Страница 42 из 79
— Да что же он делает, гад? — сдавленным голосом выговорил Тянитолкай.
Горобец сидела на земле, повернувшись к могиле спиной и спрятав лицо в ладони. Глеб ее за это не винил: начальник или не начальник, а прежде всего она была женщиной. Было бы странно, если бы она как ни в чем не бывало стояла над обезображенным трупом и хладнокровно распоряжалась: ты делай это, а ты — то…
— Ну что, — вздохнув, сказал Тянитолкай, — берем?
— Погоди, — остановил его Глеб, — сначала следы.
Следов было сколько угодно, но это были совсем не те следы, какие хотелось увидеть Сиверову. Влажный песок вокруг разрытой могилы был испещрен глубокими округлыми отпечатками, окаймленными по краям узкими темными отверстиями, похожими на следы, остающиеся после укола ножом.
— М-да, — сказал Сиверов и показал отпечатки Тянитолкаю. — Ну-ка, зоолог, ответь, что это такое?
Тянитолкай долго разглядывал отпечатки, мрачно жуя заросшую колючей щетиной губу. Потом достал папиросу, спички, закурил и рассеянно выбросил горелую спичку в могилу. Спичка ударилась о край ямы, подскочила и, дымясь, скатилась по рыхлому откосу почти до самого дна.
— Следы тигриные, — сказал Тянитолкай. — Только, судя по размеру, весит этот тигр тонны полторы, а то и больше. В природе таких не бывает.
— Раньше не было, а теперь есть, — сказал Глеб. — Дай-ка затянуться.
Тянитолкай мрачно усмехнулся, отлепил от нижней губы папиросу и протянул ее Глебу мундштуком вперед. Слепой сделал глубокую, на все легкие, затяжку, вернул папиросу тезке и поймал на себе внимательный, изучающий взгляд Евгении Игоревны Горобец.
Раскаленный добела, слепящий шарик солнца еще не добрался до середины своего дневного пути, а над крышами уже повисло дрожащее знойное марево. Перспектива запруженной транспортом улицы терялась в сизой дымке выхлопных газов; на пыльных крышах и стеклах автомобилей неподвижно, как приклеенные, горели злые солнечные блики. На них было больно смотреть, и Федор Филиппович с недовольным вздохом извлек из кармана и нацепил на переносицу старомодные темные очки в широкой пластмассовой оправе. Мир немедленно окрасился в отвратительный болотно-зеленый цвет, но глазам стало полегче. «Как там Глеб? — подумал генерал Потапчук. — Что у них там с погодой?»
Собственно, он знал, как обстоят дела с погодой в тех краях, где вот уже почти три недели странствовал Слепой. В данный момент, если верить сводкам синоптиков, над Уссурийским краем нависло крыло юго-восточного циклона. Сейчас там, наверное, пасмурно и, возможно, моросит дождь. Федор Филиппович попытался представить себе все это: тайгу, дождь, отсыревшую одежду и обувь, тяжелый рюкзак за плечами, карабин на груди, ночлег в палатке, где воняет чужими портянками, — и ему стало грустно. Раньше подобные мелочи его нисколько не смущали и даже казались одним из неотъемлемых атрибутов настоящей жизни. Сейчас перспектива хотя бы две ночи подряд ночевать на сырой земле не вызывала у генерала ничего, кроме тоскливого раздражения, и он снова, в который уже раз, подумал, что понемногу становится старым бирюком. А вообще-то, если разобраться, все было правильно. Ну какой, спрашивается, толк может быть от пожилого генерала там, в этом чертовом лесу?
В салоне «Волги» было жарко, как в раскаленной духовке, пахло синтетической обивкой сидений, горячей пластмассой, бензином, пылью и выхлопными тазами. Федор Филиппович принялся раздраженно крутить ручку, опуская стекло. Водитель покосился на него с неодобрением, но промолчал: видя, в каком раздражении пребывает начальство, он не хотел по собственной инициативе брать на себя незавидную роль громоотвода. Впрочем, опустив стекло до половины, Федор Филиппович тут же поднял его снова: с открытым окном было еще хуже. «Поделом тебе, старому упрямому ослу, — сердито подумал он. — Все кругом ездят на импортных лимузинах с кондиционерами — зимой не холодно, летом не жарко, — один генерал Потапчук, видите ли, считает это непозволительной роскошью. Его заслуги перед Россией, по его мнению, не так велики, чтобы раскатывать в лимузинах… Можно подумать, России есть дело до заслуг генерала Потапчука! Уйдет он на пенсию или околеет прямо у себя в кабинете от обширного инфаркта — Россия и не заметит.
Он посмотрел на часы и принял решение. В запасе у него оставалось еще минут двадцать, а то и все полчаса, но пробке конца не предвиделось. Федор Филиппович преодолел искушение отчитать водителя за то, что тот, как последний чайник, ухитрился увязнуть в пробке, и ограничился коротким приказом:
— Давай к обочине.
— Зачем, товарищ генерал? Выйдем из своего ряда — застрянем надолго. Пока обратно вклинишься… Может, потерпите?
— Я тебе что сказал? — нахмурился Потапчук. — Живо к тротуару!
— Есть, — нехотя сказал водитель, всем своим видом выражая недовольство. Как и все водители, в глубине души он считал, что пассажир, независимо от воинского звания и должности, должен тихонько сидеть на отведенном ему месте, сопеть в две дырки и терпеливо ждать, когда его, бесполезного, благополучно доставят к месту назначения. Ну, в крайнем случае пассажир может сгодиться на то, чтобы развлечь водителя разговором о погоде и последних новостях внутренней политики — только на это, и ни на что больше. — Только, товарищ генерал, — продолжал он, останавливая машину у бровки тротуара, — потом не говорите, что это из-за меня вы на встречу опоздали.
— А то из-за кого же? — удивился Потапчук, держась за дверную ручку и стоя одной ногой на бордюрном камне. — Кто, если не ты, в час пик на Кутузовский выехал? Как будто боковых улиц не существует… Карту купи, деревня! — заключил он.
— «Джентльменов удачи» не вы один смотрели, — буркнул ему в спину водитель. Демократичные манеры и отходчивый характер генерала Потапчука были хорошо известны всем сотрудникам ведомственного гаража, из-за чего Федор Филиппович постоянно страдал. — Дерево ему нужно… вот такое…
Водитель растопырил пальцы обеих рук, изображая пальму. Генерал, который уже наполовину вылез из машины, грозно обернулся.
— Поговори у меня. Живо в таксисты загремишь! Набьешь на своего «жигуленка» трафарет «Эх, прокачу!» — и вперед, пьяных братков из кабака в кабак возить…
— Я-то не пропаду, — не полез за словом в карман водитель, — братва хотя бы платит по-человечески. А вот вас, товарищ генерал, кто тогда возить будет?
— Товарищ Сталин говорил, что незаменимых людей нет, — наставительно произнес Федор Филиппович. — И вообще, я тогда пешком ходить стану. Раза в три быстрее получится. Все, хватит, некогда мне с тобой болтать. Когда это безобразие кончится, приезжай… ну, сам знаешь куда. Я там буду. Припаркуйся где-нибудь и жди.
— А долго ждать?
— Сколько надо, столько и жди. А замечу, что халтуришь, тебе небо с овчинку покажется, так и знай.
— Есть, — повторил водитель еще более недовольным тоном.
Водитель был пожилой, всего лет на пять моложе Федора Филипповича, и водил закрепленную за генералом Потапчуком «Волгу» уже очень долго — лет восемь, наверное, а то и все девять. И все эти годы они с Федором Филипповичем препирались и бранились, получая от этого обоюдное удовольствие, которое оба старательно скрывали даже от себя самих. Правда, скрывать что-то от других порой бывает сложнее, чем от себя, и про генерала Потапчука с его водителем частенько говорили: «Милые бранятся — только тешатся».
Однако сейчас привычная перебранка не доставила Федору Филипповичу никакого удовольствия. Этот словесный пинг-понг сегодня казался частью какого-то бессмысленного и надоевшего, но при этом строго обязательного ритуала — как, впрочем, и все остальные действия, которые генералу приходилось производить на протяжении последних трех недель. Ритуальные телодвижения начинались с момента пробуждения и заканчивались поздно вечером там же, в постели, щелчком выключателя укрепленного над генеральской кроватью бра. Все это, по мнению Федора Филипповича, было пустой тратой времени — буквально все, за исключением операции «Песок», в разработке и осуществлении которой он теперь принимал самое живое и деятельное участие. Увы, пресловутая операция была еще очень далека до завершения и сейчас находилась в стадии, которую Федор Филиппович ненавидел всеми фибрами души, — той самой стадии, когда все, что можно было сделать, уже сделано и остается только терпеливо ждать, мучительно гадая, все ли ты сделал правильно и верны ли были твои расчеты и предположения.