Не дрогнет рука

— Я не лгу, — глухо ответил я. — Между мной и Ириной и раньше ничего не было, а теперь — и вовсе. Она меня ненавидит.

Я почувствовал, что Гале нестерпимо хочется расспросить меня о причинах разрыва с Ириной, но у нее хватило такта и выдержки не упоминать об этом. Чтобы вознаградить себя за такой подвиг, она тоном дружеского признания сказала:

— А я, представь себе, переписываюсь с тем инженером, которым вы с Нефедовым постоянно кололи мне глаза. Думала, что уеду и позабуду его, но не получается, тем более, что он часто пишет.

— Не сочиняй, пожалуйста, — попросил я угрюмо. — Все равно я не поверю ни в каких инженеров и во все то, в чем ты так старательно пыталась меня сегодня убедить.

— Не-ет, Дима, довольно с меня! — покачала Галя головой. — Посходила с ума и — хватит! Теперь я всю эту блажь из сердца выбросила. Да едва ли там и было что-нибудь серьезное. И чувствую я себя прекрасно. Вот жила здесь столько времени и не испытывала ни малейшего желания встретиться с тобой. И если бы мы случайно не столкнулись на улице, то так бы и не увиделись никогда.

Хотя я не особенно верил в искренность этих слов, мне было смертельно обидно слышать их, и я пошел в наступление:

— Где ты обедала?

— Дома, — ответила она, удивленно подняв брови, — а что?

— Сколько сегодня градусов мороза?

— Двадцать семь утром было.

— Так вот, послушай. От твоей квартиры до нашего отделения не меньше девяти кварталов. Не кажется ли тебе, что для послеобеденной прогулки ты выбрала довольно отдаленное место и мало подходящую погоду? И потом, я же прекрасно видел, что ты не просто прошла мимо, а прохаживалась, кого-то поджидая.

— Я совершенно забыла, с кем имею дело, — смущенно засмеялась Галя, пойманная с поличным. — Ну, так и быть, признаюсь: сегодня мне с чего-то пришел в голову каприз повидаться с тобой, поговорить о Борске. Я страшно скучаю по нему. Тут мне все как-то непривычно.

— А как ты думаешь: часто на тебя будут нападать такие капризы?

— Об этом поговорим в воскресенье в театре… если ты, конечно, явишься, в чем я очень сомневаюсь. А сейчас я замерзла. Проводи меня до автобуса.

Наступило воскресенье. Я ждал его с нетерпением и в театр явился задолго до назначенного срока. Вскоре пришла и Галя, но, к моему возмущению, не одна, а с подружкой и двумя пареньками — товарищами по курсу.

Откровенно говоря, я едва удержался, так мне хотелось повернуться и уйти. Но сообразил, что у меня нет никаких прав требовать у Гали, чтобы она проводила время только со мной.

По выражению моего лица Галя поняла, что я чувствую, и постаралась подсахарить пилюлю. Взяв меня под руку, она представила мне своих друзей, видимо, как старшему. Я чинно поздоровался со всеми. Подружка Гали Зина, кругленькая и румяная, как яблочко, хохотушка, не удержавшись, прыснула от смеха, глядя на мою недовольную мину.

— Вам смешно? — спросил я. — Тогда давайте посмеемся. Я ужасно люблю веселых людей.

С этой минуты я не отходил от нее, занимая пустейшим разговором, и даже устроился рядом с нею в кресле. На мое счастье, чтобы рассмешить мою новую знакомую, кажется, достаточно было показать ей палец.

Злость и досада помогали мне, Зина то и дело хохотала, зажимая рот платком, чтобы не мешать соседям. После второго действия один из пареньков, похожий на белого барашка с детской картинки, отозвал мою хохотушку в сторону и сделал ей, судя по его взволнованным жестам и взъерошенному виду, сцену, после чего демонстративно удалился. Зина же вернулась к нам вся красная, как пион, со слезами на своих голубеньких глазках. Впрочем, через пару минут она уже опять смеялась.

Галя смотрела на меня неодобрительно, ее знакомый (симпатичный, но очень молчаливый юноша) хмурился, а я, делая вид, что ничего не замечаю, продолжал смешить Зиночку, улыбаясь Гале, хотя отнюдь не рассчитывал получить ответную улыбку.

Выйдя из театра после спектакля, мы остановились. Девушки жили в разных сторонах города. Я предложил Зине довести ее до дома, так как она из-за меня лишилась своего провожатого, но Галя решила иначе.

