Не дрогнет рука

Оставшись один, я долго думал о нашем разговоре с Гошей. Я припомнил даже случай, который, вероятно, и натолкнул Бабкина на мысль об изобличающей его фотографии. Несколько дней тому назад, когда я допрашивал Бабкина, зашел Нефедов. Слушая, что мямлит Бабкин в ответ на мои вопросы, он, по привычке вечно крутить что-нибудь в руках, стал опускать и поднимать на штативе стоявший у меня на столе фотоувеличитель.

Совершенно неожиданно это испугало Бабкина. Он задвигался на стуле, закрылся рукой, точно у него заболели зубы, и, наконец, вовсе отказался отвечать на мои вопросы, так что мне пришлось его отослать.

Мысль о том, что заблуждение Бабкина можно было бы использовать, чтобы заставить признаться, неотступно преследовала меня, но я не знал, как это сделать.

Глава пятнадцатая

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ ТРЕХ

Что я знал о последнем пареньке, замешанном в грабеже? Помимо того, что рассказал Василий Лукич, очень мало, почти ничего.

Мне было известно, что в ночь ограбления Морозова Ленька Зыков вернулся в общежитие совершенно пьяным вместе с Филициным и Саввиным и поднял там скандал, а когда на следующий день он с больной головой пришел на завод с опозданием на час, его не допустили к станку. Но это как будто и не огорчило Леньку, так как вечером он как ни в чем не бывало явился в клуб на танцы, причем на нем была зеленая шелковая рубаха с ушитым сзади крупными неумелыми стежками воротом, слишком широким для его цыплячьей шеи, и с подвернутыми рукавами.

Когда Зыкова ввели в мой кабинет, вид у него был крайне жалкий. Он и вообще-то не блистал красотой, был невелик ростом, худ, белобрыс, курнос и веснушчат. Не красил его и костюм — старый пиджачишко и заплатанные, не по росту короткие, вытянувшиеся пузырями на коленях старые штаны. Он стоял передо мной и нещадно мял свою кепку, окончательно доламывая и так уж измятый козырек.

В обычном состоянии, судя по довольно-таки озорным чертам лица, Ленька, наверное, был веселый, жизнерадостный парнишка, но сейчас на его бледном растерянном лице можно было прочесть только испуг. Однако этот испуг не помешал ему врать и запираться не меньше, чем это проделывали его товарищи. Он клялся, что ничего худого не делал, ни о каком грабеже даже не слыхал, а Бабкина не видел и в лицо. Отрицание он доводил до нелепости, заявляя, например, что не знает даже, каким образом попала к нему злополучная шелковая рубаха. Время от времени на него находило какое-то истерическое ухарство, тогда он начинал дерзить, паясничать и говорить глупости. Нефедов решил применить к нему одно «сильно действующее средство», как он выразился. Он освободил Зыкова из-под стражи, взял с него подписку о невыезде и отправил домой.

— Ему завтра на заводе пропишут ижицу, — сказал он мне. — Там с ним рабочие собираются крепко поговорить. Может быть, сходишь, посмотришь, а я бы другими делами занялся.

На завод я пришел, когда смена, в которой работал Ленька, уже пошабашила. Знакомый вахтер сказал мне, что рабочие еще не разошлись, так как у них внезапно объявлено общее собрание.

— Это Чеканов, Василий Лукич, со своими приятелями шум поднял на весь завод, что у нас опять ребята на грабеже попались. Чего он расшумелся, не знаю, точно это у нас впервые. Помните: в прошлом году сами же вы Калявкина и Немцева прямо от станка у нас забрали, и все тихо обошлось, а нынче чего-то шумят. Хотя оно, конечно, непорядок, когда грабят. Давно пора с этим покончить!

Я прошел в цех, где шло собрание. По всему было видно, что оно организовано наспех. Кроме председателя и секретаря, устроившихся за маленьким столиком, все стояли, тесно сгрудившись возле них. Вероятно, там стоял и Ленька, больше нигде его не было видно. Я не стал пробираться вперед, а, прислонившись к железной колонне, поддерживавшей застекленный потолок, стал слушать, о чем идет речь.

— Как же не будут ребятишки расти беспризорниками, — кричала высоким звонким голосом полная женщина с широким веснушчатым лицом, — когда они полдня по улице бегают и некому за ними присмотреть, пока отец с матерью с работы не придут.

