Архитектор и монах

— Момент, — сказал буфетчик. — Один момент.

Я вытащил из кармана футляр, вынул из него трубку, выковырял из нее крохотный бумажный кляп. Захотел сразу закурить, что называется, от нервов. Но снова вспомнил, что с утра у меня ничего в желудке не было. Курить натощак вредно, сколько раз самому себе повторять. Поэтому я пристроил трубку в пепельнице, подперев ее спичечной коробкой.

Молодой человек подошел к моему столику.

— Да, — сказал он. — Вы правы. Этот столик гораздо уютнее. И сидеть мягче.

И сел напротив меня, как раз в тот момент, когда кельнер принес большой стакан воды.

Он тотчас же схватил стакан и сделал несколько глотков. Он пил воду, как молоко или как бульон — казалось, он ее не просто пьет, а насыщается ею.

— Что вы на меня смотрите? — сказал он, отирая воду с усов. — Я заказал себе стакан воды, да, я себе заказал воду. Мне так кажется.

Мне показалось, что он готов заплакать.

Кельнер принес булочки.

— Еще четыре булочки, пожалуйста, — сказал я. — Еще кофе со сливками и стакан воды.

— Только не надо меня подкармливать, — сказал молодой человек. — Спасибо, впрочем. Но подкармливать не надо. Мы съедим все булки пополам. Две да четыре будет шесть, поделить на два, итого по три на брата. Особенное спасибо за кофе со сливками. Да, мы не познакомились. Он похлопал себя по карманам. — К сожалению, я забыл свои визитные карточки, вот ведь какая досада.

— Ничего, — сказал я.

Он приподнялся и с поклоном протянул мне руку.

— Адольф Гитлер, — сказал он.

— Йозеф Сталин, — сказал я и сильно закашлялся, как раз на слове Сталин. Так бывает, если долго не закуривать с утра. Утренний кашель курильщика. А может, от внутренней неловкости. Потому что я назвал ему свой псевдоним, который придумал буквально месяц назад. Псевдоним, которым собирался подписать свою еще не до конца написанную брошюру о национализме. Потому что Джугашвилибыло бы для паренька чересчур. А остальные мне уже разонравились. Иванович? Или Чижиков? Смешно. Я продолжал кашлять.

— Выпейте воды, — сказал он.

— Да, да, — я глотнул из стакана.

— Итальянец? — спросил он.

Возможно, ему послышалось Талини, или что-то в этом роде. Возможно, так оно и было, потому что я закашлялся, произнося свое новое имя.

Но, может быть, я сейчас все путаю. Может быть, я как раз и сказал Джугашвили, а ему послышалось что-то вроде Giogocivileили даже Giococivile. Что означает «гражданское ярмо» или, еще смешнее, «гражданская игра». Конечно, он не знал итальянского, он мне потом сказал. Но звучало как-то так, по-итальянски. Но я уже точно не помню.

Итальянец? Хорошо, так даже лучше.

— Некоторым образом, — сказал я. — А чем вы занимаетесь?

— А вы? — тут же задал он встречный вопрос.

— Свободный философ.

— Какой в этом смысл?

— Нет в этом никакого особого смысла, — я легкомысленно пожал плечами. — Просто так. Живу в мансарде, хожу по венским кафе и сочиняю философский трактат. Я небогат, но мои небольшие средства позволяют мне жить хотя и скромно, но зато свободно. Таков мой свободный выбор свободной личности. Свобода воли, конечно, вещь кажущаяся, так писал ваш доктор Лютер…

— Я бывший католик, — отрезал он. — Католик, и притом бывший, так что их доктор Лютер меня не занимает. Дважды не занимает.

— Из католиков прямая дорога в лютеранство, — сказал я.

— Или в атеизм. Или в прямое язычество, — засмеялся он.

— И чем же вы занимаетесь, молодой атеист-язычник?

— Поступаю в Академию художеств. Ушел из реального училища в рисовальную школу, и вот теперь хочу получить высшее художественное образование. А если итальянец, то почему Йозеф? Вы хотите приспособиться к немецкому языку, к Австрии? По-моему, зря. Если итальянец, то Джузеппе, так?

— Пусть так, — сказал я. Он мне все сильней и сильней нравился.

— Синьор Джузеппе, а сколько вам лет?

— Тридцать три, — сказал я. — Можешь звать меня на «ты».

— Благодарю, — сказал он. — А мне двадцать два. Так что меня тем более можно звать на «ты». Скажи, Джузеппе, а ты-то уж точно католик, раз итальянец?

— Я тоже бывший католик, как и ты, — соврал я.

— Какое совпадение! И теперь тоже в атеизм? Или в язычество?

— Пока в атеизм, — честно сказал я.

