Не дрогнет рука

Не взглянув даже, какое впечатление произвели на нее мои слова, я в полном замешательстве сбежал по ступенькам крыльца и, не оглядываясь, пошел прочь, ничего не видя перед собой.

С тех пор прошло немало времени, и вот я опять был в Каменске, шел по его ровным прямым улицам и не узнавал их.

За пять лет город очень преобразился: асфальт покрыл главные магистрали, вдоль тротуаров выстроились, как на параде, шеренги нарядных серебряных светильников с двойными матовыми шарами, точно из-под земли, поднялись на пустырях новые многоэтажные здания, появилась масса зелени и цветов. Он расцвел и помолодел, мой город, город моего детства, моей юности, лучший из всех городов, старый милый сибиряк — Каменск. И опять я пожалел, что нет у меня здесь близких. «А няня Саша! — вдруг вспомнил я. — Ведь она, наверное, по-прежнему живет у Роевых».

Няней Сашей я звал с детства давнишнюю приятельницу нашей семьи Александру Ивановну Епанешникову, нянчившую меня в самом раннем детстве, а потом жившую у Роевых сначала в качестве няни, а потом домработницы.

Няня Саша была дружна с моими родителями и во время войны своим дружеским участием очень поддерживала мою мать. Она часто забегала к нам по пути на рынок, попроведать, как мы живем, какие вести получаем от отца с фронта, а потом из госпиталя, куда он попал после тяжелого ранения.

Никогда не забыть мне, как мы с ней стояли над холмиком желтой комковатой земли, под которым было погребено тело моей матери.

Я был бы очень рад повидаться с няней Сашей, но прежде всего следовало подумать о деле, ради которого я приехал в Каменск.

Глава пятая

ДЕВИЧЬИ ДУМЫ

(Из дневника Ирины Роевой)

Уже давно, давно я не бралась за дневник, который вела несколько лет. Еще когда я училась в девятом классе, у нас вдруг появилась мода вести дневники. Девочки завели себе нарядные тетрадки и стали записывать в них разные, чаще всего выдуманные происшествия, а потом давали читать друг другу. Сколько было смеху при этом на переменах да и на уроках, когда какая-нибудь тетрадка с особенно фантастической записью путешествовала по всему классу. Я тоже завела себе дневник, выпросив у папы для этого большой красивый блокнот в кожаном переплете.

Сперва, подчиняясь общей моде, я заполняла его страницы всяким вздором, о котором теперь и смешно вспоминать, а потом, когда очень решительное вмешательство нашей классной руководительницы положило конец этому увлечению дневниками, я стала время от времени заносить на страницы блокнота те свои думы, которыми не могла бы больше ни с кем поделиться. Это был верный друг, молчаливый и обладавший чудесным качеством: он никогда не спорил со мной я не ругал меня за мои, иногда своевольные поступки, как ругает няня Саша, с самого раннего детства заменяющая мне мать. Она постоянно ворчит из-за каждого пустяка и бранится, но я знаю, что любит она меня больше, чем отец и брат. Им всегда не до меня. Каждый из них занят только собой, своими радостями и неприятностями. Мои заботы они принимают как должное, не замечая, а когда я пытаюсь вмешаться в их жизнь, сердятся. С кем же мне тогда поговорить, как не с дневником? Может быть с подругами? Они у меня есть. С самого детства мы очень дружны с Валентинкой Холодовой, да и кроме нее многие девочки расположены ко мне, и я с радостью сошлась бы ближе с ними, если бы не Валентинка, но она этого не хочет. Я не представляю, себе, как можно быть такой ревнивой. Стоит мне поговорить с кем-нибудь, как она уже начинает дуться. Я бы с радостью делилась с ней своими переживаниями, мыслями, мечтами, но как-то не получается. Едва я начинаю что-нибудь рассказывать, как она прерывает меня и с увлечением, всегда ужасно громко, рассказывает о каком-нибудь своем приключении, а их у нее всегда достаточно. Я не знаю другого человека, с которым происходило бы столько неожиданных и странных случаев. Я слушаю ее с интересом, переживаю и волнуюсь за нее, а когда мы расстаемся, то вспоминаю, что так и не рассказала ей о своем, что лежит на сердце, томит и мучит. Тогда я берусь за дневник.

С ним, раньше чем с кем-либо, я поделилась первым своим увлечением, о котором лучше было и не заикаться отцу или Радию. Они бы не поняли и просмеяли меня. Это увлечение было очень сильным, оно и до сих пор не потеряло своей силы надо мной.

