Плата за любовь

Павел реставрировал тогда в Храме иконостас, стремясь дать ему жизнь в последующих веках, прикладывая навыки и вкладывая душу. Ему так хотелось оставить после себя, что-то особенное. Пусть, завистники со стороны его называли блаженным, но внутреннее «Я» кричало, – Я – художник!

Наша экспедиционная группа тогда, там, же, тоже работала по восстановлению фресок и я, как никто прониклась к его самопожертвованию, полностью отдаваться воле свыше. Хотелось быть и мне похожей на него. Я часто слышала в ночи, как он молился Богу, прося вслух, чтобы тот явил ему свой лик, хотя бы на миг, чтобы воочию увидеть и передать его людям на добрую память, как о Нём, так и о себе, художнике, доказать всем, что он не блаженный.

Как никто другой из присутствующих художников, Павел, хотел написать свою особенную икону. Ссылаясь в просьбе к Богу, что ему, уже тридцать третий год, не молод и не стар, торопил того в помощи.

Шёл период зрелости. Он просил не посрамить его перед людьми, ведь, уже который год, они с миром реставрируют Храм. Просил Господа, разрешить расписать стены и своды купола. Утверждая и заверяя в крик, – Я, настоящий художник! Давая слово, – Храм распишу за год! Только яви свой Лик, дай, как знак, на то благословение.

Видя его отчаяние, хотелось помочь, я давала ему уроки иконописи, подчас не досыпая, была рядом с ним. Вся группа по восстановлению храма была вымотана, в том числе я и Павел.

Через некоторое время Павлу приснился вещий сон, в нем он увидел лик самого Господа – ясно, отчетливо. Отчего проснулся в поту, что-то бессмысленно кричал, обессилев, упал в беспамятстве. Несколько дней пролежал в горячке. Лишь иногда открывая глаза, не понимая, где находился, и что с ним произошло.

В то время, я не отходила не на шаг, боролась с его слабостью, вырывая из лап тьмы. Наконец, тот пришёл в реальность.

Его ранее представление о Боге улетучилось, он ощутил себя «новым человеком». Им овладела непомерная сила, был готов: вершить, творить, созидать.

Так, одним ранним утром, встав, он пошёл к настоятелю, рассказать о явлении и о приказе Господа: Осветить Храм Его Ликом…

Он рассказывал горячо, убедительно, убеждал, что дал слово Господу за год расписать Храм. Это всем казалось нереальным бахвальством.

Но настоятелю передалась его уверенность, поверив ему, тот дал благословение.

Я тоже заверила того, что буду помогать во всех начинаниях Павла, проникаясь его великой идеей, открыть для всех Лик Господний.

Стояли жаркие летние дни, но казалось, это не было помехой Павлу, тот в рвении писал образ за образом, видя перед собой Лик Господа. Он был ведом только Им. Кисть ложилась мягко, как – будто ею водил Господь. Никаких доводок, все давалось без дополнительных мазков.

Краска смешивалась моментально. Без лишнего вопроса, а: «ПРАВИЛЬНО, ЛИ?!» Он ведом! Время летело молниеносно. Подогревало и то, что будет оставлена ПАМЯТЬ НА ВЕКА! О Господе, и неким образом о нем, о Павле, как о художнике.

Ни меня, ни Павла работа не утомляла, пусть, я, уже была в подмастерье, но у великого мастера. Год, отведенный им самим на роспись, прошёл не зря. После снятия лесов, Храм, вдруг ожил, тем духом – ЛЮБВИ, ОТДАЧИ-ГАРМОНИИ. В изумлении был и сам Павел.

Его восхищала роспись, он задал самому себе вопрос: «Неужели, это деяние моих рук?!» Я, стоящая рядом с ним, кивнула. Павел был горд.

Но, он, казалось, тут, же остановил себя на том, сознавая, что был ведом. Как мальчишка кричал от счастья: «Это Господь, мне, эту благодать ниспослал!!! Я, ученик! Я только учился у него, разукрашивал то, что ставил контуром, Сам Господь. Я бы сам не смог Храм Божий расписать!!!» Это слышал и настоятель, его духовный наставник, пораженный, признал факт, был горд, что поверил, еще тогда, когда Павел рассказал вещий сон, в порыве нахлынувших чувств констатировал,– Святость! Это назначение свыше!.. Все вышли из Храма. Было солнечно.

Павел глядя на собравшуюся группу людей, в том числе и меня, глядя то на нас, то в небо, озираясь по сторонам, словно за ним кто-то стоял, спрашивал, – Так кто, же Я?! Есть, ли у меня в твоем мире имя?!

Настоятель, стоящий со слезами на глазах, поднимая руки ввысь, в мольбе кричал,– Господи, дай ему свое слово! Он грешником вошел в Храм. Скажи, Господь! Кто, он? Ответь!.. Как откуда не возьмись, блеск молнии, гроза, гром…

Настоятель был просто изумлен, его губы шептали, – Силы НЕБЕСНЫЕ!

Он, радуясь, кричал в сторону Павла, тот стоял потрясенный не меньше него. Беспрестанно шептал, – Теперь Ты, Сын Мой, для нас в святости!

От разряда молнии, Павел получил контузию. Не понимая, что творится вокруг, радовался хлынувшему, как из ведра, дождю, счастливый, как дитя кричал, – Я видел Господа! Я видел, Господа! Я написал Его Лик!

И пройдя шаг, другой, неожиданно для всех, вдруг, упал замертво.

Его отпели, похоронили, придали земле, на которой он для всех предстал гением. Я не могла вычеркнуть этого человека из памяти. Он снился мне целый год, давал наставления и пересказывал их беседы с Господом.

В муках не находила себе место в этом затерянном рае, стремилась, как никогда найти путь, вновь, опять, спеша только вперед на встречу с судьбой. Настоятель меня благословил, и я вырвалась в свой мир сует суеты. Тем более, тогда, отца свалила болезнь, он перенес инсульт, да и мать постоянно звонила, умоляла приехать, твердя одно и то, же, что ей одной с этой семейной проблемой не справиться. У нее съемки, очередная влюбленность. На карте ее жизнь.

Связь с небесами оборвалась перед самым Старым – Новым Годом.

На календаре был 2008 год.

…Было, было, прошло…

Вопрос: Почему гении уходят от нас так рано?! А может, все-таки, вовремя! Ведь каждый оставил после себя нечто. Мелькнуло в голове, вот бы и мне что-то оставить после себя, достичь апогея, вершин в своем творчестве, чтобы вот так: Ах!.. И имя навсегда в тайнике чьей-то души, тут, же перекрестившись, стала листать альбом дальше…

2010 г. Санкт-Петербург – Москва. Начало года было просто ужасным. Написанные картины, так и не продавались, словно реализация их было кем-то заморожена, а может я просто стала плохо писать. Нервы были на пределе. Жила на бесчисленных съемных квартирах и квартирках, меняя порой, подчас шило на мыло. Постоянная беготня по замкнутому кругу, то в поиске хлеба насущного, то в попытке помочь отцу, матери, что так и не могли определиться со своим основным долголетним статусом, что они муж и жена.

Мадам Поливанова наезжая к отцу по случаю определённых дат, разворачивала самодеятельную игру на кухне, обычно это было за приготовлением отбивных или шинковкой капусты, мозоля всем глаза своей плохой актерской игрой, загружая меня и отца по полной. Укоряя нас с ним в изменах, предательствах и просто в испорченной ее жизни. Плакала, рыдала, а порой переходя на бабью истерику, кричала, – Вы мне жизнь сломали, изверги, упыри!.. Сами не живете и другим не даете. Жили бы своей жизнью, так нет, до сих пор лезете в мою!.. Отчего было смешно и обидно. Отец, уже оклемавшись от инсульта, даже пытался ее поддеть, замечая, – Не верю! Не голоси, не на базаре!.. Бездарность!.. После чего она срывалась, накидывалась на меня в виде разъярённой мегеры, выкрикивая, – И ты, тоже подарок!.. До сих пор в старых девах! Не в меня! Тыча пальцем в отца. – В папеньку!.. С сарказмом подмечая, – Раз! Он до сих пор мне замену не нашёл. Уже отходя от сумбурности выкриков, падала плетью на табурет, монотонно бормотала, констатируя, – И что вы без меня, э-э-эх, даже на хлеб не можете заработать…

Потом отужинав с нами, собирала манатки, говоря, что у нее съемки, оставляла деньги, тыча ими, повергая нашу беспомощность, торжествующе говорила,– Вам!.. И спешила покинуть так и не ставшее родным гнездышко. Уже в дверях, содрогая зычностью голоса квартиру и подъезд, кричала,– Сдохните!? Не зовите! Устала. С этого момента общение законченно.