Страница 5 из 80
— Неужели у дедушки лапка подвернулась? — запищал маленький Мышик. — И кот схватил его?
— Какое там… Не родился на свет такой кот, чтобы сцапать дедушку! Судьба вашего деда предначертана была в звездах, и пробил его час, не предсказанный земными часами, час смерти.
Однажды, в самый Новый год, заприметив, что кот удалился в сад, дедушка, известный среди мышей альпинист, взобрался по складкам низко опущенной скатерти на стол и там наслаждался сладкой крошкой, которой посыпают торты. Тут вошла служанка с веником и ведро поставила у стола. Дедушка, убегая, съехал прямо в ведро. Вотще пытался он выкарабкаться — слишком высоко. Будь хоть немного мусора на дне или веник в ведре останься… Нет спасенья. Цинковый колодец, а на самом дне притаился дедушка.
Баба увидела его. Только люди бывают столь жестокосердны: она крикнула кота. Наш недруг оперся лапами о край ведра, поточил острые, точно серпы, когти. Они с дедом долго мерили друг друга взглядами. Кот не хотел лезть в воду, выразительно глянул на женщину, и она наклонила ведро.
Оставался один шанс на тысячу — прыгнуть палачу в морду, вцепиться меж глаз, по котовой спине шмыгнуть в угол, в нору.
«А, попался, мер-р-рзавец», — торжествовал котофей.
Ведро с бренчанием покатилось по полу. Вот и весь погребальный звон по дедушке. Так начался новый год, самый черный год в моей жизни. Половину семьи вытравили паштетом с мышьяком. Норки забили гипсом с битым стеклом — не подкопаться, не прогрызть дыру, лапки искалечены, кровь не унять…
Однажды вечером предчувствие гибели одолело меня, я велела быстро собрать самое необходимое и бежать. Мы ушли вовремя. В нечестивом доме занялся пожар. Так мы спаслись, дочь как раз ожидала прибавления семейства. И вскоре в этом недружелюбном мире появились вы… К счастью, на сей раз нам повезло. Место здесь тихое, в саду еды хоть отбавляй, мы уже в третий раз проводим зимний сезон в этом доме и благодарны хозяевам за доброе отношение; каждый вечер я возношу молитву за упокой моего мужа, а вашего деда и во здравие здешних хозяев: они столь добры, что якобы не замечают нашего присутствия.
Ну-ка, вставайте на молитву! За хлопотами совсем забыли возблагодарить боженьку — он дал жаркое лето, сытные дни. Не шли проливные дожди, и не затопило наши норки, солнечной осенью основательно запаслись на зиму, чего же нам еще.
— А я помолюсь о том, чтобы стать храбрым, как дедушка, — пропищал задиристый юнец и дерзко задрал хвостик. — И хочу много приключений, вот.
— Мне страшно, — вздрогнула его сестренка. — Уж лучше дома сидеть, здесь тихо и спокойно, как за хлебной печью.
— Ну, а теперь спать! — Бабушка строго подняла лапку. — Спать, не то отшлепаю… И добрых вам снов.
— Вот бы увидеть шкварки, какие дедушка приносил тебе в подарок, — запищали мышата, — вкусные, хрустящие шкварки из корейки!
Мышата еще немного побрыкались под пуховыми перинками, но вот треугольные ушастые мордочки потонули в подушках, все успокоилось, только сладкое посапывание нарушало тишину, мышата задали славного храповицкого — добрый, здоровый сон. Бабка с минуту прислушивалась к привычным домашним звукам, поправила чепец и собралась на отдых, как вдруг до ее слуха донесся обманчивый призыв совы:
— Сюда! Сюда! — Тень ночной птицы бесшумно пересекла полосу лунного света.
— Нас не проведешь, не выманишь во двор, ты, крылатый птицекот! — Почтенная седая мышь тревожно вздрогнула. Постояла немного, прислушиваясь, — ровное дыхание внучат обещало спокойную ночь. Всем досталось с этим переездом на зимнюю квартиру.
Наверное, вас интересует, откуда я все знаю, ведь меня не было тем вечером в подполе. Так вот: историю своего деда рассказал мне юный Мышик; он только прикинулся спящим, а сам тихонько пинался с братцем, хохоча в подушку. Когда все утихло, мышата выскользнули из кроватей и отправились прогуляться по дому. Тогда-то я и накрыл их. Мышик хвалился старинным родом, от которого будто бы вел родословную. Все это, разумеется, он рассказал много позже, когда отправился со мной в путешествие; я был единственный, с кем мышонок мог поговорить откровенно, вспомнить домашний уют, маму, бабушку, братьев и сестер, по которым очень скучал, хоть и не признавался в том.