— Георгий тогда вовсе с ума сойдет, — сказала она своему знакомому, неприязненно поглядывавшему на меня, — и они с Зинкой могут вовсе рассориться. Лучше ты проводишь Зину, а я пойду с Дмитрием Петровичем.

Я торжествовал (конечно, только в душе). Мы долго шли молча. Потом Галя спросила:

— Зачем ты это сделал? Теперь они поссорятся. Георгий такой самолюбивый, он ей не простит.

— Ну и пусть не прощает. Мне-то что? Помирятся как-нибудь. Это ты виновата: зачем их привела? Что ты хотела этим доказать? Что тебе безразличны встречи со мной? Или еще раз хотела подчеркнуть, что больше не любишь меня?

— А неужели ты смеешь думать, что люблю? — буквально с яростью выкрикнула Галя, даже остановившись. — Зачем мне эти пустые напрасные страдания? Довольно я помучилась из-за тебя. Теперь все это в прошлом!

— Не может быть! — стоял я на своем, сам в глубине души вовсе не уверенный в своих словах. — Не такая у тебя натура, чтобы так легко забыть. Помнишь, ты мне сказала, что приедешь туда, где буду я. Теперь ты здесь и хочешь убедить меня, что все забыто. Неужели ты думаешь, что я могу тебе поверить?

— Но это действительно так! Сейчас мне очень легко и спокойно. Сердце точно отдыхает…

— В жизни не бывает так. Большое чувство не проходит бесследно, как пустой каприз. Рана еще долго болит, а ноющий рубец от нее остается навсегда. И как бы ни были тяжелы и горьки воспоминания, невольно гордишься и благодаришь судьбу, что довелось испытать такое светлое, высокое чувство.

— Это, случайно, не цитата? — со злой усмешкой спросила Галя. — Что-то уж очень гладко у тебя получилось, прямо как в книге. А мне вот недоступны такие высокие переживания. Уж, во всяком случае, никакой благодарности при воспоминании о прошлом я не испытываю. Да и что мне вспоминать? Жгучий, нестерпимый стыд и обиду? Стоит ли? Лучше забыть и само чувство и того кто его вызвал.

— Перестань! — умоляюще сказал я, сжимая ее пальцы в своих. — Не шути с этим. У тебя иногда получается так правдиво, что у меня сердце падает.

— С чего ему падать? — засмеялась она. — Да если оно и упадет, то не разобьется. Я знаю, что это за камень — его и молотам не расшибешь.

Глава тридцать первая

НУЖНО СМОТРЕТЬ ПРАВДЕ В ГЛАЗА

(Из дневника Ирины Роевой)

Сегодня утром их похоронили. Няня и какие-то чужие люди сделали все, что было нужно. За машиной с гробами шли только мы с няней. Да и кто пошел бы провожать до могилы уголовного преступника и его отца? Отца, который вырастил такого сына. Даже Клары с нами не было. Она собиралась, но в последний момент, уже на пороге, изобразила обморок и осталась дома.

У крыльца стояла целая толпа зевак, и на улице все оборачивались, смотрели нам вслед, переговариваясь между собою так громко, что отдельные слова долетали до нас. Мне было все равно. Я точно окостенела от горя. Теперь часами хожу из угла в угол, затаив дыхание, точно боясь, что грудь разорвется от теснящихся в ней рыданий.

Пусто и холодно вокруг. Судьба отняла у меня всех, кого я любила, о ком заботилась, за кого страдала. Иногда я точно схожу с ума. Вдруг спохватываюсь: где же Радий, что он делает? И вспомнив, что его нет и больше он уже не сможет ничего сделать — ни плохого, ни хорошего, — чувствую полное изнеможение и страшную, томительную тоску.

Няня, успокаивая меня, как-то сказала: «Так даже лучше. Меньше мучений они приняли». Я рассердилась на нее, оттолкнула, разрыдалась, а теперь нет-нет да и подумаю, не была ли она права? Что доброе могло их ожидать?

Без конца бегут слезы. Я уж не утираю их и пишу, пишу… Хоть кому-то мне нужно высказать то, что огнем жжет мое сердце. Я обвиняю себя в страшном, непоправимом проступке. Это я виновата в смерти моих родных. Я предала их. Зачем, доверившись чужому, лживому человеку, я рассказала ему все о Радии? Может быть, если бы я этого не сделала, то брата можно было еще спасти. Не знаю как, но спасти.