Моими любимыми книжками были: «Охотники за микробами» Поля де Крюи, а вслед за ней «Открытая книга» Каверина. Я плакала, читая, как люди, подчас не щадя своего здоровья и даже жизни, создавали мощные средства борьбы с болезнями, уносившими миллионы жизней. Я думала о том, сколько счастья и радости принесли эти люди тем, кто выздоровел, и всем их близким, и мне страстно хотелось последовать примеру этих великих друзей человечества.

Мало того, что еще в школе я решила обязательно стать врачом, мне уже тогда хотелось быть чем-то полезной людям. Я бы с радостью предложила, чтобы мне в виде опыта сделали любую прививку от какой угодно страшной болезни. Но у нас, в Каменске, как мне сказали, никто не занимался изобретением вакцин ни от тифа, ни от чумы, ни даже от гриппа. Тогда, еле живая от волнения, я явилась в госпиталь и, остановив первого встретившегося человека в белом халате, предложила, чтобы у меня взяли кровь для какого-нибудь опасно больного. Однако это оказался вовсе не доктор, а случайный посетитель, на мое несчастие, знакомый моего отца. Он узнал меня и попытался отговорить, уверяя, что у несовершеннолетних кровь не берут. Кое-как я от него отделалась и, разыскав кабинет главного врача, стала ожидать, когда главврач возвратится с обхода. Наконец, я дождалась. Высокая, костлявая седая женщина с резким голосом и размашистыми мужскими манерами неприветливо спросила меня, что мне нужно, и сразу же наотрез отказала:

— У детей кровь не берем. Подрастете, тогда, пожалуйста, будем рады, а сейчас нельзя.

Огорченная и обиженная, я уже пошла прочь, но она окликнула меня.

— Почему вы вдруг решили стать донором?

— Я хотела быть полезной, — невнятно вымолвила я, готовая расплакаться, — люди мучаются, болеют, умирают, а я здоровая, живу хорошо и… ничего… никому еще не сделала… чтобы помочь.

Суровое лицо старой докторши несколько смягчилось.

— Чтобы быть полезной больным, вовсе не обязательно отдавать им свою кровь. Вот во время войны в этот госпиталь приходило очень много девочек, девушек, женщин, чтобы ухаживать за больными, развлекать их, писать им письма. А теперь, хотя здесь по-прежнему лежат страдающие, беспомощные, часто совершенно одинокие люди, очень редко кто приходит развлечь или поухаживать за ними. А потребность в таких добровольных сестрах милосердия, как их раньше хорошо называли, очень большая. Все-таки у госпитального персонала не всегда бывает время развлекать больных.

— Значит, мне можно было бы приходить сюда? — спросила я с робкой надеждой.

— Не знаю, право, как тебе и ответить, — сказала Мария Дмитриевна Старовская (так звали главного врача), с сомнением глядя на меня. — Может быть, это у тебя просто каприз, хотя и основанный на добром побуждении. Вероятней всего, что он так же быстро погаснет, как внезапно вспыхнул…

— Проверьте меня!

— Ну, что же, давай попробуем, — ответила докторша (спасибо ей!). — Но только смотри, чтобы твоя затея не помешала школьным занятиям. Скажем так, — на минуту задумалась она, приложив палец к кончику носа. — Лучше всего приходи ты к нам два раза в неделю в определенные дни, часика на полтора, на два. Сперва я сама тебе буду говорить, в какую палату идти и с кем там заняться, а потом, когда освоишься, уже сама будешь знать, что делать.

Дома все набросились на меня. Оказывается, папин знакомый наябедничал ему по телефону, и теперь папа, Радий и Клара в один голос кричали, чтобы я не смела ходить по госпиталям. Кстати, Клара больше всего боялась, что я принесу оттуда какую-нибудь болезнь и всех (то есть прежде всего ее) перезаражу.

По обыкновению, я молчала, пока над моей головой бушевала эта буря, прекрасно зная, чем все кончится. Я оказалась права: покричав, все занялись своими делами, а потом, когда я каждую среду и субботу стала уходить по вечерам в госпиталь, никто даже не поинтересовался, где я пропадаю до позднего вечера. Няня, конечно, все знала и одобряла меня. Она сама была бы рада ходить со мной, но не имела для этого ни минуты свободного времени: ведь при такой хозяйке, как Клара, вся работа по дому лежала на ней.