А тогда ночью они с братом вылезли через приоткрытую отдушину на увитую диким виноградом стену дома и, попискивая, дабы придать себе храбрости, стали взбираться ко мне на второй этаж. Дерзости этим юнцам не занимать стать, а вот сколь опасна была затаившаяся сова, они, пожалуй, просто не понимали… Самоуверенные мышата с подоконника в моей спальне спрыгнули на пол, осмотрелись. Я уже совсем проснулся и прислушивался к их голоскам.
— Мне страшно…
— Не бойся! Кота здесь не держат, а этот нас любит, — шепнул храбрый Мышик, вскарабкиваясь по моим брюкам, брошенным на стуле. Луна светила ярко, и я видел, как он отчаянно вертел хвостиком, чтобы удержать равновесие. Потом ловко вспрыгнул на стол, заваленный бумагами, и пробежал по клавишам машинки. — Тут ничего вкусного нету, — зашептал он разочарованно. — И чем только он здесь занимается?
Я промолчал — побоялся спугнуть сорванцов. Признаться, я и вправду полюбил мышей. Частенько, подолгу просиживая над листом бумаги, слышу их голоса, писки, быстрое топотанье — ночами они вовсю шуруют под полом… А в темноте видны мелькающие фонарики, когда они крадутся в кухню или в кладовую. Да и праздники мы справляли вместе, порой, засыпая, я слышал, как они хором тоненькими голосами пели в норках коленды[4] или справляли пир и поднимали тосты. А может, это доносилось до меня далекое эхо праздника у соседей, я и сам уже не знаю, где правдивейшая правда, а где у меня фантазия разыгралась, выдумка одолела или приснился сон.
Этой ночью меня отвлекали разные звуки. Из-под опущенных век я наблюдал двух мышат — они прижались друг к дружке и, встав на задние лапки, принюхивались к чему-то за окном, а их выпуклые глазенки светились в сумраке капельками чернил. Похоже, они что-то услышали и забеспокоились.
Удивительные случаются вещи: четырехугольник моего окна пересекла отчетливая черная полоса. Что-то терлось о крышу, глухо позвякивала водосточная груба, и сыпались вялые листья, багряные, они казались черными в лунном свете. Зеленоватый луч просвечивал сквозь мышиные ушки и серебрил усики. Мышата ожидали, кто же появится за окном. Смельчак подбадривал братца — ведь это он вытащил робкого братишку в ночное путешествие:
— Не бойся. Бабушка говорит, он часто про нас писал, и с большой симпатией. Бабушка даже считает его мышечеловеком, возможно, он наш дальний родственник, потому что все время шуршит бумагой по ночам, пишет и рвет, пишет и рвет…
Ну и мыши, даже это умудрились за мной подсмотреть. И в самом деле я частенько откладывал ручку в сторону, уныло комкал вынутую из машинки страницу и со злости рвал ее в мелкие клочья. Запечатленные клавишами машинки, мысли оказывались весьма далекими от того, что в воображении представлялось таким ярким, — слова, вроде бы единственные, меткие, самые выразительные, походили теперь на бабочек с помятыми, сломанными крылышками, которых отняли у ребенка, стиснувшего их изо всех сил в кулачке.
Я так досконально знал своих героев, а они не слушались меня, то и дело выкидывали разные коленца, самовольничали и отказывались проявлять лучшие свои качества. Порой откалывали такое, что руки опускались! Люди мужественные, благородные на поверку оказывались расчетливыми, алчными, коварными, хотя часто все это искусно скрывали. Вечно поступали они наперекор моим желаниям, а я воображал их примером рассудительности и мудрой, деятельной любви к Отечеству. И все едино, как оно называется: Тютюрлистан, Блаблация или моя родная Польша. Попытки поучать ни к чему не приводили: герои лишь многозначительно, с намеком, мол, сам понимаешь, подмигивали мне и упорствовали. И однажды я уразумел: пусть я сотворил их, вызвал из небытия, но живут они собственной жизнью, а меня устранили с пути и обогнали, и я могу лишь покорно, порой с непомерным удивлением, описывать их приключения.
4
Коленды — песнопения, связанные с рождеством.