Казачок графа Моркова

Кухонный чад так густо пахнет снедью — дохнёшь и то сыт будешь. Стряпуха Аграфена сажает в печь кулебяку с осетриной. Главный повар Федосеич, ругаясь нехорошими словами, вылавливает из кастрюли чёрных тараканов. У поварёнка Гришки распухло красное, как свёкла, ухо. Зачем проворонил? Зачем допустил тараканов в господский суп-прентаньер?

Из тёмного люка, ведущего в погреб, поднимается по крутой, почти отвесной лесенке казачок Фомка. Заслонённое рукой пламя свечи озаряет снизу его рябоватое лицо. Отражённой свет играет в зрачках, придавая простодушным Фомкиным глазам новое выражение, лукавое и насмешливое, и Тропинин, старательно взбивая сливки, наказывает:

— Вечерком придёшь ко мне, я рисовать тебя буду.

— Не?! Взаправду рисовать? Будто графа али барина какого важного!.. — Фомка хмыкает от удовольствия. — Непременно приду, Василь Андреич.

Художник аккуратно наполняет формы бисквитным тестом, а внимательный глаз его отмечает то непринуждённо-грациозную позу девушки, прикорнувшей на сундуке, то мелкую сетку морщин под глазами старшего повара, то сизоватый нос кухонного мужика Федьки. И вспоминаются слова сверстника по академии Варнека: «Я уезжаю в Италию, но ничего совершеннее натуры найти не надеюсь».

Тропинин на всю жизнь запомнил эти утешительные слова, а скоро и сам убедился, что природа — лучший учитель: Украина, имение Моркова заменили ему Италию.

Тропинин не получил заграничной командировки. Даже академии не окончил: советник Щукин предупредил графа о покушении Строганова на его собственность, и Морков поспешно отозвал Тропинина.

Он красил забор и кареты, заведовал буфетом, сооружал торты, прислуживал за столом, сопровождал графа в поездках, обучал бесталанных графских отпрысков живописи, расписывал церковь в Кукавке, писал портреты своих господ. И при всём том упорно учился. Иногда в изнеможении засыпал перед мольбертом; едва очнувшись, снова брался за кисть. «Он лбом стену прошибает», — говорили почитатели его таланта.

— Прошу взглянуть, мосье де Вильбуа! Сей фамильный портрет я презентую к свадьбе старшей дочери моей графине Наталье Ираклиевне. Многие истинные ценители весьма одобряют. Он не вполне закончен, однако…

— Это есть бесподобно! — воскликнул француз. — Это есть замечательно!

Его сиятельство граф Ираклий Иванович Морков услаждался впечатлением, произведённым портретом на француза. Недаром, показывая гостю свой новый, роскошно украшенный дом, он приберёг на закуску мастерскую крепостного художника. Тут было чем удивить даже самого просвещённого иностранца!

— Я восхищён! — продолжал француз, внимательно изучая портрет. — Я совершенно очарован! Я узнаю кисть большой мастер… Его имя, дорогой граф, скажите мне его имя.

— Да, признаться должно, художник небезызвестный, — самодовольно отвечал хозяин. — Тропинин. Василий Тропинин.

— О, мосье Базиль Тропинúн! Я знаю, очень хорошо знаю творения этот знаменитый художник. Я вам завидую, дорогой граф. Вы будете счастливый обладатель истинный шедевр. И этот великий мастер оставляет свой ателье, чтобы работать у вас? Он, вероятно, часто посещает ваш дом? Я был бы счастлив сделать его знакомство.

— Весьма рад возможности исполнить ваше желание, любезный мосье де Вильбуа!

Запыхавшийся, раскрасневшийся у плиты, снимая на ходу поварской халат, Тропинин поднимался по винтовой лестнице. У дверей мастерской он бросил халат на руки Фомке, который шёл за ним по пятам.

— Накажи Корнею, бисквиты бы не пересушили в печи. А торт без меня бы не уделывали. Сам подоспею.

— Колпак-то, колпак-то позабыли снять, Василий Андреич! — испуганно зашептал Фомка.

— Ах ты батюшки!

Сдёрнув колпак, художник тщательно вытер платком потный лоб и толкнул дверь в горницу.

— Поди-ка, Василий! Господин де Вильбуа хочет с тобой познакомиться, — милостиво объявил граф.

