Река Богов

– Да, совершенно неподражаемо! – соглашается он, отворачиваясь от жены.

– А, Хан! Я так и думал, что ты покажешь здесь свою варварскую физиономию.

Шахин Бадур Хан уже пытался ускользнуть от Бала Гангули, но этот громадный мужчина способен чувствовать новости по запаху. Собственно, новости – его главная цель и страсть в жизни как владельца главного новостного сайта на хинди в Варанаси. Хотя его постоянно сопровождает компания неженатых внештатных корреспондентов – на подобных вечеринках всегда можно встретить женщин, которые могли бы составить неплохую партию, – сам Гангули закоренелый холостяк. Только идиот станет тратить жизнь и здоровье на строительство клетки для себя самого, частенько говорит он. Шахину Бадур Хану известно также и то, что Гангули принадлежит к числу самых значительных спонсоров шиваджи.

– Итак, какие новости из Сабхи? Нужно ли начинать строить бомбоубежище или пока просто можно запасаться рисом?

– Мне жаль вас разочаровывать, но на нынешней неделе войны не предвидится.

Шахин Бадур Хан оглядывается по сторонам в поисках предлога для бегства. Его окружает стайка холостяков.

– Знаете, меня совсем не удивит, если Рана объявит войну, а полчаса спустя пошлет бульдозеры на развязку Саркханд.

Гангули хохочет над собственной шуткой. У него громкий, клокочущий, заразительный смех. Даже Шахин Бадур Хан не может сдержать улыбки. Поклонники Гангули соревнуются между собой, кто посмеется громче всех шутке патрона. При этом они оглядываются по сторонам, не смотрит ли на них какая-нибудь женщина.

– Ну ладно, Хан. Вы же понимаете, какая серьезная штука война. Под нее можно продать большие рекламные площади.

Взгляд Шахина Бадур Хана снова устремляется на «деревенскую женушку», стоящую под баньяном. Она пребывает как бы между двумя мирами. Ни в одном и ни в другом. То есть в самом худшем месте из возможных.

– Мы не будем начинать войну, – спокойным и ровным голосом говорит Шахин Бадур Хан. – Если пять тысяч лет военной истории и научили нас чему-то – так это прежде всего тому, что вести войны мы-то как раз и не умеем. Мы любим порисоваться, покричать, но вот когда дело доходит до реального сражения, нам сразу же становится не по себе. Вот почему британцы нас всегда побеждали. Индийцы сидели за своими укреплениями, а они наступали и наступали. Мы думали: что ж, когда-нибудь они остановятся. А враги продолжали идти вперед со штыками наперевес. Так было во втором и в двадцать восьмом годах в Кашмире, так будет и в Кунда-Хадаре. Мы соберем войска по нашу сторону плотины, они сгруппируются на той стороне. Обменяемся несколькими артиллерийскими залпами, после чего, удовлетворив иззат, все маршем разойдемся по домам.

– В двадцать восьмом году никто не умирал от жажды, – гневно восклицает один из юных бумагомарак.

Гангули сдерживается, решив повременить со следующей остротой. Репортеры не привыкли говорить запросто с личными секретарями премьер-министров.

Воспользовавшись легким замешательством, Шахин Бадур Хан ускользает от надоевшего ему кружка Гангули. Девушки из низших каст провожают его взглядами. У власти одинаковый запах, как для города, так и для деревни. Шахин Бадур Хан легким поклоном приветствует их, но наперехват уже движется Билкис со своими подругами-адвокатессами. Дамы, Привыкшие К Тяжбам. Карьера Билкис, как и у целого поколения образованных женщин, сама собой растворилась в светской суете и новых неожиданно возникших ограничениях. Их лишили работы не законы, не имамы, не условности кастовой системы. Работа просто утратила смысл для женщины в обществе, где за каждое место воюют по меньшей мере пятеро мужчин, а любая образованная и воспитанная девушка может легко выйти замуж за богатого и влиятельного жениха. Добро пожаловать в хрустальную зенану!

Умные дамы беседуют об одной их знакомой вдове. Блестящая женщина, активистка движения Шиваджи, очень образованная и интеллигентная. Не успела она отойти от погребального костра – и что же? Полное банкротство. Не осталось ни пайса. Вся мебель ушла на погашение долгов. На дворе 2047 год, а культурную интеллигентную женщину, как и прежде, могут вышвырнуть на улицу. Слышал ли о ней кто-нибудь? Надо к ней наведаться. Дамам необходимо держаться вместе. Солидарность – прежде всего. Мужчинам доверять нельзя.

Музыканты занимают места на пандале, настраивают инструменты, что-то наигрывая. Шахин Бадур Хан рассчитывает ускользнуть, как только появится Мумтаз Хук. Рядом с воротами большое дерево, он сможет спрятаться в его тени, а затем, когда начнут аплодировать, незаметно выйдет и вызовет такси. Но вот еще один – по-видимому, желающий по беседовать с ним. Человек в слегка помятом костюме государственного служащего, с бокалом в руках. У него руки утонченного интеллигента – так же, как и черты лица, но есть что-то тягостное и настораживающее. Большие темные глаза – с животным ужасом, застывшим в них. Это тот страх, который звери испытывают по отношению ко всему, что видят впервые.

– Вам не нравится музыка? – спрашивает Шахин Бадур Хан.

– Предпочитаю классику, – отвечает мужчина.

У него голос и интонации человека, получившего образование в Англии.

– Я сам всегда считал, что Индиру Шанкар весьма недооценивают.

– Нет, я имел в виду классическую музыку. Западную классику. Ренессанс, барокко.

– Да, я, наверное, представляю, что это такое, но настоящего интереса не испытываю. Боюсь, подобная музыка кажется мне одной сплошной истерикой.

– Наверное, вы говорите о романтиках, – замечает мужчина с приятной улыбкой, уже твердо зная, что у него с Шахин Бадур Ханом много общего. – А чем вы сами занимаетесь?

– Я государственный служащий, – отвечает Шахин Бадур Хан.

Мужчина на мгновение задумывается над его ответом.

– Я тоже, – говорит он. – А можно поинтересоваться, где именно вы работаете?

– В информационном управлении, – отвечает Шахин Бадур Хан.

– Борьба с сельскохозяйственными вредителями, – сообщает о себе мужчина. – Значит, за наших хозяев!

Он поднимает бокал, и Шахин Бадур Хан замечает, что костюм собеседника испачкан грязью и сажей.

– Да-да, конечно, – отвечает Шахин Бадур Хан. – В самом деле счастливое дитя.

На лице у мужчины появляется гримаса.

– К сожалению, не могу с вами согласиться. У меня есть претензии к генной инженерии.

– Вот как?

– Это кухня, в которой варится революция.

Шахин Бадур Хан поражен горячностью, с которой мужчина произнес последнюю фразу. Он продолжает:

– Бхарату сейчас меньше всего нужна еще одна каста. Они могут называть себя брахманами, но на самом деле это самые настоящие неприкасаемые. – Мужчина вдруг понимает, что слегка забылся. – Извините, я ведь, собственно, ничего о вас не знаю, так как…

– У меня два сына, – говорит Шахин Бадур Хан. – Оба родились самым обычным традиционным способом. Теперь они уже, слава Богу, благополучно учатся в университете, где, вне всякого сомнения, каждый вечер и ночь заняты поиском суженых, что наверняка обречено на провал.

– Мы живем в деформированном обществе, – комментирует его слова собеседник.

Шахин Бадур Хан задается вопросом, не джинн ли этот человек, посланный для того, чтобы озвучить его собственные мысли, которые он сам постоянно повторяет в душе. Хан вспоминает молодую пару, что имела впереди блестящую карьеру, сияющие жизненные перспективы, гордых родителей, радующихся счастью своих детей. И, конечно, гордых за будущих внуков, за сыновей своих детей. Самое главное в жизни – родить сына. И вот начинаются приемы у врачей; семейства, собирающиеся специально для обсуждения результатов медицинских тестов. Затем – горькие маленькие таблетки и мерзкое, отвратительное время ожидания. Шахин Бадур Хан не знает и не может знать, сколько неродившихся дочерей было уничтожено подобным образом.

Он бы с удовольствием продолжил беседу с этим человеком, но внимание мужчины внезапно привлек кто-то в зале. Шахин следит за его взглядом. Та женщина, о которой с таким презрением говорила Билкис, очаровательная «поселянка», пробирается сквозь взволнованную толпу гостей. Вот-вот прибудет дива.