Страница 125 из 151
– Все зрительные образы здесь – результат записи. Дети – такие, какими вы их помните. Память – очень податливая вещь. Мы не зайдем внутрь?
Наджья останавливается в дверях. Она вспоминает…
Шелковые салфеточки, которые по настоянию ее матери закрывают спинки всех стульев. Рядом со столом – русский, постоянно кипящий самовар. Сам стол, пыль и крошки, которые, казалось, въелись в китайскую резьбу. В этой резьбе четырехлетняя Наджья пыталась отыскивать дорожки и тропинки, по которым могли пройти ее куклы и проехать машинки. Электрическая кофеварка – тоже, как ей помнится, постоянно кипящая. Стулья, такие тяжелые, что она не могла их двигать сама и частенько просила горничную Шукрию помочь строить дома и магазины из веников и простыней. Вокруг стола сидят родители Наджьи и их друзья, они беседуют за чаем или кофе. Мужчины отдельно, женщины – отдельно. Мужчины говорят о политике, о спорте, о карьере; женщины – о детях, о ценах и о карьере мужей. Звонит палм ее отца, и он недовольно морщится…
Да, это отец. Таким она его очень хорошо помнит по семейным фотографиям. Тогда у него была густая шевелюра, аккуратно подстриженная борода еще не поседела, а в не идущих мужчине новомодных очках для чтения не было нужды…
Отец бормочет какие-то извинения, идет в свой кабинет, в который четырехлетнюю Наджью никогда не пускали, боясь тех острых, опасных, ядовитых и заразных вещей, что доктор держал у себя. Наджья видит, как он выходит с черным портфелем, своим другим черным портфелем, тем, которым он пользовался изредка, приберегая для особых визитов. Она видит, как отец тихо, почти незаметно выходит на улицу.
– Это был мой день рождения, а он пропустил и момент вручения подарков, и сам праздник. Отец пришел очень поздно, уже после того, как все разошлись, и был так утомлен, что ни на кого не обращал никакого внимания.
Сарисин манит ее на кухню. Наджья поднимается всего на три ступеньки, но проходит целых три месяца, и теперь она находится посреди темной осенней ночи. Женщины готовят ифтар: это время месяца Рамадан. Наджья следует за подносами с едой, которые несут в столовую. В тот год друзья ее отца, коллеги из больницы и военные, часто собирались у них дома по вечерам в Рамадан, беседовали о бунтующих студентах и радикальных священнослужителях, способных вновь ввергнуть страну в мрачное средневековье, о беспорядках, забастовках и арестах. Тут они замечают маленькую девочку, стоящую рядом со столом с большой чашкой риса, прекращают разговоры, улыбаются, ерошат ей волосы, что-то шепчут на ухо. Внезапно запах риса с томатами становится невыносимым. Резкая боль пронзает голову Наджьи, и она роняет тарелку с рисом. Наджья кричит. Никто ее не слышит. Друзья отца продолжают свою беседу. Но тарелка с рисом не падет на пол, она зависает в воздухе. Так работает память… Она слышит, как произносятся слова, которые не может вспомнить.
– …предъявят требования к муллам…
– …переведут деньги на оффшорные счета. В Лондоне, кажется, понимают наши здешние проблемы…
– …ваше имя будет стоять одним из первых во всех списках…
– …Масуд не допустит этого. С их стороны…
– …знаете о точках равновесия? Американцы все рассчитают. Но, по сути, начинаешь понимать, что она сместилась, когда уже слишком поздно что-либо менять…
– …Масуд никогда не позволит довести ситуацию до такой стадии…
– …на вашем месте я бы был крайне осторожен. У вас ведь есть жена, маленькая Наджья…
Рука тянется, чтобы потрепать ее мягкие кудрявые черные волосы. Все вокруг меняется, и вот она уже стоит в пижаме у приоткрытой двери в гостиную.
– Что вы сделали со мной? – спрашивает Наджья у сарисина, которого скорее чувствует, чем видит. – Я слышала такое, о чем уже успела давно забыть, о чем не вспоминала практически всю свою сознательную жизнь…
– Гиперстимуляция обонятельного эпителия. Наиболее эффективный способ пробуждения глубоко запрятанных слоев памяти. Обоняние – самый мощный активатор памяти.
– Рис с томатами… как вы узнали?
Наджья говорит шепотом, хотя очевидно, что родители не могут ее слышать, они способны только играть свои заранее определенные роли.
– Воспоминания – это то, из чего я сделан, – говорит сарисин, и у Наджьи снова перехватывает дыхание.
Девушка корчится от нового приступа мигрени, как только аромат воды с цветками апельсинового дерева отбрасывает ее в прошлое. Она широко распахивает слегка приоткрытую дверь, сквозь которую проникает яркий луч света. Ее отец и мать поднимают головы от освещенного светом лампы стола. Наджья прекрасно помнит, что стрелки на часах показывали одиннадцать. Она помнит, что они спросили у нее: что случилось, почему ты не спишь, сокровище?.. И она помнит, как ответила им, что не может уснуть из-за вертолетов. Но Наджья уже успела забыть, что на лакированном кофейном столике под стопками отцовских дипломов, сертификатов, свидетельств о его членстве в различных научных обществах лежит кусочек черного бархата величиной с книжку-раскраску. На бархате, словно маленькие звездочки, кажущиеся такими ослепительно яркими в свете настольной лампы – Наджья не может понять, каким образом ей удалось это забыть, – рассыпаны алмазы.
Грани алмазов раскрывают ее, несут вперед во времени, словно осколок стекла в калейдоскопе.
Зима… Абрикосовые деревья стоят голые. Нанесенный ветром сухой снег, острый, как гравий, лежит у белой стены, забрызганной водой. Горы кажутся настолько близкими, что от них исходит почти физически ощутимый холод. Наджья помнит, что их дом был последним в квартале. У ворот улица заканчивалась, и дальше до самых предгорий тянулась пустошь. За стеной была пустыня. Последний дом Кабула. В любое время года ветер выл посреди большой равнины, подбрасывая в воздух все, что попадалось ему на пути. Наджья не помнит ни одного абрикоса с тех деревьев, что росли в саду…
Она стоит в зимнем пальто с меховым капюшоном, в теплых сапогах и варежках на резинке. Прошлой ночью Наджья услышала шум в саду, выглянула в окно, но шум исходил не от солдат и не от «плохих» студентов, а от отца, копавшегося в земле среди фруктовых деревьев. И вот она стоит на небольшой горке свежевырытой земли с садовым совком в руке. Отец сейчас в больнице, помогает женщинам рожать детей. Мать смотрит по телевизору индийскую «мыльную оперу», переведенную на пуштунский язык. Все говорят, что фильм очень глупый, до пошлости индийский и что смотреть его – пустая трата времени, но все-таки смотрят. Наджья опускается на колени и начинает копать землю. Все глубже и глубже. Зеленое эмалированное лезвие лопаты ударяется обо что-то металлическое. Повозившись, Наджья вытаскивает странную вещь, которую отец закопал в этой части сада. Вытащив штуковину, она сразу же с отвращением ее отбрасывает, приняв мягкий бесформенный предмет за дохлую кошку. И тут Наджья понимает, что это такое. Черный портфель. Тот, другой черный портфель, для специальных визитов. Она протягивает руку к его серебряным замкам.
В воспоминаниях Наджьи Аскарзады точку ставит крик матери, раздавшийся от кухонной двери. В памяти остались обрывки каких-то криков, злобных голосов… наказание, боль – и полуночное бегство по улицам Кабула. Она прекрасно помнит себя лежащей на заднем сиденье несущейся машины… перемежающиеся пучки света от уличных фонарей. В виртуальном детстве, устроенном для нее сарисином, крик матери угасает, и на смену ему приходит острый аромат зимы. Запах холода, стали и смерти настолько силен, что Наджья на мгновение почти слепнет. И в это мгновение вспоминает все. Она вспоминает, как открыла портфель. Ее мать бежит по двору, разбрасывая в стороны пластиковые стулья, которые стояли там в любое время года. Она помнит, что заглянула внутрь. Мать зовет ее по имени, но Наджья не обращает на нее никакого внимания, ведь там, внутри – игрушки, блестящие металлические игрушки. А еще темные, резиновые. Она вспоминает, как своими ручонками в рукавичках вынимала из портфеля предметы из нержавеющей стали и рассматривала их на не очень ярком зимнем солнце: расширитель, кривая игла для наложения швов, приспособление для выскабливания, шприц, тюбики с гелем, электроды… Мать оттаскивает Наджью за меховой капюшон, вырывая у нее из рук металлические и резиновые предметы, отшвыривая дочь на садовую дорожку. Она падает на жесткий от мороза гравий, раздирает о камешки теплые штанишки, оцарапывает колени.