Страница 26 из 68
Каньон, а попросту говоря, углубление в земле, залитое обжигающими лучами солнца, было заполнено согбенными рабочими. Они орудовали примитивными кирками и большими проволочными ситами вроде тех, что применяют на фермах для просеивания муки. Поскольку глина плохо пропускала воду, большинство рабочих выполняли свои обязанности, стоя по пояс в жидкой грязи.
Некоторые из них были очень маленького роста и походили издали на учащихся местной начальной школы. Приглядевшись, я понял, что это и вправду дети, причем не старше восьми-девяти лет. При этом мне вспомнилась песня Кенни Веста «Бриллианты из Сьерра-Леоне». Дэймиен, пока жил дома, слушал ее довольно часто, и я невольно спросил себя, задумывался ли когда-нибудь он или кто-то из его приятелей о том, какая неприглядная реальность скрывается за незамысловатыми словами этой песни.
Стоявшие наверху охранники рассеянно оглядели меня. На территории шахты находилось довольно много посторонних лиц разных национальностей и цвета кожи. Они прибыли сюда, чтобы заключить сделку или поглазеть на открытую разработку и оценить перспективу добычи. Я тоже наблюдал за разработкой и считал, что из толпы почти не выделяюсь.
— Вы журналист? — спросил кто-то стоящий сзади. — Что вы здесь делаете?
Я обернулся и увидел трех пожилых мужчин, с подозрением поглядывавших на меня. Все трое определенно побывали в горниле войны, поскольку у двоих недоставало на руках пальцев, а у третьего ветер раздувал пустой рукав. Как ни странно, эти люди совсем не обязательно были в прошлом солдатами. С равным успехом они могли оказаться мирными жителями, пострадавшими в одном из междоусобных племенных конфликтов. Надо сказать, что в Сьерра-Леоне шла почти непрерывная война всех против всех ради обретения контроля над богатыми алмазами территориями.
Если разобраться, алмазы приносили этой стране больше вреда, чем пользы. Подобная ситуация, хотя и не столь ярко выраженная, наблюдалась и в Нигерии, только там боролись за обладание нефтеносными участками, а не алмазными копями.
— Журналист? — переспросил я. — Нет, что вы. Но я не прочь поговорить с кем-нибудь из работяг, вкалывающих внизу на разработке. Не могли бы вы назвать человека, который знает, как обстоят на шахте дела?
Один из калек указал обрубком руки на какого-то мужчину, напоминавшего внешностью и повадкой старшего рабочего или десятника.
— Есть такой человек. Техджан зовут.
— Только он не станет разговаривать с журналистом, — сказал другой ампутант.
— Я не журналист, — повторил я.
— А Техджану наплевать. Для него все американцы — журналисты.
Если подумать, что и как писала западная пресса об алмазных копях в Сьерра-Леоне, объяснить нежелание этого человека общаться с белым парнем с раскованными манерами и в хорошей цивильной одежде было нетрудно.
— В таком случае найдите мне другого рабочего, который согласится поговорить со мной. Вы ведь знаете этих людей, не так ли? Наверняка у вас есть среди них друзья или приятели.
— Что ж, может, такой говорун и объявится. Только в Городском холле ближе к вечеру, — сказал мужчина, заговоривший со мной первым. — После хорошей выпивки языки обычно развязываются.
— Городской холл? — спросил я. — Где же такой находится?
— Если хотите, я покажу, — произнес самый общительный из калек. Посмотрев на него, я с удивлением подумал, как параноидальное недоверие к ближнему не сожрало еще заживо эту часть Африки. И решил довериться этому парню.
— Меня зовут Алекс. А вас как?
Мы пожали друг другу руки.
— А я — Мозес. Моисей то есть.
Услышав это имя, я едва заметно улыбнулся. И тут же вспомнил Нану. Будь она на моем месте, тоже улыбнулась бы, да еще и похлопала этого парня по спине. Как это сказано в псалме?
«Укажи мне путь в Обетованный край, Моисей…» Так, что ли?
Глава пятьдесят пятая
Я вновь приступил к работе и продолжал расследовать дело, ради которого приехал сюда.
Мы добирались до города пешком около часа. За это время Мозес поведал мне множество любопытных вещей о местной жизни, но сказал, что никогда не слышал о Тигре. Правда ли это? Я усомнился в этом.
Здесь ни для кого не было секретом, что алмазы обменивают на нефть, газ, оружие, наркотики и прочие запрещенные к ввозу товары. Мозес знал, что такого рода сделки незаконны, но об этом знали все, между тем незаконные бартерные сделки и торговля алмазами продолжались. Он сам в юности и в молодые годы работал на алмазных приисках. Пока не началась гражданская война.
— Теперь таких, как я, называют парни «сан-сан», — сказал он.
Я предположил, что он говорит о подобных ему недееспособных людях, калеках, которые не в состоянии более работать.
Поначалу меня поразила открытость Мозеса. Некоторые из его историй имели слишком личный характер, чтобы делиться ими с первым встречным, тем более с парнем, которого он и ему подобные втайне считали американским журналистом или того хуже — агентом ЦРУ. Но чем дольше он говорил, тем больше я убеждался в том, что эти истории, возможно, единственное звено, связывающее его с людьми и этим миром. Больше ничего у него в жизни не осталось.
— Раньше мы жили там, — сказал он, ткнув пальцем в восточном направлении, но не приведя никаких подробностей. — Моя жена торговала на рынке пальмовым маслом. У нас подрастали два прекрасных сына. Потом в Коно пришли солдаты революционного фронта и ночью явились к нам в дом. Шел дождь; мы стояли во дворе под его косыми струями в кромешной тьме, поскольку ни у нас, ни у солдат не оказалось фонарей. Они велели мне смотреть на то, как будут убивать моих сыновей. Сказали, что если я буду вести себя смирно и не произнесу ни слова протеста, то они освободят мою жену. Я вел себя смирно и не протестовал, но они обманули меня и убили жену.
Революционный фронт представлял собой пестрое сборище деклассированных элементов, убийц и мародеров, и международная общественность обвиняла его в уничтожении многих тысяч людей. Бойцы фронта обычно вырезали население целыми семьями, что лишний раз напомнило мне об убийствах семей в Вашингтоне.
— А вас, значит, они оставили в живых? — спросил я.
— Да. Положили на стол и крепко привязали к нему веревками. Потом спросили: какие рубашки я предпочитал носить в мирное время — с короткими рукавами или с длинными? А затем, так и не дождавшись ответа, отрезали мне руку по локоть. — Он указал здоровой рукой на свой обрубок.
— Эти люди хотели отрезать мне и вторую руку, но со стороны соседнего дома неожиданно прогремел взрыв, и они отправились выяснять, в чем дело. Я же потерял сознание, а когда очнулся, узнал, что солдаты революционной армии из деревни уже ушли. Вместе с ними из дома исчезло тело моей жены, хотя трупы сыновей остались. Мне очень хотелось умереть, но я выжил. Видно, мой час еще не настал.
— Мозес, почему вы остались здесь? Не перебрались в какое-нибудь другое место?
— А мне некуда и не к кому ехать. Здесь по крайней мере иногда можно получить хоть какую-то работу. Кроме того, у меня здесь друзья. Такие же парни «сан-сан», как я сам. — Тут он улыбнулся по известной ему одному причине. — Как ни крути, а мой дом здесь.
Мы уже почти дошли до города. Коиду с его грязными дорогами и одноэтажными домами больше походил на разросшуюся деревню, чем на город. Кроме того, он находился в запустении со времен последней войны. Многие городские здания еще восстанавливали, хотя боевые действия происходили здесь в последний раз шесть лет назад.
Пока мы шли по главной улице, я видел недостроенный госпиталь, полностью достроенную и отделанную мечеть, но состояние всех остальных построек оставляло желать лучшего. Что же касается других улиц, моему взгляду открывались в основном руины.
Когда я предложил Мозесу деньги — за рассказы и, если так можно выразиться, «за беспокойство», он отказался, причем столь решительно, что я не настаивал.
— Лучше передайте то, о чем рассказал я, другим людям, — проговорил он. — Расскажите об этом всей Америке. О том, в частности, что мятежников еще не истребили и они в любой момент могут снова напасть на наши города и другие мирные поселения, вырезать местное население. Обычно они убивают всех, чтобы выжившие не поведали людям доброй воли об их зверствах. Если вы передадите мои истории американцам, они расскажут об этом жителям других народов и стран, и тогда об этом узнает весь мир.