Продавцы теней

Тем временем в проявочной лаборатории Эйсбар разглядывал изображение, постепенно выступающее на пленке, которую он успел выхватить из киноаппарата.

— Потрясающе! — в крайнем возбуждении шептал Эйсбар, облизывая пересохшие перекошенные губы и наблюдая, как на пленке появляется нимб вокруг головы Лары, а ее лицо словно уходит в глубину кадра, покрываясь ретушью тени. — Невероятно! Надо повторить эксперимент! Непременно повторить!

Глава VI. Ожогин идет на премьеру в «Элизиум»

Лара Рай лежит на белой кровати в комнате со стерильно-белыми стенами — неподвижная и немая. Голова и лицо закованы в плотный кокон из бинтов. В коконе на уровне глаз прорезаны узкие щели, чтобы Лара могла смотреть на мир. Но Лара не смотрит на мир. Она вообще не открывает глаз. Тонкая бледная рука сухой веткой брошена на одеяло. Но Лара не шевелит рукой. Она вообще не шевелится. Время от времени заходит сестра милосердия, бесшумно скользит по палате и делает Ларе укол. Раз в день Лару увозят на перевязку, смазывают обожженные места вонючей мазью, опять забинтовывают. Тело Лары не пострадало. Про лицо врач молчит. А волос нет и не будет.

Так проходит неделя.

Всю неделю Ожогин сидит на жестком стуле возле постели Лары, уставившись неподвижным взглядом в пол. Плотный ежик его волос крепко тронула седина. Лицо осунулось, под глазами залегли тени, от носа ко рту потекли глубокие борозды морщин.

Чардынин осторожно приоткрывает дверь, робко заглядывает в щелку, видит, что перемен нет, на цыпочках подкрадывается к Ожогину, шепчет что-то на ухо — докладывает о делах на фабрике, просит указаний. Чаще всего Ожогин не реагирует, молчит. Иногда кивает или качает головой. Редко — кидает отрывистое слово. Сегодня Чардынину особенно трудно решиться на разговор. Сегодня — премьера «Веронских любовников». В главной роли — Лара Рай. Запланированы грандиозные гулянья в «Элизиуме». Лара должна была блистать в средневековом итальянском костюме: серебряный шнур подхватывает под грудью свободно ниспадающее алое платье, на роскошных распущенных волосах — серебряная сетка, усыпанная крошечными бриллиантиками, рукава-буфики тоже перевиты серебряным шнуром. Что делать?

— Что делать, Саша? — шепчет Чардынин, перегнувшись через ожогинское плечо. — Отменяем премьеру?

Ожогин резко мотает головой. Ни в коем случае.

— Наденешь смокинг, — отрывисто говорит он.

— Я? — поражается Чардынин, плохо представляющий себе, как этот смокинг выглядит.

— Ты, ты. Наденешь смокинг, будешь ходить, пить шампанское и говорить, что на следующей неделе Лара Рай приступает к съемкам в новой фильме. А сейчас отдыхает в санатории.

— Кому говорить? — продолжает недоумевать Чардынин.

— Всем. Иди, Вася, иди. Не мешай. — Он делает нетерпеливый жест рукой.

Чардынин пятится к двери и просачивается в коридор.

Подъезд к «Элизиуму» богато иллюминирован. Разноцветные лампочки пущены по периметру входной двери. Огромными электрическими буквами горит на крыше название фильмы: «РОМАН И ЮЛИЯ: ИСТОРИЯ ВЕРОНСКИХ ЛЮБОВНИКОВ». Портрет Лары Рай в роли Юлии украшает фасад от первого до последнего этажа. Праздная публика, скопившаяся на улице в изрядном количестве, может лицезреть все изгибы дивного тела Лары, наслаждаться округлостями ее пышной груди, скромно и в то же время весьма соблазнительно выступающей из корсажа, любоваться шелковистыми струями волос, не без трепета душевного мечтать о нежнейших ланитах и устах.

К подъезду одно за другим подкатывают авто и экипажи. Гости — московский бомонд, светские львицы в перьях и кружевах и певцы декаданса с томной улыбкой и печальным взором, почтенные старцы в орденах и аксельбантах и живые классики русской словесности, звезды синематографа и богатые фабриканты, словом, все, все, все, кого можно окрестить московским высшим светом, сверкающей струей текут по красной дорожке и скрываются в этом храме новой Музы, которой уже поклоняются миллионы, в этой пещере Али-Бабы, сулящей невиданные богатства и роскошества духа, в этом черном ящике с сюрпризом из светящихся движущихся картинок, в глубинах лучшего столичного синематографа «Элизиум».

