Флаг миноносца

«Я поступил правильно, — убеждал он себя, — полк сохранён, потери невелики. Как только подойдут наши, можно будет продвигаться вперёд. Планомерно, уверенно, без нелепого арсеньевского маневрирования. Арсеньев за несколько минут до своей смерти принял решение прорываться на Ново-Георгиевскую. Может быть, это и удалось бы ему. Арсеньеву всегда везло. Даже, когда он действовал вопреки всем уставам и наставлениям. Но это везение не могло продолжаться бесконечно. Теперь он — труп. Наконец…»

Будаков поймал себя на этой мысли. Конечно, так: «Наконец…» С самим собой можно быть откровенным. При Арсеньеве он не имел решительно никаких перспектив, даже сейчас, во время наступления, когда звёздочки на погонах растут, как грибы после дождя. Каких бы успехов ни добился полк, все было бы отнесено за счёт талантов покойного командира. Яновский уж позаботился бы об этом! Для него Арсеньев — все равно, что флаг — символ морской доблести.

«Опять этот флаг! — он зябко поёжился, представив себе на мгновенье, как генерал Назаренко срывает с него погоны перед строем. — Сейчас самое главное выполнить приказ генерала, сохранить часть и удержать рубеж».

Будаков поправил булавкой фитиль коптилки, освещавшей блиндаж, и перечёл свою шифровку командующему опергруппой:

«В 17.50 убит командир полка Арсеньев. Приняв командование, я отвёл два дивизиона в Кеслерово, где сдерживаю контрнаступающие танки противника. Докладываю о дезертирстве бывшего ПНШ-2 капитана Земскова, который находился под арестом. Одновременно дезертировали разведчик Косотруб и радистка Шубина. Исполняющий обязанности командира полка подполковник Будаков».

В ответ на эту радиограмму была получена шифровка:

«Приказываю держать рубеж. При первой возможности поддержу огнём. Расследуйте обстоятельства исчезновения Земскова. Назаренко».

«Генерал сомневается! — подумал Будаков. — Однако против фактов не попрёшь! С Земсковым необходимо было покончить. Он сам помог мне своим побегом из-под ареста. Независимо от того, как высшее командование расценит моё сообщение о ложных разведданных, сейчас Земсков уже не начальник разведки и не капитан, а просто дезертир».

Будаков посмотрел на часы. Близился рассвет. В углу спал около рации дежурный радист. У входа в блиндаж храпел штабной писарь. Младший лейтенант — шифровальщик, недавно присланный в полк, спал на земле, подложив под голову свою заветную сумку с таблицами. Снаружи вышагивал часовой.

Будаков отвинтил крышечку фляжки и сделал несколько глотков. Водка ободрила его. Откусив полпомидора, он крутнул ручку полевого телефона и взял трубку.

— Дежурный по первому дивизиону слушает!

— Николаева к аппарату! — сказал Будаков.

Николаев коротко доложил, что на огневой позиции все в порядке.

— Помните, товарищ Николаев, — без моего приказания ОП не менять. Дивизионам стоять на месте.

Командир дивизиона ответил «Есть» и положил трубку, не ожидая дальнейших приказаний. В блиндаж вошёл Горич:

— Разрешите, товарищ подполковник.

— Ну, как дела, строевой медик? Садись! Выпить хочешь?

Горич мотнул головой:

— У нас в тылу появились немцы.

— Это точно?

— Точно, товарищ подполковник. Доложил мой дозор. Замечено два танка и около роты пехоты.

Будаков приказал вызвать Сомина. Горич ушёл, а вскоре на холме начали рваться снаряды. Будаков снова соединился с дивизионами, так как он понимал, что противник начнёт наступать и с фронта. В дивизионах уже было известно, что раненого Бодрова сменил Земсков, но докладывать об этом Будакову Николаев не стал.

Будаков некоторое время колебался: «Может быть, снять одну батарею и перебросить её на восточную окраину?» Он так и не решился сделать это, помня о приказе генерала Назаренко во что бы то ни стало отразить контратакующие танки. Когда пришёл Сомин, подполковник предложил ему сесть и не спеша начал объяснять обстановку:

— Вам понятно, товарищ лейтенант, что полк находится в крайне сложном положении? Такого ещё, пожалуй, не было.

В последнем Сомин справедливо усомнился, но промолчал.

