Страница 18 из 23
И на самой середине ветхого сооружения болтался наш друг скалолаз. Он побоялся спускаться «Сарачевкок» и решил, что спокойнее и безопаснее воспользоваться лестницей. Когда же бревна под его тяжестью заскрипели, он замер от страха и не мог сдвинуться с места. Никакие наши уговоры не помогали. Страх оказался сильнее рассудка и, казалось, ничто не могло оторвать его от ветхих бревен.
— Придется спускаться к нему, — сказал Степка, — иначе он устанет и оборвется.
— А если двоих лестница не выдержит?
— Может быть, выдержит! — как-то отчаянно махнул рукой Степка и сделал шаг в пропасть. — Если что, мой обед отдашь ребятам...
Степка старался спускаться вниз, чуть дыша, но под грузом двух человек бревна опасно выгнулись и скрипели еще больше. Но в общем все кончилось благополучно. Я тоже спустился по лестнице. Радостные, мы сели на нижних ступеньках немного отдышаться. И когда пришли в себя и могли что-то соображать, мы увидели изумительную картину. Прямо перед нами чернела отвесная громада «Второго столба», с которого мы спустились. Ничто не росло на этой отвесной скале кроме черных лишайников «гирофоры».
— Антарктида! — прошептал Степка, — Антарктида, вставшая на дыбы.
И действительно, перед нами на камне разрасталось огромное поле черных живых приборов для улавливания энергии Солнца. Это была миниатюрная Антарктида. Та Антарктида, которую мы нарисовали в своем воображении после рассказов учителя физики.
Но тут я подумал, что ведь в Антарктиде царствуют черные заросли сине-зеленых водорослей, а здесь черные лишайники. Какая же это Антарктида?
— А лишайник — это, по-твоему, что? — возразил Степка, нимало не смутившись. — Гриб плюс сине-зеленая водоросль. А к тому же лишайник улавливает свет солнца лишь благодаря водоросли. Значит, в основе лишайников — все же водоросли.
Снова вездесущие водоросли! На голом камне, где, казалось бы, ничто живое не может существовать без пищи, без воды и без тепла, водоросли отваживаются жить, хоть для этого им приходится изменять веселую зеленую окраску на мрачную черную. «Стань черным, — словно говорит им природа, — и получишь больше тепла и не погибнешь от холода». Мы пощупали ту часть скалы, с которой содрали лишайник скалолазы. Она была холодна и при летнем солнце, зато скала с лишайниками источала приятную теплоту.
Мы смотрели на черную жутко-мрачную скалу и думали, что вот такой же облик, наверное, имела и вся земля в ту далекую пору, когда жизнь на земле еще только зарождалась и когда царствовали на земле первенцы растительного мира — сине-зеленые водоросли!
— Ихтиозавры! — вдруг сказал Степка.
— Где? — удивился я.
— Да нет, это я о водорослях подумал. Ихтиозавры вымерли миллионы лет тому назад, а их современники, сине-зеленые водоросли, появились гораздо раньше. И выходит, что они — самые настоящие «растения — ихтиозавры». И никто об этом и не задумывается.
— А чего об этом думать? Ведь люди думают обычно о том, что им в жизни может пригодиться. Что делает их жизнь более красивой и интересной. А водоросли интересны только нам с тобой, потому что мы ими занимаемся. Наверное, Сарачева, когда лазила по скалам, не думала, что рядом с нею находятся древнейшие растения мира.
— Да, — согласился Степка, — сине-зеленые водоросли дали жизнь нашей планете, а теперь никто о них и не вспомнит.
Но думая так, мы сильно ошибались. И выяснилось это вскоре после того, как мы вернулись в Иркутск.
Черные «ихтиозавры» и потухшие
терриконы
Как только начались занятия в школе, мы зашли в кабинет физики, чтобы показать куски коры с водорослями, которые мы собрали перед лесным пожаром.
Физик нас похвалил, с интересом рассмотрел образцы и неожиданно предложил поехать с ним в Черемхово на угольные шахты.
— А зачем нам шахты? — удивился Степка. — Мы же не горняки и ничего не понимаем в угольном деле.
— Сейчас каждый ботаник должен стать геологом. Он должен быть даже мудрее геолога и решить ту задачу, которая геологам оказалась не под силу.
В Черемхово мы сразу же увидели большие черные пирамиды. По картинкам мы знали, что это свалена в кучи пустая порода, которая остается после того, как добыли уголь. Называются эти пирамиды терриконами. К одному из таких терриконов и вел нас учитель физики.
Пока мы шли, учитель спрашивал нас о разных растениях. Неожиданно он задал нам вопрос, на который мы не могли ответить. Знаем ли мы, какую часть суши люди отняли у растении и заняли заводами, домами, дорогами и всякими другими вещами?
— Наверное, очень небольшую часть заняли, — ответили мы, — ведь на самолете летишь — все тайга да поля кругом, а поселков совсем немного.
— В Западной Германии, — сказал физик, — люди заняли под свои надобности уже одну десятую часть земли. Это очень много. Есть и другие страны, где тоже много земли уже не покрыто растительностью. А чем меньше растительности...
— Тем хуже очищается воздух от углекислого газа, — продолжил его мысль Степка. — Я читал, что содержание углекислоты сейчас в воздухе возросло на тринадцать процентов.
— Верно говоришь, — кивнул физик. — А теперь подумайте, вся ли земля, которую люди взяли у растений, идет на пользу людям? Вот, скажем, этот террикон приносит пользу?
Мы взглянули на громаду террикона. Конечно, это место зря пропадает, но не спрячешь же вынутую землю снова туда, откуда ее вынули.
— Верно, не спрячешь, — согласился физик, взбираясь по осыпающемуся склону террикона. — Но нельзя ли ее засадить растениями? Посадить травы, деревья, превратить пирамиду в цветущий сад?
Мы со Степкой переглянулись. Мысль отличная, но почему она не пришла в голову горнякам и почему они не засадили терриконы садами? Почему здесь не растет даже трава?
— Да потому, — сказал учитель физики, — что в той пустой породе, из которой сложен террикон, часто много вредных солей. Ее надо промывать или чем-то удобрять. Но и тогда наши деревья и травы не станут сразу на ней расти. Пустая порода в некотором роде похожа на ту землю, которая была миллионы лет назад, когда еще не было высших растений, ни трав, ни деревьев. А были какие растения?
— Водоросли? — закричали мы со Степкой одновременно. Мы вспомнили черные унылые скалы заповедника — «Столбы», покрытые лишайниками. Лишайники и водоросли должны быть первыми поселенцами на пустой породе, если она слишком плоха для других растений.
— Угадали. Первыми поселенцами должны быть водоросли. Они создадут первую примитивную почву, а затем уже можно будет вселять и травы, и деревья. Вот затем-то я и привел вас сюда, чтобы вы подумали, да поразмыслили, как тут быть. Я все-таки физик, а не ботаник, а вы ботаники, да еще водорослями занимаетесь.
Я подумал: «А почему это разведением водорослей на терриконах занялся не учитель ботаники, а учитель физики? Разве физик может быть одновременно и ботаником?» Я не удержался и спросил об этом учителя. Он сказал:
— Молодец, я так и думал, что кто-нибудь из вас спросит об этом! — А потом вдруг спросил, читали ли мы «Занимательную ботанику»?
— Читали, а как же, — сказал я, — у меня даже дома своя книга есть.
— А кто автор?
— Цингер.
— Знаю, что Цингер. А кто он по специальности, ботаник?
— Конечно, ботаник, кто же еще может
написать «Занимательную ботанику», как не ботаник.
— Вот тут ты и ошибся, дорогой, — поймал меня учитель, — Цингер был не ботаником, а физиком. Об этом в предисловии сказано. Ты читал предисловие?
— Нет, — сознался я, — я никакие предисловия и послесловия не читаю. Но почему физик написал, а ни один ботаник не смог написать «Занимательную ботанику»?
Учитель подумал с минуту и сказал, что не все в жизни можно сразу объяснить. Но Цингер был большим любителем растений, и ему первому пришла в голову мысль создать такую книгу.
За разговором мы не заметили, как поднялись на середину террикона. Здесь наш физик остановился и, присмотревшись к породе под ногами, поднял небольшой кусочек земли. Сверху он был покрыт черноватым налетом. Это, несомненно, были водоросли, поселившиеся первыми. Они дадут первую почву. Здесь мы присутствовали при вторичном рождении жизни на мертвом камне.