Предполагалось, что вечер пройдет в италийском духе. И действительно, многие дамы позволили себе (иногда напрасно) платья с завышенной талией, что шло вразрез с современной модой, однако указывало на знание средневековых модных и художественных течений. Особо смелые даже подбрили брови, как у Мадонн на картинах Леонардо и Рафаэля.

Угощение соответствовало направленности вечера. Подавали терпкое красное итальянское вино, фрукты и крошечные бутерброды с дарами средиземноморских нив, пастбищ и морей: креветками, белым сыром моцарелла из молока молодых буйволиц и особым сортом помидоров, называемых «черри» или, по-русски, «вишенка».

В огромном фойе, тоже украшенном и иллюминированном в италийском стиле — колонны, арки, статуи, — гости рассыпались на группки. Прохаживались, держа в руках бокалы толстого цветного стекла, кланялись друг другу, зубоскалили.

В жужжанье голосов, взлетающих к высокому потолку, явственно слышались слова «бедняжка Лара», «пожар», «эксперименты», «лицо». Иногда фраза или две вдруг непредусмотрительно выскакивали из общего гула и повисали в воздухе, оставляя ощущение правдивой бестактности. Одна дама вскрикнула на весь зал резким птичьим голосом: «Говорят, у нее сгорели все волосы!» А из группки солидных господ вдруг послышалось: «Да-a, уверяю вас, это конец Ожогина». В углу кудрявый поэт-символист, сорокалетний мальчик, поднимал бокал «За Прекрасную Даму!», подразумевая конечно же бедняжку Лару.

Чардынин в мешковатом смокинге, взятом напрокат в театральных мастерских, с бокалом нетронутого шампанского, с несчастным лицом метался от группки к группке, что-то бормоча, как будто оправдывался. Ему снисходительно улыбались, похлопывали по плечу, пожимали руку, выражали соболезнования, но все — и сам Чардынин в первую очередь — понимали, что его метания и оправдания только усугубляют ситуацию. Ситуация же была яснее ясного: нынешний вечер означал прощание Лары Рай с синематографом.

Когда же Чардынин вконец отчаялся, ему на помощь неожиданно пришла мадам Марилиз Д’Орлиак.

Неутомимая жрица танца впорхнула в залу под руку с Вольдемаром — босоногая, несмотря на майский вечерний холодок, в небесного цвета платье с низкой талией, отороченном кипенно-белыми кружевами и расшитом по лифу крупными жемчужинами. А вслед за ней — вот диво! — впорхнула звезда Большого балета, всемирно известная балерина Алла Варсавина точно в таком же платье. Плотный вздох: «Ах!» — прокатился по залу, и толпа отхлынула от двух героинь завтрашних репортажей. Всем была известна взаимная ненависть мадам Марилиз и Варсавиной. Первая высказывалась в том смысле, что «искусство балета устарело еще в позапрошлом веке». А вторая, намекая на соперницу, говорила, что «современный танец — набор бессмысленных неэстетичных движений, призванных замаскировать неумение танцевать». И вот они в перекрестье безжалостных глаз выставлены напоказ. Глаза их сужаются. Мадам Марилиз сжимает кулаки. У Варсавиной, как у кошки, выгибается спина. Электричество бьет между ними почти видимыми разрядами. Они готовы броситься друг на друга, вцепиться в волосы, расцарапать щеки, выцарапать глаза.

Но толпа выдыхает и смыкается вокруг мадам Марилиз и Варсавиной. Инцидент исчерпан. Завтра в известном модном доме, что на Кузнецком Мосту, разразится большой скандал.

Ожогин, прячась за театральной тумбой недалеко от входа, смотрит, как публика стекается к «Элизиуму». Днем, после ухода Чардынина из больницы, он, как обычно сгорбившись, какое-то время сидел еще подле Лары, но с наступлением вечера стал волноваться. Беспокойство выражалось в нервном постукивании ногой об пол. Нынешняя премьера была самой роскошной, самой дорогостоящей и долгожданной в карьере Ожогина. В «Веронских любовников» вгрохали кучу денег. Ожидались небывалые прибыли. Ни в Москве, ни в Петербурге премьер такого масштаба еще не устраивали. Ожогин был первым на стезе устройства блистательных рекламных балов. К тому же для Лары роль Юлии в определенном смысле была прощальной. Лара расставалась с амплуа юных девушек, переходила в другую возрастную категорию. Отныне ей уготовано было Ожогиным изображать женщин-искусительниц, женщин-вамп — опытных, коварных, обольстительных. Все эти планы проф-переориентации существовали всего неделю назад, до пожара на кинофабрике.