спросил меня, что мне нужно. Я принял самый несчастный вид и намеренно сбивчиво, но довольно понятно стал говорить, с какими трудностями я добирался до Антиохии, чтобы только примкнуть к общине христиан. Я увидел — что было естественно — недоверие в его взгляде и тут же сказал ему про Анания. Что встретил его в Эдессе, где он поведал мне об единственно истинном учении Господа нашего Иисуса Христа. Последнее я произнес твердо и с особенным чувством. Стоявший передо мной человек удовлетворенно повел головой, а я, не давая ему прервать меня, сказал, что жажду истины и что это единственный смысл и единственное оправдание моей ничтожной жизни.
Я еще довольно долго распространялся о своих исканиях, о тех сектах, к которым пытался примкнуть, но из которых уходил, понимая всю неправоту их учения. Я сказал ему, что и прежде слышал о христианах, но только Ананий смог разъяснить мне смысл бессмертия души и гибель Сына Божьего, умершего за грехи всех людей на земле.
— Не умершего, — мягко прервал меня хозяин, — а воскресшего.
Я принял лицом радостное выражение, будто воскресение из мертвых неведомого мне Сына Божьего могло быть моей личной радостью. Я находился в особенном вдохновении и при разговоре с родственником Анания, думаю, не сделал ни единой ошибки.
— Как тебя зовут, юноша? — спросил он.
— Никифор, — едва ли не пропел я.
— Где ты остановился, Никифор? — снова спросил он, ласково на меня глядя.
Я виновато пожал плечами и ничего не ответил.
— Понятно, — кивнул он, — оставайся пока у меня. У меня маленький дом и большая семья, но, как учил Господь: возлюби ближнего, как самого себя. Ты нравишься мне, Никифор, пойдем в дом.
Я остался у него на ночь, пробыл весь следующий день, до вечера. Должен признаться, хозяин замучил меня разговорами об учении христиан. Он говорил, говорил, говорил — по-видимому, это доставляло ему большое удовольствие. Я делал вид, что внимательно слушаю, изображал лицом крайнее удивление, страх, восторг. Но, честно сказать, я мало что понял из его разговоров, да и слушал невнимательно. Голова моя была занята другим. Я боялся, что Сулла, догнав Анания и выпытав у него все, вдруг явится сюда, за мной. И тогда… мне страшно было представить, что же будет тогда.
Внимая хозяину, я прислушивался к каждому звуку, доносившемуся с улицы, к каждому шороху в доме. Мой страх был так велик, что дрожали и губы, и руки. Я пытался скрыть свое состояние от хозяина, но, с другой стороны, дрожь была очень к месту — хозяину, конечно, казалось, что это он так взволновал меня пересказом учения христиан.
Уж не помню, как я дожил до вечера. Я молил Бога, чтобы хозяин повел меня в общину сегодня же, ведь завтрашнего дня у меня уже быть не могло. Если даже Ананий не сказал ничего или просто умер от страха, все равно Сулла доберется до меня.
Было уже поздно, когда хозяин сказал, что нам пора идти. Мы прошли на окраину города, к тем самым заброшенным серебряным рудникам, о которых упоминал Ананий, и вскоре оказались у одной из пещер. Хозяин сказал что-то стоявшему у входа человеку, и мы вошли. Да, рассказ Анания был точен: туннель, свет в конце туннеля, тихое пение, тесно сидящие люди, отсветы огня на лицах.
Лишь только мы сели, как я увидел Гая и уже не мог оторвать от него глаз. Ничего не видя и не слыша вокруг, я смотрел на него, и мне казалось, что, если только на мгновение отведу взгляд, Гай исчезнет. Он был в задумчивости, и за все время собрания ни разу не посмотрел в мою сторону.
Когда все закончилось и мы вышли, я спрятался і» темноте за камнями и не отзывался на голос хозяина, нетерпеливо и настороженно окликавшего меня. Наконец он ушел, и его голос звучал все глуше и глуше
— Никифор! Где ты, Никифор! Отзовись!