— У нас только два дивизиона, причём в строю не все боевые машины… Наступают крупные силы. Генерал приказал любой ценой удержать рубеж до подхода наших частей. Вот смотрите, — Будаков вытащил из кармана расшифрованную радиограмму Назаренко.

«Подполковник не очень-то уверен в себе, — решил Сомин, — мог бы ограничиться кратким приказанием, не показывая шифровку генерала».

Из-под листка, который Будаков положил на ящик рядом с коптилкой, высовывался уголком другой листок. Прежде чем Будаков убрал его. Сомин успел прочесть слова: «…о дезертирстве бывшего ПНШ-2…»

Права была Людмила. Уже поспешил обвинить Земскова! Сомин с трудом скрыл своё негодование. Он стоял перед новым командиром полка навытяжку, но не слушал его слов. «Где же сейчас Земсков? Он должен был давно вернуться, если все обошлось благополучно. Если…»

Будаков положил на ящик карту:

— Вот ваш сектор, лейтенант Сомин. Как видите, четыре ваших орудия прикрывают полковой КП с тыла. От вас зависит многое. Помните: от вас зависит судьба полка. Если вы удержите противника, просочившегося в тыл, я представлю вас к высокой награде…

«Зачем так долго говорить о совершенно понятных вещах?» — думал Сомин. Но Будаков сказал ещё не все. Он хотел убедиться в надёжности своего тыла, а кроме того, обеспечить себе средство для отхода, если наступающие подразделения противника прорвутся сквозь огонь дивизионов Николаева и Сотника.

— Значит ясно, Сомин? Вы — сам себе начальник. Ваше дело не подпустить с тыла ни одного немецкого солдата. Огонь открываете по собственной инициативе. Выдвиньте вперёд НП — кого-нибудь из толковых ребят. Скажете, что я приказал дать вам телефонную линию.

Стрельба в тылу усилилась. Где-то на расстоянии десяти — пятнадцати километров шёл бой. Но вот выстрелы раздались совсем близко, и тут же прогрохотали очереди автоматических пушек Сомина.

«Некогда уже выбрасывать НП», — подумал он.

— Разрешите идти, товарищ подполковник? — Не дожидаясь ответа, Сомин выбежал из блиндажа. Будаков крикнул ему вслед:

— Без моего личного приказания не уводить орудия!

До батареи было совсем недалеко. Стоило только спуститься с холма и пробежать метров сто по дорожке между деревьями. На бегу Сомин услышал автоматную трескотню. Бойцы Горича, лёжа в неглубокой траншее, вели огонь по немецким солдатам, наступающим перебежками через поляну. На той стороне поляны вспыхивали отсветы стреляющих орудий, и в то же мгновение у подножия холма рвались снаряды. Их свиста не было слышно. Две самоходные установки били в упор по батарее Сомина. Одним из первых снарядов было выведено из строя орудие, стоявшее на правом фланге.

— «Фердинанды»! — доложил Сомину Белкин. — Наши снаряды их не берут.

— Прекратить огонь! — скомандовал Сомин. К собственному удивлению, он был спокоен. — Надо подпустить их поближе. Стрелять только по моей команде.

Самоходки перенесли огонь на холм. Теперь снаряды падали вокруг командного пункта. Один из них разорвался у входа в блиндаж. Радист схватился обеими руками за лицо. Младший лейтенант шифровальщик выбежал из блиндажа со своей сумкой в руках.

— Куда вас черт несёт? — заорал на него Будаков. — Телефонист, вызовите первый дивизион.

Телефонист крутил ручку изо всех сил, но связи не было. Вероятно, осколок перебил провод. Будаков послал телефониста на линию. Новый разрыв обрушился на КП. Орудия Сомина молчали.

«Неужели подавлены? Надо было все-таки снять с востока одну из батарей РС!» — Будаков торопливо набил трубку и выпустил клуб дыма. Молоденький шифровальщик перевязывал раненого радиста. Он посмотрел на Будакова жалкими, умоляющими глазами:

— Пожалуйста, не курите, товарищ подполковник. Ему и так плохо.

Будаков загасил трубку. «Дожил! Мальчишка, младший лейтенант, делает мне замечания! Ну, ничего. Пройдёт это утро, и все станет на свои места. Сейчас подоспеют наши части и начнётся нормальное наступление без арсеньевского маневрирования».