Страница 8 из 57
— А, просто царапина.
— Ножом?
— Угу.
Она проглотила слюну и сникла.
— Сама мысль о ножах приводит меня к тому, что все внутри переворачивается. И заставляет вспомнить про Мэри Ло Кинг.
Пока я отсутствовал, занимаясь тем последним делом, что обеспечило мне финансовую сторону летнего отдыха, какой-то зверюга порезал Мэри Ло. В марте, когда двойняшки работали на Майами-Бич. Его поймали за пару часов, перебрав всех замешанных в малых преступлениях на сексуальной почве. Этого считали безопасным. Несколько раз его сажали на небольшой срок. Подглядывал, появлялся на людях в неприличном виде. По профессии он был поваром. И все время накручивал себя на то, чтобы стать по-настоящему крутым парнем, а Мэри Ло просто оказалась в неудачном месте и в неудачное время. Он был малоразборчив. Напал на первую встречную. Полицейские не сосчитали, сколько ран она получила. Просто сказали: «более пятидесяти».
Психиатры называют это болезнью. Полицейские считают страшной проблемой. Социологи — продуктом нашей культуры, нашим пуританским стремлением считать секс наиприятнейшей гадостью.
Некоторые из этих маньяков доходят до настоящего насилия. Другие довольствуются малым, подглядывая в окна спален. Нельзя вынести за это пожизненный приговор и даже оказать эффективную психиатрическую помощь в течение короткого срока заключения. Насильник подстригает кусты вокруг здания окружной тюрьмы, слушает издевательства других узников и все глубже погружается в свое сумасшествие. А потом выходит и убивает Мэри Ло, и уж тут, как по команде, все становятся экспертами по вопросу о том, что должны были сделать с ним власти после первого же нарушения общественного порядка в парке. От суровых предложений вплоть до кастрации просто отбоя нет.
— Никто ничего не знает о Мэри Ло? — спросил я.
— Только то, что она оклемалась и вернулась на Гавайи.
Чуки отступила на шаг и оглядела меня с ног до головы, словно изучая металлическую скульптуру в парке Музея современного искусства. Печально покачав головой, она проговорила:
— Макги, клянусь, я действительно никогда раньше не замечала, как много раз тебя калечили.
— Ну, эта-то отметина появилась, когда мне три года было. Мой старший брат зашвырнул на дерево молоток, чтобы сбить яблоки. Он-то и упал на меня вместе с ними.
— И тебе нравится это сумасшедшее занятие, при котором ты сплошь и рядом оказываешься на волосок от гибели?
— Ну, разумеется, ушибаться я не люблю. Каждая насечка заставляет становиться осторожнее. Может, со временем, я и стану настолько осторожным, что придется подыскать какую-нибудь другую профессию.
— Ты серьезно?
— Серьезно. Шахтеры зарабатывают силикоз. Врачи — стенокардию. Банкиры — язву. Политики — удар. Помнишь, как в анекдоте про аллигаторов? Радость моя, если бы с людьми ничего не случалось, мы бы все, как в дерьме погрязли.
— А мне следовало бы присмотреться, что с другими парнями происходит. Ладно, ты не можешь ни о чем серьезно говорить.
Она пошла к лестнице и спустилась вниз, как... как могла только танцовщица.
Как раз в данном случае я мог говорить серьезно, но не в том смысле, какой в это вкладывала она. На мне швов не меньше, чем на стеганном одеяле, и, ей Богу, ни единый из них не доставил мне ни малейшего удовольствия. И у самых младших сестер есть синдром старшего сержанта. Я спустился вниз и достал долгожданную трубку. Чуки гремела кастрюлями на обитом нержавейкой камбузе. Я прошел в комнату для гостей, где поселился сам. Это решение приняла Чуки, когда мы снаряжали яхту в плавание, запасаясь провизией, а она переносила на борт свои шмотки. Ровным голосом она объявила, что не собирается ходить вокруг да около. Все нам троим известно, что она спала с Артуром до его женитьбы, а огромная кровать в моей каюте — она уже стояла там, когда я выиграл яхту — давала ей гораздо большую возможность присматривать за ним. А если он захочет этим как-то воспользоваться, то она готова пожалеть его или в лечебных целях, или из хорошего отношения, или в память о старых временах, или из соображений морали — в общем, сказала она, «называй это, как тебе угодно, Макги, черт побери».
