Звезда Ирода Великого

— Тебе, господин, тоже нужен отдых.

Араб был прав — Ирод чувствовал себя крайне утомленным. После столь трудного пути из Дамаска в Иерусалим он не спал еще целую ночь. Все тело его дрожало, а глаза слипались, лишь усилием воли он не позволял себе уснуть тут же, в кресле, у постели Гиркана. Не позволял, потому что спать было некогда, он и так потерял уже почти сутки. Нужно было идти к Александру — промедление могло нарушить план Антипатра. Хвала Богу, что еще не умер Гиркан, потому что если бы он умер, то все потеряло бы смысл — и план отца, и мечты о власти (а значит, и мечты о Мариам), да и сама жизнь тоже. Хотя он и не был виноват в болезни Гиркана, он чувствовал себя виноватым, и ему страшно было представить себе взгляд отца, случись Ироду сообщить ему такое ужасное известие.

Усталость, бессонница и пережитое волнение обострили чувства Ирода — казалось, что все погибло, ничего нельзя исправить, а следует бежать как можно быстрее из этого проклятого города. Но, несмотря на молодость, Ирод умел бороться с самим собой. Он приказал приготовить коня и, даже не приведя себя в порядок и не поев, вышел во двор и прыгнул в седло — ловко, хотя и без обычной легкости.

Он был уже слишком известным лицом в Иерусалиме, так что испуганные слуги у дома Александра, ни о чем не спрашивая, пропустили его внутрь. Он не стал подниматься по лестнице, а почтительно остался внизу, прислонившись к колонне у входа — ноги дрожали, и ему трудно было стоять. Наконец вернулся слуга и проводил его в зал на втором этаже.

Его уже ждали. В центре зала стоял Александр, справа от него — Юдифь и дочери. Одной из них была Мариам. Непонятно, зачем пригласили девочек, — может быть, Юдифь ждала каких-то действий в отношении сына и присутствием внучек хотела смягчить Ирода? Но как бы там ни было, Мариам присутствовала в зале, Ирод старался не смотреть в ту сторону, но чувствовал на себе ее взгляд. Он подумал, что не сможет сделать того, зачем пришел, и в какое-то мгновение едва не поддался желанию немедленно бежать отсюда, ничего не объясняя. Желание было столь сильным, что он невольно шагнул назад. Он сделал бы и второй шаг, но тут Юдифь проговорила:

— Мы слушаем тебя, Ирод!

Она произнесла это негромко, но с такой властностью и высокомерием, что фраза вполне могла прозвучать как: «Мы ненавидим тебя, Ирод!»

Ирод ее так и услышал. С одной стороны, взгляд Мариам как бы повелевал ему бежать — пройти сквозь такое унижение в ее присутствии казалось невыносимым; с другой стороны, взгляд все еще молчавшего Александра заставил Ирода вспомнить о поручении отца.

Наверное, он так и не решился бы сделать это сознательно, но в ту минуту дрожащие ноги подкосились сами собой, и… Ирод упал на колени. Упал на колени, не удержался, его повело вперед, и, чтобы не разбить лицо, он выставил перед собой руки и уперся ладонями в пол.

Нужная поза была принята, и сразу же, будто отец — невидимый — стоял за его спиной, явилась и нужная фраза, которую Ирод торопливо проговорил:

— Припадаю к твоим ногам, благородный Александр, сын доблестного царя Аристовула, и прошу твоей милости!

Никто, не ответил, Ирод не поднимал головы, но хорошо ощущал, как взгляды всех находящихся в зале устремились на него, в одну точку, куда-то в область затылка.

Ирод снова услышал слова отца и послушно повторил их:

— Мы все виноваты перед тобой, и мой отец, и я, и мои братья! Бог помутил наш разум — ничтожные, мы осмелились выступить против законного повелителя. Безумные, мы бросились к врагам своей страны и помогли им захватить нашу столицу — святой город Иерусалим! Нам нет прощения, мы достойны лишь одного — мучений и казни. У нас нет права просить тебя о прощении, и лишь твое величие и благородство позволяет нам это…

Слова отца лились откуда-то из-за спины Ирода и слышались настолько явственно, что ему на минуту показалось, будто их не могут не слышать и остальные.

Он говорил долго — говорил, пока слышал слова. Наконец остановился — остановился и, осторожно поведя головой, заглянул за спину. Нет, там никого не оказалось. Если отец все-таки находился там раньше — пусть и незримо, — то теперь он исчез. Но, наверное, в таком его присутствии уже не было необходимости, потому что он сказал, а Ирод повторил все. Кроме признания своей вины и униженных просьб о помиловании было сказано главное: Антипатр поможет Аристовулу укрепиться у власти, передает в его распоряжение все свое войско и клятвенно обещает впредь ничего не замышлять против царя; обещает чтить Александра как царского сына; он едет навстречу Аристовулу и будет умолять его о прощении, а Александра молит прибыть в Дамаск, чтобы смягчить возможный гнев отца.

Наступило молчание, оно длилось долго. Тишина казалась абсолютной: ни шороха одежды, ни вздоха. На мгновение Ироду почудилось, что он остался один, а все каким-то чудесным образом бесшумно и незаметно покинули зал. Ощущение это было настолько явным, что Ирод стал медленно поднимать голову, чтобы посмотреть и убедиться, так это или нет. Но не успел — раздался голос Юдифи:

— Александр, ты не должен ехать.

В абсолютной тишине ее голос прозвучал особенно громко, так, что Ирод вздрогнул.

— Я поеду, — ответил матери Александр, — я хочу как можно быстрее увидеть отца.

Юдифь еще возвысила голос:

— Это ловушка. Разве ты не знаешь этих людей, ради своей выгоды они будут говорить и делать что угодно. Их низкий род ни на что большее не способен, как только на хитрость и коварство. Ты не должен ехать, Александр, послушай меня.

Он ответил упрямо:

— Я не хочу, чтобы кто-либо мог подумать, что я боюсь.

Юдифь возразила:

— Никто так и не думает. Или ты унизишься до того, что будешь стыдиться этих?!

Последнее слово Юдифь произнесла с особенной отчетливостью и с особенным презрением (Ирод не мог видеть, но почувствовал, что она указала на него).

Гнев закипел в груди Ирода, слово Юдифь было последней каплей, переполнившей чашу его унижения. Если бы не присутствие Мариам, он, может быть, смог бы еще выдержать несколько подобных слов. Но от гнева и отчаяния на глазах Ирода выступили слезы — настоящие, не притворные, — и он резко вскинул голову.

Вскинул голову и хотел подняться, но не сумел — тело так ослабело, что не повиновалось ему. Взгляд его уперся в лицо Александра, стоявшего прямо перед ним. От стыда и гнева, от неожиданной немощи всего тела слезы хлынули из глаз. Ирод смотрел в угрюмое лицо Александра и чувствовал, как ручейки слез бегут по щекам и капают с подбородка. Он уже ничего не мог сделать, только смотрел.

И вдруг в угрюмом и безжизненном лице Александра что-то изменилось. В нем мелькнуло нечто живое. Нет, не жалость — жалости к ненавистному идумею от него невозможно было дождаться, — но как бы доверие… Доверие к слезам Ирода.

Александр сказал:

— Встань.

Ирод хотел подняться, но не сумел, качнувшись, повалился на бок, коснувшись щекой пола. Александр громко хлопнул ладонями и, когда послышался топот вбежавших в зал слуг, кивнул на Ирода. Слуги осторожно, но быстро подняли Ирода, поставили его на ноги, крепко придерживая с обеих сторон.

— Александр!.. — почти крикнула Юдифь. Не так, как всегда властно, но по-женски, со страхом и отчаянием.

Александр лишь покосился на нее, но этого оказалось достаточно: Юдифь прижала руки к груди и опустила голову. Если бы Ирод в силах был выразить лицом что-либо, то лицо его отразило бы крайнее удивление — он никогда не мог себе представить, что властная, гордая Юдифь, еще недавно смело говорившая с самим Авлом Габинием, потупится и замолчит под искоса брошенным взглядом сына. Но она замолчала и потупилась, и это могло означать только одно — Ирод добился того, чего хотел: они поверили ему и Александр в глазах матери уже не просто сын, несчастный изгнанник, но старший сын царя, наследник престола.

— Я отправлюсь в Дамаск, — сказал Александр, пристально глядя на Ирода, и, коротко взмахнув рукой, горделиво добавил: — И никто не посмеет сказать, что сын иудейского царя страшится смерти.