Страница 19 из 23
Я знаю, что передо мной не просто изваяние. Поэтому я предполагал, что перерублю варп-иллюзию камня и драгоценных металлов. Вместо этого лезвие моего клинка утопает в шее, словно она сделана из плоти. Текстура кожи, уровень сопротивления и вид раны, всё это до ужаса знакомо, поскольку я убивал подобным образом тысячи раз на сотнях разных миров. Я не знаком с особенностями обезглавливания в той же степени, что и Асторат, но и моих знаний хватает. Холод пробегает по моим рукам и охватывает грудь. В окутавшей меня вечности ужас содеянного добирается до моего сознания. Я понимаю, что самые грязные инсинуации М’кара были правдивы. Я понимаю, что буду нести тьму Империуму до тех пор, пока меня не уничтожат.
Я узнаю все эти вещи, а затем статуя исчезает, вместе с ней пропадает и всё остальное. Фальшивка превращается в адскую энергию. Мой меч становится проводником, пересылая всё в меня. Сила, копившаяся пять тысячелетий, бежит по моим венам. Мой рот раскрывается в беззвучном вопле экстатической агонии. Звука нет, настолько велика сила. Она вытесняет из меня всё остальное. Из моей глотки, глаз и рук бьют жгучие лучи чистой варп-энергии. Это абсолютный потенциал, и следующим усилием воли, их можно сделать абсолютным уничтожением.
Я не могу ни кричать, ни видеть, ни слышать, ни двигаться. Но я могу осознавать. Выбор у меня не велик. Богоявление, слишком слабое слово, чтобы описать то, что я переношу. Знание затапливает меня, отвечая на вопросы, о которых я не думал, создавая новые вопросы. В энергии закодированы воспоминания существа, для которого эта энергия собиралась. Их много, слишком много, они лавиной несутся по моему разуму, я успеваю ухватить лишь фрагменты. Их возраст пять тысяч лет и десять тысяч и больше, назад, назад и назад, до Ереси, до Императора, до Эры Технологий. Трон, да тут есть воспоминания из Эры Терры, почти сорок тысяч лет назад. Насколько же древнее это существо? Это не ксенос. Самые ранние воспоминания наполнены людьми, Террой настолько древней, что о ней не осталось даже записей.
Затем все вопросы, все фрагменты стираются под весом одного единственного воспоминания. Оно обрушивается на меня, целостное и совершенное, полное ясности и ужаса. Это секрет, скрывавшийся в статуе. Нет, я ошибаюсь. Это и статуя — одно целое. Изваяние Сангвиния было таким правдоподобным потому, что это не было работой скульптора. Это было воспоминание, которому придали форму. Это было воспоминание существа, видевшего, как Хорус сразил ангела.
Воспоминание. И торжество.
Это последнее откровение лишает меня дара речи, но я нахожу кое-что помощнее. Я нахожу свою ярость. Это не «чёрная ярость», хотя нет сомнений, что любой из моих братьев пал бы под натиском этого проклятья, узри он это воспоминание. Но такая же мучительная, как та, которую я уже однажды переживал. Я перенес «чёрную ярость», я прожил смерть Сангвиния. Старые шрамы открылись вновь, но безумие не захлестнуло меня. Теперь я уже дважды познал смерть примарха: один раз через его собственные глаза, другой — через глаза тёмного свидетеля. Ярость моя направлена на этого свидетеля, и это не ярость Сангвиния. Она моя собственная.
Я пускаю её в ход.
Мой гнев помогает мне сконцентрироваться. Есть и цели. Меня наполнило столько энергии, что я нахожусь на грани распада. Я должен очистить энергию. Я создаю канал. С волей, подаренной мне яростью, я формирую заряд так хорошо, насколько могу, и, затем, я выпускаю силу, способную разрушить историю.
Происходит чудовищный взрыв. Его свет это смесь смертельно-белого сияния статуи и багрового света моей ненависти. Начинается он в виде растущей сферы. Краями сознания я защищаю Альбинуса, Квирина и себя от полной дезинтеграции. Сфера ударяет в стены зала. С рёвом павших богов, башня разлетается на куски. Клинки, ружья и дубины, из которых были выстроены стены, все они летят по собственным траекториям. Сфера превращается в оружейный рой, поливающий землю самой войной. Наши танки и штурмовики разбрасывает во все стороны, как листья ветром. За пределами башни разрушение принимает форму моей ярости. Сфера становится электрическими потоками — моими когтями. Они проносятся над полем боя, поглощая берсеркеров Кровавых Ангелов и уцелевших Освященных, разрывая их на куски, обращая их богохульное бытие в дым. Моя воля — копье, пронзающее всё нечистое. Это огонь, бичующий землю. Это монстр, пожирающий себе подобных. Я ощущаю убийство каждого врага. Я пирую ими. Жажду мою никогда не утолить, но она упивается массовой резней. И когда дракон ярости, в конце концов, насыщается, он умирает.
