Страница 2 из 61
— Ваш муж всегда так себя ведет?
— Не всегда. В последнее время у него паршиво с нервами.
— В связи с этой пропавшей картиной?
— Это только одна из причин.
— А остальные?
— В конце концов, это можно связать с картиной... — она колебалась. — Наша дочь, Дорис, учится в университете и начала общаться с людьми, которые кажутся нам неподходящим для нее знакомством. Знаете, как это бывает...
— Сколько лет Дорис?
— Двадцать, она на втором курсе.
— И живет с вами?
— К сожалению, нет. Она переехала в прошлом месяце, вначале осеннего семестра. Мы нашли ей жилье в Академия-Вилледж, рядом с университетом. Разумеется, я хотела, чтобы она осталась дома, но она заявила, что имеет такое же право на личную жизнь, как и мы с Джеком. Она всегда очень критически относилась к тому, что Джек пьет... И, если хотите, к тому, что пью я...
— Дорис употребляет наркотики?
— Думаю, нет. Во всяком случае, она не наркоманка, — с минуту она молчала, стараясь представить жизнь дочери, которая, казалось, пугала ее. — Я не в восторге от некоторых особ, с которыми она проводит время.
— Вы имеете в виду кого-то конкретно?
— Есть там такой парень, Фред Джонсон, она как-то приводила его домой. Собственно, он не так уж юн, должно быть, ему не меньше тридцати. Один из этих вечных студентов, которые крутятся вокруг университета, потому что им нравится атмосфера, а может, и легкие заработки.
— Вы подозреваете, что это он мог украсть картину?
— Ну, так однозначно я бы не сказала. Но он интересуется искусством. Работает научным сотрудником в местном музее и посещает лекции по этим вопросам. Он слыхал о Ричарде Хантри, у меня даже сложилось впечатление, что он немало знает о Нем. — Наверное, это можно сказать обо всех студентах местного факультета истории искусств?
— Думаю, да. Но Фред Джонсон проявил необычную заинтересованность этой картиной.
— Вы не могли бы описать мне его?
— Постараюсь.
Я снова достал блокнот и облокотился о стол, миссис Баймеер уселась в вертящееся кресло и повернулась ко мне лицом.
— Цвет волос?
— Светло-рыжие и достаточно длинные, на макушке уже слегка редеют. Компенсирует он это при помощи усов — у него такие длинные пушистые усы, похожие на обувную щетку. Зубы довольно скверные. Слишком длинный нос.
— А глаза? Голубые?
— Скорее зеленоватые. Честно говоря, именно его глаза меня немного волнуют. Он никогда не смотрит на собеседника, во всяком случае, когда говорит со мной.
— Высокий или низкий?
— Среднего роста, достаточно худой. В целом его можно назвать симпатичным, если кому-то нравится этот тип мужчин...
— А, к примеру, Дорис?
— Боюсь, что да. Фред Джонсон нравится ей намного сильнее, чем мне бы хотелось.
— А Фреду понравилась эта пропавшая картина?
— Более чем! Он был ею очарован и уделял ей намного больше внимания, чем моей дочери. Мне казалось, что он приходит сюда, чтобы увидеть картину, а не мою дочь.
— Он о ней что-нибудь говорил?
Она заколебалась.
— Утверждал, что она похожа на одну из «памятных» картин Хантри. Я спросила, что это значит, он ответил, что это одна из вещей, сделанных Хантри по памяти, а не с натуры. Он был убежден, что благодаря этому, картина становится еще более уникальной и ценной.
— Говорил ли он о ее цене?
— Спрашивал, сколько я заплатила за нее. Я не хотела говорить ему — это моя маленькая тайна.
— Я умею хранить тайны.
— Я тоже, — она открыла верхний ящик стола и вынула телефонную книгу. — Вы ведь хотели позвонить Полу Граймсу, мистер? Но только не старайтесь узнать цену у него — он обещал мне держать это в секрете.
Я записал номер Граймса и адрес его галереи, находящейся в центре города. Потом набрал этот номер. В трубке послышался грудной, слегка экзотичный женский голос, сообщивший мне, что мистер Граймс в данный момент беседует с клиентом, но скоро должен освободиться. Я назвал свое имя и сообщил, что через некоторое время подойду.