Тропинин сдержанно поклонился, но француз бросился к нему с протянутыми руками:

— Стало быть, это есть вы, мосье, знаменитый художник Тропинúн? О, я счастлив сделать ваше знакомство, мосье! Этот прекрасный шедевр не есть первое из ваши произведения, которое я знаю. Ваша работа уже была… как это говорят?.. un clou… как это говорится по-русски? Гвоздь на выставка академи. О, я помню очень хорошо! «Мальчик с птичкой».

— Весьма тронут, сударь, — смущённо пробормотал художник, — я, право, не знаю-с…

— Василий Андреич! Василий Андреич!

Тропинин обернулся. Фомка испуганно жестикулировал: «Тесто поспело! Сливки взбиты! Торт уделывать время!»

Тропинин поклонился французу:

— Виноват, сударь, не посетуйте-с… Там меня зовут-с…

— О, я не осмеливаюсь злоупотреблять ваше драгоценное время! — любезно расшаркивался де Вильбуа. — Но я надеюсь видеть вас сегодня и ещё один раз говорить с вами.

— Почту за честь, сударь.

Француз смотрел ему вслед, умилённый.

— О, как он скромен! Впрочем, истинные таланты всегда скромны.

Морков повёл гостя в столовую.

— Я узнал мгновенно прелестный оригинал, который послужил модель для искусный художник, — прижимая руку к сердцу, говорил француз старшей дочери графа. — И я должен признаться, я колеблюсь: совершенное произведение натюр в вашей персона и совершенное произведение искусство соперничают между собою.

— Вы слишком любезны, мосье де Вильбуа! — закраснелась молодая графиня, приседая в реверансе.

Когда же Тропинин вышел к обеду, чтобы, по обыкновению, стать за стулом своего барина, француз бросился навстречу и просил оказать ему честь отобедать рядом с ним.

Растерявшийся художник благодарил и кланялся, не зная, как выйти из положения. А француз не унимался, подставил ему стул, упрашивал сесть рядом. Морков с дочерьми переглядывались, не умея прервать неловкую сцену. Наконец старшая из молодых графинь решилась:

— Тысячу извинений, мосье… Но Тропинин не может… Ему не подобает сидеть за одним столом со своими господами. Ведь он наш крепостной.

— Кре-пост-ной?!

Тропинин занял место за стулом своего барина, а француз, изумлённый, смотрел, как талантливый художник с привычным спокойствием менял тарелки и подавал блюда.

Поздно вечером Тропинин раздевал графа на ночь, стаскивал с его подагрических ног мягкие бархатные сапоги. Морков, глядя куда-то мимо, сказал:

— Послушай, в другой раз… Ну, когда мы кушаем, твоё место за столом может занять кто-нибудь из прислуги.

Слава Тропинина росла. О нём писали в отчётах о художественных выставках, печатали отзывы о его работах в журналах, толковали о нём в дворянском клубе, в гостиных.

Известный знаток и ценитель искусства Дмитриев выиграл как-то у графа Моркова в карты очень крупную сумму. Так как граф не мог её отдать немедленно, Дмитриев потребовал, чтобы он вместо уплаты карточного долга отпустил на свободу Тропинина. Но Морков и на этот раз не сдался.

Однако он уже сознавал, что нехорошо, неловко держать в неволе крупного художника, имя которого известно не только в России, но и в Европе.

Проводив гостя, Морков, вместо того чтобы, по обыкновению, соснуть часок-другой после обеда, прошёл в малую гостиную, где старшие дочери — Наташа и Варя — расположились с рукодельем.

— Ах, папенька, — обернулась на его шаги Наталья, — а я, представьте, и не знала, что наш Василий даже у иностранцев славу стяжал. Лестно подобного человека среди своих крепостных иметь. Запишите за мной Тропинина, папенька, окажите милость!

— Наталú, душа моя, — ответил он задумчиво, — ты воскресаешь в моей памяти твою незабвенную матушку. С той же девической прелестью, теми же словами просила она отца своего записать за ней в приданое Ваську Тропинина, казачка. Будто вчера ещё сие произошло.

— Вот видите, папенька, вы Тропинина за маменькой получили, так отдайте его за мной, в приданое же.

— Вишь что выдумала! Всё ей да ей! Или одна ты у папеньки? — затараторила вдруг Варвара. — Почитай, все фамильные бриллианты ей в приданое, и портрет семейственный ей, и самого художника за ней же запиши! Папенька, милый, будьте справедливы, запишите Тропинина за мной!