Туман

− Как, вы хотите туда?!. − перебил я его, стараясь овладеть мыслями.

Он вдруг запахнулся пледом и прыгнул в воду.

− Докажу!.. − крикнул он из тумана, чернея крыльями. − Со-рок лет на основе права!..

Мелькнули в тумане чёрные его крылья и пропали. Я крикнул:

− Постойте!.. стойте!!.

− Что?.. − крикнуло глухо из тумана, и я увидел смутную фигуру.

− Там же новая регистрация!.. − крикнул я, − товарищ Месяц… грозит расстрелом!..

− Это к уголовной милиции… производить дознания и я в отставке! Два раза обыскивали… Пусть они оградят право своих рабов, которые вынуждены были… моё право! Если первичные нормы права разрушены… − хаос! Сорок лет я оберегал незыблемость закона и не могу!.. Дело не в портсигаре, а…

И он провалился в муть.

Я долго искал дачу профессора Чернобабина. В плеске, ливне и грохоте крепко-трескуче билось в моих ушах: пра-во, прра-во! и я повторял его, это крепкое слово − право. Оно навязло на языке, завязло в мыслях, отдавалось в прыжках по лужам. Оно воплощалось, становилось чем-то, таинственным существом каким-то, вертелось со мной в тумане. Бобровый воротник, портсигар, бандиты, детские милые головки, людоеды, гуси, рабы, расстрелы… − вместе с ним вертелось, чёрными крыльями махало, и всё − туман!

Я глядел в душную гущину тумана. Там разверзались хляби. Там разнималось, рушилось в пустоту.

Я нашёл, наконец, дачу профессора Чернобабина но − никакого Семёна Лычки.

− Лычка? Лы-чка… − бессмысленно повторял чуть державшийся на ногах старик, варивший под навесом с другим таким же, татарином, лошадиные маслаки в котле, вонявшие кислым клеем. − Такого что-то и не было… Лычка!.. У меня брат был, Степан… так он Ды-ч-ка… и я тоже, Никифор Дычка… с Полтавщины, давно здесь. Хороший садовник был, всякие розы умел ухаживать, при покойном Ликсей Опанасьице. Другая неделя пошла, как помер. Мы с Якиром и закопали его, без покрова-погребения, в клунбе вон закопали… − показал старик на большую клумбу со свежим холмиком, засаженную голыми деревцами роз.

− Нема Степан… − отмахнул головой старик-татарин и заморгал на клумбу. − Ушла дале-еко.

− А Лычки не было. Это вам про Степана нашего говорили: Степан Дычка, мол!

Верно, Степан ходил до Симхверополя, носил добрым людям и письма. Вино носил, на мучку выменивал. Так и жили. А теперь… коня дохлого варим, нашли в балке, кости уж… Побили нашего Степана за горами, шибко побили… кормильца нашего. И вино отняли. Насилу дополз до дачи… три дня всё полз, помирать дома. Лёг и не вставал… всё жаловался… Сердце ему отбили. Четыре денька подышал. Это Степан Дычка. А Лы-чки… такого нет. И не было никогда. Что за Лы-чка?.. Такого не было.

− Зима пришёл, ничего нема… − покивал татарин. − Голова болит стал… живот болит стал.

И тонко, жалобно, как ребёнок, заплакал в руки.

Я пошёл от этих двух стариков. Долго бродил в тумане, искал дачу Варшева с молоком, с коровой.

К ночи пришёл на горку ко мне сосед, рассказывал: − А вот чего случилось, милицейский рассказывал. Прибежал к ним сумасшедший человек один. Оказывается, который судебной палаты был, дача у него за Варшевым, «Светлодар». Жили тихо. На базар одежду носил, выменивал. И прибёг жаловаться, ограбили его, будто, ночью. За беспорядки жаловался, законов у вас нет! Наш, в высокой шапке-то который, словно халдей какой… начальник розыска, как его… Семыкин! Ну, всё записал, чего ограбили. На боле сто милиёнов! Так и ахнули! Как так, у вас столько раз леквизовали, и такой нашей власти убыток от вашего обмана? Всё и записали в протокол. И легистрацию велел подписать, какого происхождения. Выходит, пор-курор! Сейчас его с милицейскими к Месяцу прямо в лапы! под расписку! А Месяц в автомобиль садился, в Ялту ехать. Подхватил его с собой, по-омчал. «Вот так орла поймали!» − говорит. Смеялись там. Говорят там уж без разговору. Говорят, сколько тыщ народу от него страдали на каторге, самый для народа вредный был. А подручных Месяц послал на дачу, забрать всех, и в подвал, до его приезду, и всё забрать. А тот их пушил!.. Так разносил, ничего не боится! Раз сумасшедший, за себя уж не отвечает. На самого даже Месяца накричал!.. Ну, теперь уж без разговору…

Март, 1928 г. Париж.