— Только не говорите ей обо мне! — горячо прошептала мне в ухо Рут Баймеер.
— А кто это? — спросил я, положив трубку.
— Кажется, ее зовут Паола. Она представляется его секретарем, но думаю, это более близкая связь.
— Откуда у нее этот акцент?
— Из Аризоны. Она, кажется, полуиндеанка.
Я глянул на изображение дыры, которую провертел Джек Баймеер в аризонском пейзаже.
— Кажется, это дело тесно связано с Аризоной. Если я не ошибаюсь, вы говорили, что Ричард Хантри прибыл именно оттуда?
— Именно. Мы все — оттуда. И все мы в конце концов поселились здесь, в Калифорнии.
Ее тон был лишен выражения и не содержал ни тоски по оставленному ею штату, ни симпатии к штату, в котором она жила. Она говорила как женщина, разочарованная в жизни.
— А почему вы приехали в Калифорнию, миссис?
— Вы, наверное, подумали о том, что говорил мой муж — что это город Дика Хантри, вернее, был им, и что именно поэтому я хотела поселиться тут? — А это правда?
— Думаю, доля правды в этом есть. Дик был единственным художником, которого я знала. Он научил меня видеть многие вещи. И я была рада поселиться в городе, где он создал свои лучшие работы. Понимаете, все это он совершил на протяжении семи лет, а потом исчез.
— Когда?
— Если вы хотите знать точную дату, то он ушел 4 июля 1950 года.
— Вы уверены, миссис, что он сделал это по собственной воле? Что его не убили и не похитили?
— Это исключено. Не забудьте, что он оставил письмо жене.
— Она продолжает жить тут?
— Наилучшим образом. Вы можете увидеть ее виллу из нашего дома — вон за той лощиной.
— Вы с ней знакомы?
— Мы были знакомы в молодости, но близкая дружба нас никогда не связывала. Я практически не вижусь с нею со времени нашего приезда. А почему вы спрашиваете?
— Я хотел бы посмотреть письмо, которое оставил ее муж.
— У меня есть копия. Их продают в местном музее.
Она вышла на минуту и вернулась с письмом, оправленным в серебряную рамку. Стояла надо мной, читая, и ее губы шевелились в такт словам, как во время молитвы. Мне она протянула письмо с явной неохотой.
Оно было напечатано на машинке — за исключением подписи — в углу стояло: «Санта-Тереза, 4 июля 1950».
Дорогая Франсин!
Это мое прощальное письмо. Хоть и с болью в сердце, но я должен покинуть Тебя. Мы часто говорили о моем желании открывать новые горизонты, за которыми я смогу найти свет, невиданный доселе ни на море, ни на суше. Этот прекрасный берег со всем сущим на нем уже рассказал мне все, что мог, как некогда — Аризона.
И так же, как в Аризоне, все здесь стало мелким и обыденным, и я не могу решить тех великих задач, для которых явился на свет. Я должен искать в иных местах каких-то иных корней, более глубокой, бездонной тьмы, более всеобъемлющего света. И я, словно Гоген, решил, что должен искать их в одиночестве, ибо стремлюсь изучать не только окружающий мир, но также и самые глубокие уголки собственной души.
Я не беру с собой ничего, кроме того, что мне отпущено, своего таланта и своих воспоминаний о Тебе. Дорогая моя жена, милые друзья, я прошу вас тепло вспоминать обо мне и пожелать мне удачи. Я просто иду своим путем, для которого рожден.
Ричард Хантри.
Я возвратил Рут Баймеер обрамленное письмо, она прижала его к груди. — Прекрасно, не правда ли!
— Я в этом не уверен. Все зависит от точки зрения. Для жены Хантри это должно было стать немалым потрясением.
— Мне кажется, она весьма неплохо перенесла его.
— Вы когда-нибудь говорили с ней об этом, миссис?
— Нет. Не говорила, — ее резкий тон убедил меня в том, что с миссис Хантри она не связана узами дружбы. — Кажется, ее весьма радует вся унаследованная слава. Не говоря уж о деньгах, которые он оставил.
— Не было ли у Хантри склонности к самоубийству? Он никогда не говорил о том, что может лишить себя жизни?