Страница 93 из 94
— Я хочу спасти тебя, Ирод. Мне дорога твоя жизнь, я сам отвечу перед Синедрионом.
Ирод усмехнулся:
— Тебе дорога моя жизнь? Мне кажется, что своя тебе дороже моей.
— Что ты такое говоришь, Ирод! — слабо махнув рукой, воскликнул Гиркан.
— Только то, что знаю. — Голос Ирода звучал теперь жестко, — Разве ты не получил письмо римского прокуратора Секста Цезаря и разве он не уведомил тебя, что за мою жизнь потребует твою?!
Ирод не знал содержания письма прокуратора, но, по-видимому, угадал точно: первосвященник еще сильнее вжался в кресло, втянул голову в плечи, и взгляд его из скорбного превратился в затравленный. А Ирод, подавшись вперед, угрожающе навис над ним:
— Говори, что тебе дорога лишь твоя жизнь!
Гиркан быстро испуганно закивал и выговорил, дрожа и запинаясь:
— Дор-р-рога…
— То-то же! — удовлетворенно сказал Ирод, распрямился и отступил в темноту.
— Но ты не так меня понял, сын мой, — пролепетал Гиркан со слезами на глазах, — Ты, конечно, прав, и я… моя жизнь… конечно… Но есть еще одно обстоятельство…
— Какое?
— Понимаешь, если ты… если ты останешься, а Синедрион осудит тебя, приговорит… То тогда… тогда тебе, твоему отцу и мне тоже придется применить против них силу. Разве я могу допустить, чтобы тебя, которого я называю…
— Дальше! — перебил его Ирод.
Гиркан несколько раз вздохнул, хватая воздух широко раскрытым ртом и прижав ладони к груди. Лицо его из бледного стало багровым.
— Если ты останешься, то нужно будет применить силу, и тогда не будет мира в Иудее. Но если ты согласишься бежать…
Он прервался и снова глубоко вдохнул воздух, задержал дыхание, а Ирод сказал:
— Значит, если я уеду, то мир будет сохранен?
— Да, — быстро кивнул Гиркан, — потому что тогда всем станет ясно, что ты боишься закона.
— Но я ничего не боюсь!
— Я знаю, сын мой, я знаю. Ты смел и отважен, но здесь другое… Все поймут, что если ты опасаешься закона, значит, учитываешь его. — Ирод хотел возразить, но Гиркан с умоляющим выражением на лице поднял обе руки. — Тебя ждет большое будущее, сын мой, я знаю, и нельзя, чтобы кто-нибудь мог усомниться…
Гиркан недоговорил, но Ироду и без того все стало понятно. Он вспомнил утренний разговор с отцом и братом — только теперь он ясно осознал, что же тревожило отца: если не уважаешь закон, то хотя бы покажи, что учитываешь его. Возразить было нечего — Гиркан высказал то, что почему-то не высказал отец. Значит, только бежать, другого выхода нет. Наверное, отец сговорился с Гирканом и хотел, чтобы первосвященник, а не он сам втолковал все это Ироду.
Ирод понимал, что ему придется согласиться. Он с неприязнью подумал об отце: согласиться с отцом было бы для Ирода не так унизительно, как соглашаться с Гирканом. Антипатр же ничего не предпринимал просто так, необдуманно, и, значит, этот его шаг тоже имел смысл. Но какой? Неужели же весь смысл в том, чтобы провести сына через унижение? Может быть, и так. Но как бы там ни было, Ирод не желал сдаваться просто так. Он сделает то, что сказал Гиркан, но за свое унижение он потребует унижения первосвященника. «Око за око, зуб за зуб», — как говорил Моисей.
— Хорошо, — сказал Ирод, — я сделаю, как ты хочешь, но за это… — Он прервался, не зная, что попросить.
При первых его словах на лице Гиркана появилось радостное выражение, при последних — озабоченное.
— Что? Что ты желаешь?.. — прошептал он.
Это «желаешь» оказалось невольной подсказкой. Ирод знал, чего он желает более всего, и с тонкой улыбкой на губах сказал:
— Я желаю видеть Мариам и говорить с ней.
— Ты желаешь видеть… — начал было Гиркан, словно не сразу угадав, о ком идет речь. Но вдруг лицо его выразило удивление, он медленно приподнялся и внимательно, чуть прищурившись (Ирод стоял далеко от светильника), уставился на молодого человек. — Ты хочешь сказать… — проговорил он и снова не закончил.
— Да, я хочу видеть Мариам, твою внучку, — твердо произнес Ирод. — Хочу видеть ее и говорить с ней до своего отъезда. — Предупреждая возражения первосвященника, он добавил: — Если же ты не устроишь это, я останусь и завтра явлюсь на суд.
Если бы своды дворца, опустившись, придавили первосвященника, то лицо его, искаженное болью, не было бы таким страшным, каким стало после этих слов Ирода. Оно исказилось и замерло, и он весь застыл, все так же не сводя с Ирода глаз, хотя, кажется, уже ничего видеть не мог. Ирод невольно замер тоже. Такое молчание длилось долго. В какой-то миг Ироду почудилось, что из Гиркана ушла жизнь и то, что продолжало сидеть в кресле и смотреть на него, есть лишь пустая жесткая оболочка. Ощущение смерти было столь явным, что Ирод, коротко шагнув раз и другой, отступил к двери. Но лишь только спина его коснулась твердой поверхности, как Гиркан сказал:
— Я устрою… Жди.
От неожиданности Ирод вздрогнул. Голос Гиркана прозвучал хотя и устало, но твердо. Помолчав, он добавил:
— Позови секретаря.
Последние слова первосвященника как бы вытолкнули его из комнаты — Ирод навалился спиной на дверь и оказался в коридоре. Секретарь стоял там же. По-видимому, он слышал весь разговор. Мельком взглянув на Ирода, он вошел в комнату, прикрыв за собой дверь.
Прошло несколько минут. Из комнаты слышались возбужденные голоса, но Ирод не мог разобрать слов. Дверь распахнулась, едва не задев Ирода. На пороге показались Гиркан и секретарь. Последний поддерживал первосвященника под локоть.
— Жди меня здесь, — сказал Гиркан, кивнув за спину, и, более ничего не добавив, нетвердо ступая, пошел вдоль коридора.
Ирод ждал долго. Время от времени подходил к окну, чуть сдвигая край плотной материи, смотрел наружу. Ждал, что начнет рассветать, но было по-прежнему темно — эта ночь, кажется, длилась бесконечно.
Рассвет все еще не наступил, когда Ирод весь напрягся, расслышав тихие шаги в коридоре. Шаги приблизились, дверь раскрылась, в комнату вошла Мариам. За ее спиной показалась тщедушная фигура Гиркана, из-за плеча Гиркана выглядывала голова секретаря. Легонько подтолкнув девушку в спину, первосвященник проговорил нежно и твердо одновременно:
— Не бойся, девочка, я буду рядом.
Нежность в голосе Гиркана, как видно, относилась к Мариам, а твердость — к Ироду. Дверь прикрылась, они остались одни. На Мариам был темный платок, укрывавший почти все ее маленькое тело. Лишь овал лица оставался открыт, и большие выразительные глаза настороженно блестели.
Ирод растерялся — он ждал Мариам, но не верил, что она придет. С трудом пересилив себя, он подошел к девушке:
— Мариам.
Она молча, не шевелясь, все еще настороженно, но без страха смотрела на него. Ирод не знал, что сказать, и вдруг произнес то, о чем думал постоянно:
— Ты будешь моей женой.
Брови Мариам дрогнули, а блеск глаз сделался ярче. Ироду показалось, что в комнате стало светлее.
— Ты будешь моей женой! — проговорил он еще тверже, чуть прищурившись от яркого блеска ее глаз.
Он не ждал ответа, но вдруг услышал ее тихий и нежный голос:
— Мне говорили, что ты убил моего деда и моего отца.
Она произнесла это просто, будто речь шла о чем-то обычном. Ирод хотел ответить, что это не так, что он не виноват в их смерти, но слова застыли на языке, и он лишь облизнул пересохшие губы.
— Ты не ответил мне, — сказала Мариам.
— Я не знаю… я… — Он запнулся и, дернув головой, договорил едва слышно: — Не знаю ответа.
— Значит, это правда, — печально произнесла она, а Ирод упрямо сказал:
— Все равно ты будешь моей женой!
— Не знаю. — Она закрыла и открыла глаза (свет в комнате потух и снова вспыхнул).
Ослепленный Ирод перестал видеть, а когда зрение вернулось к нему, он заметил лишь темный платок Мариам, скользнувший и исчезнувший в узком проеме двери.
На рассвете Ирод покинул Иерусалим. На повозке, вывозившей бочку с нечистотами. Сидел, сгорбившись, рядом с возницей, в бедной одежде, страдая от дурного запаха. Возница — один из доверенных людей первосвященника — доставил его к оливковой роще за городом. Там его ждал слуга и две оседланные лошади.