— А потом?

— А потом бог весть. Меня, скажу тебе, тайно влечет дивная красота восточной христианской церкви, — это я тоже честно сказал. — Мне нравятся их длинные богослужения, суровые посты, золотые одежды священников. Роскошь Рима ничто перед пышностью Константинополя. А показная бедность францисканцев ничто перед истинной нищетой египетских отшельников.

— Восточная церковь — значит, это у арабов? — он слушал меня, почти раскрыв рот.

— У арабов тоже, отчасти, — кивнул я. — Восточная церковь — это у сербов, греков, болгар, румын, грузин и, главное, у русских. Среди исповедующих догму восточного христианства более всего русских.

Буфетчик принес наконец булки и кофе. Мой новый знакомец Адольф Гитлер, поклонившись, взял булочку и стал есть, держа левую ладонь под подбородком. Потом он слизнул с ладони сахарную пудру.

— Проголодался? — спросил я.

— Какие бестактные намеки! — он запихнул в рот вторую булку. — У меня просто очень хороший аппетит, с детства, — сказал он, прожевывая.

Я тоже взял себе булочку, съел ее с водой, как и собирался, но при этом почему-то вспомнил египетских монахов-пустынножителей, вспомнил рассказы о них, которые мы читали в семинарии по книге иже во святых отца нашего Иоанна Мосха «Луг духовный». Вспомнил, как эти монахи по сорок лет молчали, по двадцать лет питались черствой корочкой и ключевой водой и как они давали суровый принципиальный отпор всяким неправославным уклонистам — несторианам, арианам, яковитам и прочим монофизитам… Мне на секунду сделалось умилительно, а в следующую секунду смешно. Все это было похоже на наши споры, на нашу кружковую непримиримость, на моральное смертоубийство из-за того, как следует понимать ту или эту фразу из Маркса.

Адольф тем временем взял третью булку.

Мне не понравилось его имя. Мне оно показалось пошловатым. Хотя это было исконное древнее германское имя, я знал. Наверняка оно означало что-то благородное. Может, даже что-то языческое. Однако звучало оно как имя салонного красавчика. Или пуще того — белого пушистого кота с бантиком.

— Адольф, — спросил я, — а как тебя звали дома? У тебя было домашнее имя?

— Никак, — сказал он. — Мама меня иногда звала Ади. Но редко.

— А как мне тебя называть? Коротко? У тебя в школе было прозвище?

— Как хочешь, — он пожал плечами. — А разве Адольф — это длинно? Один дурак в рисовальном училище называл меня Дельфином. Он говорил: «У тебя рожа, как у дельфина». Ну и пускай. Мне нравятся дельфины. Они симпатичные. Можешь звать меня так, мне даже нравится.

— Мне тоже, — сказал я. — Давай я буду звать тебя Дофин. Дельфин по-французски Дофин. Дофин значит принц.

— Какая связь? — спросил он. — Между дельфином и принцем?

— Ну, у них, у французских принцев, на гербе были дельфины. Кажется. Я где-то читал.

— Какой ты образованный человек, — сказал он. — Все знаешь.

— Да что ты, какое там. Ничего я не знаю. Я просто прочитал много книг.

Вдруг мне показалось, что у него великая будущность. Принц искусства. Он поступит в Академию художеств, станет великим мастером, а я потом напишу в мемуарах, как пил с ним кофе в Вене. Конечно же, я ни за что не напишу, что я его подкормил голодного, купил ему пару булочек. Кроме того, я не знаю, голодный он или так, дурака валяет. Но в любом случае приятный паренек.

— А я вот люблю русских, — вдруг сказал он, как будто отзываясь на мою мысль. — Они хорошие. В прошлом году у меня был один очень тяжелый месяц. Я ходил продавать свои картины, просто по богатым кварталам. Не здесь. В другом городе. Неважно. Никто не хотел ничего купить. А одна русская семья… о, они пригласили меня в дом, позвали к столу, накормили обедом и купили у меня три акварели. Джузеппе, я видел, что мои работы им не нравятся. У них на стенах висели настоящие картины. Я не знаю, чьи картины, но я видел, что это дорогие картины больших мастеров. Им просто было меня жаль. Но ни слова обидной жалости. Купили и пожелали успехов. Я поклялся, Джузеппе. Я поклялся, что никогда их не забуду. Я им так и сказал: «Клянусь, я никогда вас не забуду». Знаешь, Джузеппе, мне в этот момент захотелось стать революционером, захотелось возглавить борьбу за свободу народа, а потом, ах, а потом, совсем потом, чтобы мои бойцы ликвидировали богатые кварталы, чтобы жадных богачей ссылали бы в далекую Русскую Сибирь…