Вот и растут шалыганы, ругаются всяко, курят. А что им хулиганье на улице в головенку ихнюю вколачивает, один бог знает. Ужас берет, как подумаешь. Ведь известно: что в ребенка в детстве вложено, то у него на всю жизнь след оставляет. Пока мой младшенький в детский сад ходил, я, по крайней мере, спокойна за него была, а теперь, как в школу пошел, так вся душа у меня изболела, что остается он после уроков без присмотра. Да разве он один!..

— Вот во время войны, я помню, — сказала немолодая женщина с густой сединой в выбившихся из-под платка волосах, — ребят в школе до вечера оставляли, пока родители с работы не придут. Их там и кормили, и уроки с ними готовили, и на экскурсии с ними ходили, а как война кончилась, сразу же и порядки эти прикончили. Будто бы каких-то там штатных единиц в школах не стало. Так разве в единицах дело, когда вопрос касается судьбы наших детей?

— У нас тоже ребятишки ходили в такую школу…

— У меня тоже, и очень хорошо им там было! — раздались голоса из группы работниц, стоявших у дверей.

— Если бы они и теперь при школах оставались, мы бы не мучились с ними так.

— Мне слово дайте! — поднял руку пожилой рабочий в замасленной спецовке. — Вот председатель — товарищ Чеканов, обвинял тут завком и партком, что опять у нас троих ребят за грабеж арестовали, — начал он сердито, — а если правду говорить, то вина не только на завком и партком ложится, а на всех нас. Все мы обязаны по-отцовски присматривать за нашей заводской молодежью, особенно за теми, у которых отца-матери нет. Знать должны, чем каждый из них дышит, к чему душой стремится, на что время и деньги тратит. И не только нужно нам учить, как работать, а на примере своем им показывать, как жизнь строить нужно. А то ведь бывает, что мальчонка от горшка два вершка, а смотришь, едва только у него деньжата завелись, он прежде всего покупает бутылку водки. Мы все это видим, но молчим, чтобы на ругань не нарваться, авторитет сбой этим не подорвать. А есть среди нас и такие, которые, вместо того чтобы одернуть пария, сами же норовят на его деньги нахлестаться.

И еще насчет клуба хотел я сказать. Скучища у нас там такая, что рот разорвешь зевая. Ребята — ведь это ребята, им повеселиться охота, а у нас если и поставят какую-нибудь комедию, то в ней одни нравоучения гольные, так что и улыбнуться нечему. А молодежи без смеха и радости жить нельзя. Вот она и ищет себе веселья на улице да у пивного ларька…

Не все были согласны с выступавшим.

— Не в веселье дело! — кричали ему. — Энергии у них много, а тратить ее некуда. Спортом их нужно занять!

— Спортом ли, чем ли, не в этом дело! — раздались голоса. — Слишком много мы о людях говорим, а до каждого отдельного человека нам дела мало. Забываем мы, что люди не гайки. Одного, может, спортом нужно увлечь, а другого — наукой…

Ко мне протискалась Галя. Щеки ее пылали, чувствовалось, что она сильно взбудоражена.

— Ох и влетело же нам! — сказала она, не здороваясь. — Все ругали. Отец начал, а за ним и другие. Досталось и завкому, и парткому, и дирекции, а особенно нам, комсомольцам.

Не успел я ей ответить, как она спросила:

— Вы видели, как Ленька Зыков сбежал?

— Очень просто. Все в один голос напустились на него, а он в двери. Но за ним уже пошли.

В это время в дверях раздался гул голосов. Все повернулись в ту сторону. Два парня скорее втащили, чем ввели упиравшегося, заплаканного Леньку.

— Пустите! Я вам говорю, пустите! — вырывался он. — Я сам пойду, оставьте меня!

Но добровольные конвоиры, не доверяя ему, провели парнишку сквозь расступившуюся толпу к самому столу председателя.

Шум улегся не сразу. Чуть ли не каждый считал нужным выразить свое мнение о нем:

— Паршивец этакий, людей послушать не хочет… Блудлив, как кошка, труслив, как заяц!

Леньку поставили у стола лицом к народу. Жалкий, несчастный, стоял он, понурив голову и опустив руки, как плети. В лице его не было ни кровинки, и от этого веснушки казались грязными брызгами.