Я ответил, что вообще стараюсь избегать разговоров на эту тему, перенес свои вещи и вернулся к грязной и жаркой работе, занявшись смазкой левого двигателя, который после слишком долгого простоя работал с перебоями.
К вечеру Артуру Уилкинсону стало лучше. Была тихая ночь. Мы сидели в шезлонгах на кормовой палубе, глядя на длинную серебристую дорожку лунного света на черной поверхности воды.
Я не без труда заставил его заново рассказать мне кое-что из того, о чем он уже говорил. Время от времени я перебивал его речь своими вопросами, пытаясь понять, не удастся ли разблокировать то, что было глубоко запрятано в тайниках его памяти.
— Как я тебе уже объяснил, Трев, я считал, что мы поедем еще дальше, может, на юго-восток, но после того, как переночевали в Неаполе, Вильма заявила, что, наверно, будет лучше, если мы на некоторое время снимем дом на побережье. Так как стоял апрель, то она надеялась, что нам удастся найти что-нибудь приличное. Домик, который Вильма выбрала, был очень симпатичным, то, что надо. Отстоящий от других строений, с большим участком земли вдоль берега и бассейном. Семьсот в месяц плюс плата за электричество и телефонные разговоры. В эту же сумму входили услуги садовника, который дважды в неделю приходил ухаживать за участком, да еще двести пятьдесят надо было платить женщине, появляющейся в полдень, ежедневно, кроме воскресенья.
— Как ее звали?
— Что? А... Милдред. Милдред Муни. Я думаю, ей около пятидесяти. Грузная. У нее была своя машина, она ездила за продуктами, готовила и выполняла всю домашнюю работу. Накрыв к ужину, она уходила, а посуду мыла уже на следующий день. Так что в месяц выходило где-то около тысячи двести за проживание. И примерно столько же на саму Вильму. Парикмахер и портниха, косметика, заказы по почте из «Сакса», «Бонвитс» и тому подобных мест. Массажистка, особое вино, которое она любила. И туфли. Боже, эти туфли! Так выходило две с половиной тысячи в месяц, что означало тридцать тысяч в год, в три раза больше моего дохода. После свадебных расходов и покупки машины у меня оставалось пять тысяч наличными, помимо ценных бумаг, но они таяли так быстро, что я просто испугался. По моим оценкам, их не хватило бы даже до конца июня.
— А ты не пытался заставить ее понять это?
— Конечно пытался. Но Вильма смотрела на меня так, словно я говорил на языке урду. Казалось, она просто не могла этого понять. Я начинал чувствовать себя тупой дешевкой. Она говорила, что не такая уж это великая проблема деньги. Вскоре я принялся искать пути что-то заработать. Я волновался, беспокоился, но все это казалось чем-то нереальным. Единственное, что имело значение тогда... ну, чтобы она оставалась со мной. В самом начале это было чертовски... здорово.
— Но все изменилось?
— Да. Но я не хочу говорить об этом.
— А позже?
— Может быть. Не знаю. Это все стало чем-то... совсем другим. Я не хочу даже пытаться вам объяснять.
— А если я уйду? — сказала Чук.
— Нет. Спасибо, но это ничего не изменит.
— Тогда поехали дальше. Когда ты впервые столкнулся с людьми из земельного синдиката?
— В конце мая. Как-то во второй половине дня Вильма ушла гулять по набережной и вернулась с Кэлвином Стеббером. Там какой-то паренек подцепил на крючок акулу, и пока он с ней боролся, вытягивая на берег, собралась толпа. Вот так она случайно с ним и заговорила, а когда выяснилось, что у них полным-полно знакомых, то она привела Кэлвина к нам выпить. Как он выглядел? Такой грузный, приземистый и очень загорелый. Казался... очень важным. Они трещали наперебой про людей, которых я знал только из газет. Про Онасиса и ему подобных. Он очень смутно определил то, чем они занимались. Сказал лишь, что приехал поработать над одним небольшим проектом, но все затянулось на гораздо более долгий срок, чем он предполагал. По-моему ему... нравилась Вильма. Он пожелал нам счастья.