Утопленница

Энджи, улыбаясь, кивая направо и налево, здоровалась с подружками. На ней были белые туфли из лосиной кожи, белые шерстяные носки, белая теннисная юбочка в складку и белая блузка без рукавов, на которой сзади голубыми нитками было вышито: “Кимберленд”. Она сама вышивала надпись, и буквы выглядели крупнее, красивее, чем отпечатанные по трафарету.

Шар был белый, тяжелый — такими играют мужчины. Она тщательно отработала особый, собственный стиль, чтобы максимально использовать свой рост и силу. Бросая мяч, чувствовала себя ловкой, сильной и точной. Ей нравилось, когда ее уверяли, что она играет в кегли, как мужчина. Однако несколько месяцев назад один приятель заснял кинокамерой ее подачи, и она была разочарована своим видом. Золотые кудряшки подпрыгивают, чересчур по-девчоночьи виляет бедрами, а когда снимали в профиль, было видно, как безобразно трясутся груди. С тех пор она затягивала волосы белой повязкой, носила тесный бюстгальтер, тщательно контролировала движения бедер.

В первой игре она понимала — дела идут плохо: один раз шар вообще промазал, а еще дважды не смогла одним ударом повалить все кегли. Нужно сосредоточиться. Ей мешали посторонние мысли — выражение лица Джеса в тот момент, когда мистер Сэм его вышвырнул, поведение и вид мистера Сэма, опасения, что Джес может наделать хлопот.

Нет, прочь все лишнее из головы. Пока шар летел, ей казалось, что промажет, но в последнюю минуту он уложил все кегли. Энджи прыгала, хлопала в ладоши, сияющими глазами обводя подружек. Вторую игру закончили с перевесом в шестьдесят очков, третью выиграли с преимуществом в сорок и стали победителями.

Линда спешила домой. Оставшиеся четыре подружки зашли, как всегда, на бутерброды к Эрни. За Алмой заехал ее парень. Дженни и Стефани стали выпытывать у Энджи, что произошло между мистером Сэмом и Джесом Гейблом. Энджи старалась подавить раздражение, с какой стати им об этом знать? Они же просто служащие. Им не понять, что такое настоящая преданность. Лишь бы о чем посплетничать.

Дженни обещала подвезти Стефани на своей машине. Энджи вышла с ними, вроде бы собираясь тоже отправиться домой в своем маленьком сером “рено”, но стоило им отъехать, вернулась обратно и, зайдя в телефонную кабинку, набрала номер конторы Джеса. Раздалось восемь гудков, потом десять, и, когда она уже решила дождаться пятнадцати, Джес поднял трубку.

— Это Энджи, Джес. Энджи Пауэлл. Я так и знала, что ты еще работаешь.

— Хочешь сказать — знала, почему я должен работать.

— Думаю, что да. Хотела сказать тебе, что завтра до трех ты должен принести почти все досье.

— Кому их передадут?

— Этого я действительно не знаю, Джес.

— Клянусь, он вел себя как спятивший. Ни с того ни с сего. Вышвырнуть меня... буквально вышвырнуть! Ты же была при этом. Видела когда-нибудь что-то подобное?

— Никогда, Джес. Ни разу. Честное слово, он на себя не похож, с тех пор как она умерла.

— Это уж точно.

— Но через какое-то время он опять станет прежним.

— Слишком поздно для меня.

— Это еще как посмотреть.

Он осторожно спросил:

— Что ты имеешь в виду, Энджи?

— Мне вообще не следовало бы с тобой говорить.

— Ну и?..

— Но в самом деле ты ему очень помогал. Я-то знаю, как ты ему нужен.

— Конечно. Попробуй ему это сказать.

— Уже пробовала.

— Спасибо, Энджи. Старайся и дальше.

— По-моему, больше всего это зависит от тебя. Если ты еще хочешь работать на него после того, что он сделал.

— Хочу. Поверь, меня не так легко оскорбить.

— Ну... у меня есть кое-какие идеи.

— Например?

— Думаю, они тебе подойдут. Но по телефону не могу сказать. И встречаться нам не следует.

— Почему?

— Кто-нибудь увидит нас вместе. И будет нехорошо, если об этом узнает мистер Сэм. В нынешнем состоянии он, возможно, вообще не поймет, что я встретилась с тобой только для того, чтобы помочь ему. Знаешь, Джес, до тебя мне дела нет. Я просто хочу, чтобы у мистера Сэма был первоклассный помощник в его неприятностях.

— Никто нас и не увидит вместе.

— И никому не скажешь, что мы встретимся?

— Ни единой душе.

— И что ты предлагаешь?

— Может, зайдешь ко мне?

— Ох, нет. Не годится, Джес.

— Сэм хочет меня видеть, звонил мне. Злой как черт. Нисколько не успокоился.

— Зачем он хочет с тобой встретиться?

— Этого не говорил.

— Вы встречаетесь сегодня вечером?

— Нет. С ним невозможно говорить разумно. Если у тебя есть идеи насчет него, ей-богу, я этого не забуду.

— Мне сейчас нужно домой — мама всегда меня поджидает, но потом я могла бы снова улизнуть. Если мы немножко покатаемся в твоей машине, я бы рассказала, что придумала. Может, что и получится. Если ты сразу после полуночи подъехал бы на Тайлер-стрит к мебельному складу, где был пожар, от моего дома там рукой подать.

— Понял, Энджи, поверь, я очень тебе благодарен.

— Может, ничего и не смогу сделать, Джес.

— Но меня радует и то, что ты готова попытаться.

— Только потому, что думаю о пользе для мистера Сэма.

— Разумеется, Энджи.

При выходе из кафе ее остановил Эрни:

— Ты ведь знаешь Пэм — мою младшую сестру. Ее приняли в Джейнсвилл, как ей хотелось, а теперь она вообразила, что нужно было поступать в коммерческое училище. Вот я и хочу тебя расспросить о той школе в Орландо, где ты училась.

Энджи, внимательно выслушав его, сказала:

— Не думаю, что это хорошо для девушки, проживающей не дома. Я жила у своей тетки.

— Думаешь, выйдет там из нее что-то путное?

— Все зависит от того, насколько твердо она сделала выбор, Эрни. Там могут научить, только если человек хочет трудиться. Я ведь туда поехала, чтобы выучиться на медсестру.

— В самом деле, Энджи?

— Ну да. Собиралась идти в миссионеры. Училась хорошо — по анатомии, по другим предметам, но оказалось, что я не выношу крови: увижу каплю — и падаю как подкошенная. Пришлось перейти в коммерческое училище, выучилась на секретаршу.

— Но это хорошее заведение?

— Конечно, Эрни, если человек хочет работать.

— Не уверен, хочет ли Пэм вообще где-нибудь работать. Энджи, я получил бракованный секундомер, можем его сразу испробовать. Как ты смотришь, если махнем в воскресенье? Поставим воротца и устроим бег с препятствиями.

Она с упреком посмотрела на него:

— Эрни, ты же знаешь меня! Тот прищелкнул пальцами.

— Воскресенье. Совсем вылетело из головы, Энджи.

— В любой другой день, если тебе удобно, Эрни, — утром или после работы.

— Дам тебе знать.

Усевшись в машину, она отправилась домой. Тротуар уже просох, но в сточных канавах блестели лужи. Завела машину во двор, к задним дверям, и прошла в кухню. Миссис Пауэлл восседала за кухонным столом, размещая в тетради зеленые марки. Огромная, почти такого роста, как Энджи, но до смешного толста — над туфлями громоздились складки жира, а маленький, сжатый рот терялся среди обвислых щек. Небольшой носик и такие же, как у дочери, лавандово-голубые глаза, обрамленные короткими, щетинистыми ресничками. Несмотря на непомерный вес, она была весьма деятельной особой, участвовала в церковных службах и благотворительности, отличаясь твердостью устоев и подозрительностью, зорко схватывая малейшее отклонение от норм и безжалостно обличая греховность света. Джимми Пауэлл, ее безгласный, щуплый супруг, уже двадцать лет служил на почте.

Миссис Пауэлл с явным неудовольствием смерила дочь с головы до ног.

— Должна сказать тебе, Энджела, что быть председателем совета по нравственности печати — для меня работа весьма неблагодарная, я сегодня целых полдня потратила на удаление скверных журналов и фотографий с оголенными бабами из киоска при суде, а ты в это время слоняешься ночью одна в короткой юбчонке, едва прикрывающий зад.

— Ах, мамочка, прошу тебя! Я же сто раз говорила, что...

— Конечно, ты всегда твердишь, что, когда плаваешь, на тебе одежды еще меньше. Если встретишь на прогулке лагерь нудистов, наверно, тоже все с себя сбросишь, и потому только, что все они голые. Я ведь старалась воспитать тебя доброй христианкой, а ты ходишь так, чтоб покрасоваться и вызвать у мужчин мерзкие мысли.