Свет тускнеет. Слышится далекое эхо грохота падающих башен города, а затем… тишина? Нет. Ничто не бывает настолько хорошо. Появляется низкий, пульсирующий гул, почти неслышный. Он такой глубокий, такой мощный, что мой позвоночник и грудь вибрируют с ним в резонансе.
Я упал в нескольких метрах от постамента. Я полностью опустошен. Я бы с радостью впал в забвение, но гул настойчив. Он стучится в мои кости и разум. Им нельзя пренебречь. Сам он точно не исчезнет. Я с трудом поднимаюсь на ноги. В том месте, где стояла статуя, зияет рана в ткани реальности. Векайра всё ещё накрыта тьмой. Купол не рассеялся, и свет исходит только от огня, продолжающего извергаться из трещин в воздухе. Разрыв передо мной чернее самой чёрной тьмы. Форма его непостоянна и изменчива. Завитки варпа вьются по краям, как змеи, окрашенные в цвета кошмаров и безумия. Я погружен в гул, но способен отодвинуть его на задний план, я слышу бесконечный хор криков и стонов. Они не стенают о том, что были замучены и загублены. Это воспевание пыток и убийств. Наши худшие желания и мечты живут собственными жизнями, и они двигаются по ту сторону трещины.
Рёв ярости заставляет меня обернуться. Альбинус борется с Квирином. Реклюзиарх лежит на земле. Альбинус на нём, прижимая обе его руки к полу. Квирин побеждает. Я открываю рот, чтобы сказать Альбинусу, отпустить его. Ему больше нечего защищать. Он больше не сможет навредить. Затем я понимаю, что он кричит на высоком готике. Он проклинает не меня, но Хоруса. «Чёрная ярость» забрала его.
Хотя я защитил обоих Кровавых Ангелов от основного удара взрыва, я не смог сделать это в полной мере. Броня их выглядит так, словно пылающие когти оцарапали её. Альбинус опускает плечи. Он опустошен. Я с трудом иду, но всё же присоединяюсь к нему. Я захватываю ноги Квирина, обездвиживая того, пока сангвинарный жрец беседует с ним. Альбинус зовёт его по имени. Он упрашивает Квирина вспомнить, кто он и где он, и вернуться к своим братьям. Альбинус читает литанию сангвинарного заступничества, молясь об избавлении Квирина от временного впадения в состояние фуга.
Вокруг нас собираются уцелевшие из Четвёртой роты. Нас сильно потрепали. Потери колоссальны. Ни один воин не вышел из боя без раны. Привлеченных к источнику ужаса Кровавых Ангелов встречают павший реклюзиарх, мир, всё ещё захваченный Хаосом, и факт уничтожения святой иконы. Капитан Кастигон, с измятым железным нимбом и в обгоревшей броне, садится рядом с Альбинусом, удерживая руки Квирина. Он на секунду встречается со мной глазами. Я вижу опустошение в его взгляде. Хуже — я вижу неуверенность. Хотя мы одержали победу над врагами, но он размышляет о цене. Он подозревает, что ещё большие потери — впереди. Эта неуверенность растет из отчаяния.
Альбинус снимает шлем с Квирина и свой собственный, так его слова будут лучше доходить до пораженного брата. Интонации и ритм его ритуальных песнопений нарушались помехами вокс-динамиков. Но, он всё равно мало, что может сделать. Духовный долг Альбинуса касается «красной жажды». Это капелланы ведут борьбу с «чёрной яростью», а капеллана у нас нет. Данталиан, проповедовавший для Четвёртой роты, погиб на «Затмении надежды». А теперь мы теряем Квирина. Он верил не слишком мудро, но слишком сильно. Шок истины разрушил его.
Внезапно его глаза проясняются. Он моргает, глядя на Альбинуса. Бред прекращается.
— Вернулся ли ты к нам, брат? — вопрошает сангвинарный жрец. — Ты видишь нас?