Я осторожно вышел из-за камней и побежал в ту сторону, куда ушли все, — так же, как меня потерял мой хозяин, я мог потерять Гая. Минутами казалось, что я его уже потерял, и сердце мое в страхе сжималось в груди, а крик: «Гай, где ты?!» — застревал в горле. Мне казалось, что к пещере в рудниках вела одна-единственная тропинка, но, возможно, их было несколько, и Гай ушел совсем в другую сторону. В темноте я едва различил, как люди, шедшие сначала плотной группой, стали расходиться. Я не знал, за кем мне идти, и просто двигался вперед.
И вдруг я увидел Гая. Он вышел из темноты в полосу света, будто бы чудесным образом соткался из холодного ночного воздуха. Показался и снова исчез в темноте. Я бросился туда, куда он исчез, и уже через несколько шагов ткнулся в его спину. Он быстро отступил в сторону, прижался спиной к стене дома. Я не видел его лица, но мне показалось, как что-то блеснуло в темноте.
— Га-ай! — позвал я протяжно — Это я, Никифор
Почему-то я побоялся сделать шаг в его сторону и,
оставшись на месте, тихо проговорил:
— Я так долго искал тебя, Гай Не уходи Я должен сказать тебе. Сулла где-то рядом
— Никифор, — наконец услышал я, и после недолгой паузы снова, со столь знакомыми мне интонациями: — Знал бы ты, Никифор, как близко стоял от своей смерти, всего в шаге от нее Не понимаю, почему ты не сделал этого шага
С этими словами его тень отделилась от стены, и я почувствовал его тяжелую руку на своем плече. Он что-то спрятал под одежду и вдруг я понял, что это было оружие — меч или нож. В самом деле, может быть, смерть еще никогда не подходила ко мне так близко.
— Пошли, — сказал он и быстро пошел вперед.
Я последовал за ним, стараясь не отставать, но ноги мои стали словно из камня, и я с трудом передвигал их.
Шли мы долго. Он привел меня к маленькому домику, едва ли не сараю, на противоположной от рудников окраине города, толкнул дверь — она оказалась не заперта, — вошел внутрь. Я — за ним. Остановившись сразу за порогом, ждал. Он что-то делал в темноте. Наконец зажег светильник и пригласил меня внутрь помещения.
Жилище его было убогим: земляной пол, глиняные, со сквозными дырами стены, низкая узкая кровать, стол. И больше ничего.
— Садись, Никифор, — сказал он, указывая на кровать, а сам остался стоять у узкого окна. — Садись, отдохни. Я вижу, ты очень утомился.
Я присел на самый край кровати, доски жалобно заскрипели.
— Говори, Никифор, я слушаю тебя, — сказал он некоторое время спустя.
Я не знал, с чего начать, молчал, и тогда он помог мне:
— Ты говорил о Сулле. Скажи, неужели он подошел так близко?
— Да, — кивнул я.
И вдруг меня словно прорвало. И я, волнуясь, стал пересказывать ему свою жизнь с того самого времени, когда Гай покинул общину. Он ни разу не прервал меня, не задал ни одного вопроса. Минутами мне казалось, что он не слышит меня. Жалкое пламя светильника почти не давало света, но порою глаза Гая словно вспыхивали ярко, и мне делалось страшно. Я сбивался в своем рассказе и не сразу находил нить продолжения. Наконец я закончил, сказав:
— Вот и все, Гай. Я искал тебя, чтобы предупредить.
Он долго молчал, потом неожиданно выговорил:
— Да ты, наверное, голоден, Никифор. У меня есть немного еды.
С этими словами вышел в прихожую, принес холщовую сумку, пододвинул стол к кровати, достал из сумки две лепешки, одну протянул мне. Ржаная лепешка больше походила на сухарь. Я откусил и стал жевать, с трудом глотая. Во рту у меня было сухо, и кусочки лепешки больно царапали горло. Я не мог есть и осторожно положил лепешку на край стола. Мне показалось, что Гай улыбается. Дожевав свою лепешку, собрав крошки в ладонь и отправив их в рот, он сказал:
— Прости, Никифор, больше у меня ничего нет.
Я не удержался и спросил: