История Тенделео

Почувствовав мое присутствие, молодая женщина обернулась. Желтый свет керосиновой лампы упал на ее лицо.

– Тен… – с трудом проговорил я.

Ее лицо отразило пятьдесят, нет – сто чувств одновременно! В следующую секунду Тен бросилась ко мне, и я, выронив пеленгатор, подхватил ее на руки и прижал к себе.

Не думаю, чтобы кто-то сумел выразить словами то, что я чувствовал в эти минуты.

Так вновь пересеклись наши жизни, и моя история близится к завершению.

Я верю, что человеческие чувства способны каким-то образом влиять на время и пространство. Только так я могу объяснить тот факт, что еще до того, как обернуться, я догадалась – это Шан пришел за мной. Я знала – он искал меня и наконец нашел. Казалось бы, в этом ничего особенного нет, но для меня все было иначе. Ведь ради меня Шан совершил невозможное. Когда я увидела его там, в лагере, я испытала самое сильное в жизни потрясение. Мне даже казалось, что мир, который до сих пор только и делал, что пытался навязать мне свои совершенно неприемлемые для меня правила и законы, внезапно сказал: «Нет, я готов изменить правила игры ради тебя, Тенделео, так будет справедливо». Как бы там ни было, Шан совершил невозможное. Он сумел изменить то, во что я верила и знала; он был со мной, и этим все сказано.

Бывает, от слишком большой радости люди плачут, а от горя – смеются.

Шан отвез меня в отель. Пока в вестибюле он ждал свой ключ-карточку, персонал пристально меня разглядывал. Все они знали, кто я такая, но никто не посмел сказать ни слова. Даже белые, сидевшие в баре, оборачивались и глазели на меня. Им тоже было известно, что означает одежда вишневого цвета.

Потом мы с Шаном поднялись к нему в номер, заказали пива и сели на балконе. В тот вечер была гроза – здесь, в горах, по ночам часто случались грозы, но эта бушевала среди отрогов Нанди к западу от Элдорета. Молнии вспыхивали в просветах между тучами, а при каждом раскате грома пивные бутылки на шатком железном столике между нами тихонечко звякали. Я рассказала Шану, где я была все это время, что делала, как жила. Это была долгая история, и к тому времени, когда я закончила, небо очистилось и на востоке занялась заря нового дня. Когда-то мы с Шаном часто беседовали так, рассказывая друг другу о себе.

Он не задал мне ни одного вопроса, пока я не закончила, хотя по глазам я видела, что вопросов у него очень, очень много.

– Да, наверное, это действительно похоже на старые подземные рельсовые дороги, которые прокладывали рабы, – ответила я на один из них.

– Никак не пойму, почему людям не дают ходить туда и обратно, – пожал плечами Шан.

– Потому что они нас боятся. Я имею в виду ООН, а особенно – развитые страны… С помощью чаго мы можем создать общество, которое не будет нуждаться в их подачках. Мы являемся живым вызовом всем их идеалам. Там мы как будто снова возвращаемся к колыбели человечества, когда не существовало ни философии, ни религии, ни законов. Чтобы приобрести что-то, достаточно на это просто взглянуть. Или, вернее, вообразить… Вспомни сказки – разве не к этому исстари стремились люди? Что ж, теперь они сбылись. Я читала, изучала политику, философию и многое другое. Все это есть там… – Я махнула рукой в сторону горизонта. – Ты можешь вообразить банки данных, хранилища информации размером с самый большой небоскреб? Я могу, потому что видела их собственными глазами. И там содержатся данные, касающиеся не только нашей истории. Каждый может узнать все о других народах, о других расах разумных существ. И не только узнать – можно отправиться к ним, стать ими, жить их жизнью, видеть, познавать окружающее при помощи их органов чувств. Мы не первые, Шан. Мы только звено в длинной-предлинной цепочке, и история на нас не заканчивается. Но это не мешает нам владеть всем миром. Мы сможем контролировать, изменять физическую реальность, приспосабливать ее к своим нуждам так же легко, как компьютер обрабатывает информацию.

– Да бог с ними, с мировыми державами!.. Ты пугаешь меня, Тен!

Мне всегда нравилось, когда он называл меня Тен. В том, как Шан это произносил, было что-то особенное, неповторимое.

Потом он спросил:

– А как же твоя семья?

– Маленькое Яичко живет в поселке, который называется Киландуи. Там собрались ткачи, и она теперь тоже ткачиха. Они изготавливают превосходную парчу. Я часто с ней вижусь.

– А твои отец и мать?

– Я обязательно их найду.

Но на большинство вопросов я могла дать только один ответ: «Идем со мной, и я все тебе покажу».

Этот ответ я приберегла напоследок. И, как я и ожидала, он потряс Шана. Бедняга даже покачнулся, словно от удара.

– Похоже, ты говоришь серьезно… – пробормотал он.

– Почему бы мне не быть серьезной? Однажды ты привел меня к себе домой, позволь теперь мне пригласить тебя к себе. Но сначала скажи… Все-таки прошел целый год и многое изменилось…

Шан понял.

– Этот костюм тебе очень идет, – сказал он. – И ты по-прежнему мне очень нравишься.

Мы много смеялись, вспоминали прошлое, которое почти позабыли. Было очень приятно стряхнуть пыль, пепел и ржавчину и снова почувствовать себя живым человеком. Я помню, как заглянувшая в номер горничная увидела нас, невольно ахнула… и ушла, хихикая и зажимая рот ладонью.

Шан однажды сказал мне, что «Золотой век» великой Британской империи, век ее наибольшего расцвета, зиждился на четырех простых словах – почему бы и нет? На протяжении целого тысячелетия христианство правило Англией с помощью вопроса «Зачем?». Зачем нужно возводить соборы, писать пьесы, открывать новые земли, развивать новые науки, основывать банки и строить заводы? На этот вопрос елизаветинская эпоха ответила просто: «Почему бы и нет?» – и с этого все началось.

По складу характера Шан оказался тем самым жителем елизаветинской эпохи, который на любой вопрос способен был ответить: почему бы и нет? Я не сомневаюсь, что ему вовсе не хочется возвращаться к колонкам цифр, дебету и кредиту, к налоговым ловушкам – к унылому, серому городу, к унылому, серому, умирающему миру, который, хотя и выглядел стабильным и безопасным, ничего не обещал в будущем. Я же предлагала ему мир совершенно новый, молодой, который бы мы могли строить своими собственными руками. Я предлагала будущее, и не только для нас, но и для миллионов других людей. Перед нами лежали тысячи дорог, тысячи способов устроить свою жизнь, а главное, если бы вдруг что-то не задалось, у нас всегда оставалась возможность скатать созданное, как ком гончарной глины, и начать лепить заново.

Мне это было очевидно, но я не торопила Шана с ответом. Он, как и я, понимал, что ему предстоит сделать трудный выбор. Потерять свой мир – или потерять друг друга; именно так стоял вопрос, а с подобными проблемами мы сталкиваемся далеко не каждый день. Поэтому, пока он думал, я вовсю наслаждалась удобствами, которые мог предоставить мне отель.

В один из дней я решила принять ванну. В номере была отличная ванная комната, где к тому же было полным-полно разных приятных мелочей, выдававшихся бесплатно. И вот, лежа в душистой горячей пене, я услышала, что Шан снял телефонную трубку. О чем он говорил, с кем говорил, я не поняла, однако беседа заняла у него несколько минут.

Когда я вернулась в спальню, мой друг сидел на кровати, а рядом на покрывале стоял телефонный аппарат. Лицо у Шана было очень строгое и официальное.

– Я только что звонил Жан-Полю, – заявил он. – И сказал ему, что увольняюсь.

Через два дня мы отправились к границе чаго. Ехать пришлось на матату. В школах как раз начались каникулы, и в кузов скоро набилось очень много детей, возвращавшихся домой, к родителям. Садясь в матату, дети галдели, смеялись, шумели, и было видно, что оптимизма и энергии им не занимать. Но, углядев нас, они тотчас наклонялись друг к другу и принимались о чем-то шептаться. Шан это заметил.

– Они обсуждают нас, – сказал он.

– Просто они знают, кто я такая и чем занимаюсь. Одна из девочек, одетая в черно-белую школьную форму, как видно, понимала по-английски. Наградив Шана убийственным взглядом, она сказала: