Страница 38 из 42
Город уже спал. Они прошли по неосвещенным улицам и, кряхтя под тяжестью мертвых тел, взобрались на городскую стену. Здесь они положили наземь свою ношу и присели отдохнуть.
— Братцы, — сказал Цзинь Фу, подражая хриплому голосу Лю-стражника. — Окажите мне услугу, а я нас завтра за то всех угощу. Хватим по пяти-шести чарок на брата.
— Что за услуга? — спросил один из стражников.
— Здесь неподалеку живет моя знакомая. Я бы забежал к ней, пока вы будете бросать тела в ров. Эта женщина любит меня, как родная сестра. В их доме вчера зарезали свинью, и, думаю, она мне подарит несколько ребрышек, и у нас будет закуска к вину.
— Иди, это хорошее дело, — сказали стражники. — Мы тут твоего тоже выкинем. Что три, что четыре — не все ли равно. За руки, за ноги раскачаем и — ух! — через парапет. Можешь не возвращаться на стену. Мы тебя подождем внизу лестницы. Если ты подольше побудешь у своей знакомой, она, может быть, расщедрится и к ребрышкам прибавит еще лопатку.
— Спасибо вам, братцы, — сказал Цзинь Фу и небрежной походкой спустился вниз со стены.
Едва очутился он один, как почувствовал, что силы его покидают. При каждом шаге он испытывал невыносимую боль и сам удивлялся, как только что сумел пройти такое большое расстояние, да еще с тяжелым стражником на спине. Каждая косточка в его теле ныла, скрипела и дергалась. В глазах мелькали искры — зеленые и красные, будто новогодний фейерверк. Что ни шаг, приходилось останавливаться и, крепко сжимая кулаки, напрягаться, чтобы снова ступить.
«Так я далеко не уйду, — подумал он. — Надо мне искать убежище, где я смогу отлежаться. Но прежде всего следует мне избавиться от куртки стражника. Ведь на ней герб тюремного управления. Кто меня в ней найдет, уж не ошибется, будет знать, куда меня тащить…»
Трое стражников сидели на стене, рассуждая о том, как вкусно они завтра выпьют и закусят. Потом один из них сказал:
— А ведь эта актерская куртка расшита серебром. К чему она бездыханному телу? Мы могли бы продать ее старьевщику и разделить деньги на троих. Ведь Лю не узнает, что мы взяли ее.
Остальные с ним согласились, но когда они взялись за куртку, то с изумлением обнаружили, что надета она не на актере, а на их же товарище. В один голос они воскликнули:
— Как теперь быть?
— Я придумал, — сказал наконец старший стражник. — Куртку мы спрячем, а потом скажем, что бросили мертвого актера в ров. Когда Лю придет в себя и удивится, отчего он голый, мы скажем ему, что он сам пропил свою одежду. Чтобы он нам ни говорил, на все будет у нас один ответ: ты был так пьян, что ничего не помнишь, и все тебе только померещилось.
Все согласились, что это хорошо придумано…
Цзинь Фу брел по темным улицам города. Бесконечно и бессмысленно сплетались улицы, переулки и тупики, и не было из них выхода и не могло быть, потому что ворота города запирались на ночь.
«Если я не умру от последствий побоев, — думал Цзинь Фу, — то уж эту ночную дорогу ни за что не переживу. Как горит все тело! Можно подумать, что я охвачен пламенем. Быть может, сам того не заметив, я уже умер и теперь переживаю адские муки?»
Тут увидел он прилепившийся к стене богатого дома шалаш, сооруженный из трех циновок. Уже теряя сознание, он ступил в темное отверстие и упал без чувств. Дрожащий голос запищал:
— Небеса обрушились.
Кремень застучал об огниво, посыпались искры, вспыхнул трут.
При слабом свете глиняной лампочки нищие старик и старуха увидели упавшее на них обнаженное, окровавленное тело.
— Согрей воды, — сказал старик. — Я обмою его. Он еще дышит, и наш долг оказывать помощь ближнему.
— Но, если он еще жив, — ответила старуха, — он, очнувшись, тотчас попросит есть. Эти молодые всегда голодны, и им ничего не стоит очистить две-три миски с кашей. А у нас ничего нет.
Все же она поднялась и, кряхтя и ежась от ночного холода, принялась разжигать огонь в очаге — неглубокой ямке, вырытой в земляном полу шалаша.
Глава девятая
КАК ОПЯТЬ НАСТУПИЛ НОВЫЙ ГОД
Сквозь сон Гуань Хань-цпи услышал нетерпеливый, настойчивый стук.
«Зовут на помощь, — подумал он. — С кем-то несчасте». Он открыл глаза и прислушался. Все было тихо. Едва начинало светать. В сером сумраке черным пятном намечалась книжная полка и трапеция письменного стола.
«Приснилось», — подумал он, повернулся, натянул одеяло на голову.
В ту же минуту снова раздался стук. Кто-то стучал в переплет окна прерывисто и требовательно.
Спотыкаясь спросонья, Гуань Хань-цин подошел к окну и распахнул его. Ворвался морозный ветер и будто кулаком ударил в лицо. Никого за окном не было. Только деревья под резкими взрывами ветра бились ветвями в окно и стену.
Не закрывая окна, Гуань Хань-цин вернулся в постель, но спать уже не мог — порывом ветра смело паутину сна. Вдыхая свежий холодный воздух, Гуань Хань-цин лежал, закрыв глаза, вспоминая.
Так ветер дул в великом городе Яньцзине, который монголы зовут Ханбалык. Навеки любимый, прекрасный город Яньцзин. Зима в Яньцзине, и ясный морозный день. Сверкают под солнцем запорошенные снегом яркие крыши. Пруды и каналы покрылись корочкой льда, прозрачного, как белый нефрит. Подвязав деревянные коньки, Гуань Хань-цин бежит по каналу. Согнутая в колене нога высоко подтянута к животу и вдруг выпрямляется и отталкивается ото льда. Ветер свистит. Навстречу бегут ивы. Их висящие книзу ветви в мохнатом инее. Низко стелется голубой дым над домами. На затопленном рисовом поле ребятишки тоже бегают на коньках. В прозрачном воздухе западные холмы, то серые, то сиреневые.
Гуань Хань-цин перегоняет сани, похожие на стол, поставленный на прямые полозья. Возница в глубоких соломенных ботах то соскакивает и бежит несколько шагов, раскатывая сани, то опять вскакивает на передок. Сани мчатся, ребятишки визжат. Женщина глубже засунула руки в рукава и локтями прижимает к себе корзину…
Ветер, слабея и замирая, снова качнул деревцо. Оно вздрогнуло и царапнуло стену тоненькой веткой, будто детским пальчиком.
Маленькая Э, что с ней? Как он мог три месяца ни разу не вспомнить о ней? Оставил ее в злом месте и ни разу не пошел посмотреть, как ей живется. Конечно, он был занят трагедией и другими делами, но разве это оправдание? Маленькая Э, как только рассветет, он сейчас же пойдет к ней. Как только встанет солнце, сейчас же пойдет, как только, сейчас же..
Когда Гуань Хань-цин проснулся, было совсем светло и очень холодно. Маленькие растрепанные облака висели в небе.
Гуань Хань-цин надел теплый, на меху, халат, нанял носилки и велел нести себя за ворота Цяньтан. Он вышел у дома, где жила маленькая Э, приказал носильщикам дожидаться и поднялся по скользкой, обмерзшей лестнице. На третьем этаже дверь была полуоткрыта. Он рванул ее и увидел пустую комнату. Предчувствуя недоброе, он снова спустился и вошел в комнату первого этажа.
Его сразу охватил дым, чад и запахи непривлекательной еды. У очага толпились женщины в халатах, запачканных мукой и салом. При виде важного господина они сразу замолчали и уставились на
— Где госпожа Сюй? — спросил Гуань Хань-цин.
— В тюрьме! — закричало сразу несколько голосов. — Попалась наконец старая мошенница! Ее скоро казнят! Так ей и надо!
— А Маленькая Э? Что с ней?
— Разве ее нету? Значит, только что ушла. Вам бы прийти немножко пораньше, господин. Теперь уж она не вернется. Наверное, пошла искать денег заплатить за комнату, да где ей найти. А без денег не посмеет вернуться — все равно хозяин выгонит.
— Вы не видели, в каком направлении она ушла? — уже теряя надежду, спросил Гуань Хань-цин.
— Смотреть за ней ни у кого нет времени. Мы готовимся к празднику, господин. У нас на всех один очаг. Отойди только, сразу сбросят котелок с огня.
Гуань Хань-цину ничего не оставалось, как вернуться домой и всю дорогу горько упрекать себя.