Флаг миноносца

— Я предвижу даже то, товарищ начштаба, что у вас будут потери личного состава без всяких боев, — сказал генерал.

Яновский и Арсеньев уже поняли в чем дело, но Будаков пытался спасти положение:

— Вы возражаете против употребления продуктов, поступающих не в централизованном порядке?

— Послушайте, Будаков, — нахмурился Назаренко, — не валяйте дурака. Подъезжая к вашей части, я слышал разрыв и видел, как вода вон в том озерце встала столбом. Кажется, ясно? А сейчас, товарищи командиры, раз рыба уже на столе, её нужно есть. Ну, за морскую гвардию! — он поднял эмалированную кружку и разом осушил её.

— По-морскому! — довольно заметил лейтенант Николаев.

После ужина, когда остались только Арсеньев и Яновский, генерал вынул карту и разложил её на столе:

— Завтра я сам проведу в вашем дивизионе стрельбу прямой наводкой. В семь ноль-ноль — три заряженные установки, по одной из каждой батареи, должны быть в зеленой балке, вот здесь. Видите? Присутствовать всему командному составу.

— Есть, товарищ генерал! — Арсеньев отметил на своей карте указанную точку. Назаренко пожал руки ему и Яновскому, вышел из избы и уселся в свой «виллис», где уже ждали его полковник медслужбы и старшина. На окраине села генерал остановил машину и пошёл по грязи к зенитно-противотанковой пушке. Быстрый молоденький сержант чётко отрапортовал:

— Первое орудие ПВО — ПТО несёт охрану расположения части. Докладывает командир орудия сержант Сомин.

— Как будете вести огонь по танкам, если они появятся вот на том бугре? — спросил генерал.

— Разрешите подать команду, товарищ генерал?

Сомин волновался не меньше, чем во время первого миномётного обстрела под Москвой. Его рука, поднятая к бескозырке, чуть дрожала. Генерал это заметил:

— Командуйте!

Сомин повернулся к своим бойцам:

— По танкам… Ориентир тридцать два… Вправо отдельное дерево… Дистанция — двадцать шесть, короткими…

Ствол орудия мгновенно повернулся в указанном направлении. Теперь у штурвала горизонтальной наводки сидел уже не Дубовой, а Белкин. Он поставил ногу на педаль, ожидая команду «Огонь».

— Отставить! — сказал генерал. — Хорошо!

Когда он садился в свой «виллис», Сомин увидел сидящего в машине пожилого полковника с бородкой, но раньше, чем сержант успел сообразить, где он видел это лицо, машина уже скрылась за поворотом дороги.

Не успел уехать генерал, как Арсеньев снова собрал командиров:

— Чьи люди глушили рыбу?

Все молчали, кто потупившись, а кто смело глядя в глаза капитан-лейтенанту. Его холодный презрительный взгляд выдерживал не каждый.

Николаев шагнул вперёд:

— Мои люди, — сказал он. Лейтенант знал, что глушить рыбу взрывчаткой категорически запрещается, но это делали во всех частях, и до сих пор подобная «охота» сходила с рук.

Арсеньев нахмурился. Лейтенант Николаев — командир с лидера «Ростов». Все знают, что это его любимец. Именно поэтому надо его наказать построже:

— Начальник штаба! Командиру первой батареи — пять суток домашнего ареста с выполнением служебных обязанностей. Приказ объявить всему командному составу.

Он закурил, разрешил садиться и начал говорить о предстоящей стрельбе прямой наводкой.

Когда все разъяснения были даны, Арсеньев отпустил командиров и склонился над картой. Синяя линия передовых частей противника проходила далеко от станицы Крепкинской. В этой станице почти не пострадавшей во время зимних боев, дивизион стоял уже более трех месяцев. Войной здесь и не пахло. С утра начинались занятия. «За это время мы успели немало», — подумал Арсеньев. Он вспомнил любимое выражение Яновского: «Учиться бить наверняка». «Ну что ж, ближайшее будущее покажет, хорошо ли мы использовали передышку. Кончится распутица, и фронт оживёт».

Вынужденное безделье раздражало Арсеньева. Ему казалось, что оно размагничивает бойцов. Они прижились по хатам, подружились со своими хозяйками. Человек легко привыкает к хорошему. Пьют молочко, иногда и самогон, закусывают жареной рыбкой.

Дверь скрипнула. Хозяйка — женщина лет тридцати пяти, в чёрном платке, накинутом на полные плечи, ещё свежая и статная, как большинство казачек, неслышно прошла по комнате в своих мягких сапогах и поставила прямо на карту крынку парного молока.

Он поблагодарил и осторожно отодвинул молоко в сторону. Хозяйка не уходила:

— Пейте, Сергей Петрович. Ну его с той картой!

Она села рядом, почти касаясь синего кителя своим плечом. От всей её уверенной, ладной фигуры веяло спокойным теплом. За открытым окном, задёрнутым кисейной занавеской, проходил патруль. Арсеньев узнал по голосу одного из наводчиков второй батареи. Матрос лениво рассказывал своему спутнику:

— Закрываю, значит, дверь, а она сама, голубушка, тут как тут. Здо-ровая такая молодица, ровно телка…

Капитан-лейтенант поднялся со скамьи, надел фуражку и молча вышел. На углу деревенской улицы, надрываясь, буксовала застрявшая в грязи полуторка. Шофёр громко ругался, а двое матросов бросали под колёса кирпичи.

2. КРЕПКИЕ НЕРВЫ, ВЕРНЫЙ ГЛАЗ

Генерал Назаренко разрешил оставить дивизиону морскую форму. Это было большой радостью для Арсеньева. Не зря ему сразу понравился этот моложавый, подвижный генерал с проседью на висках. По своему положению Назаренко подчинялся непосредственно командующему фронтом. Ему ничего не стоило отстоять своё мнение в штабе армии. Но, что было удивительнее всего, в самом дивизионе нашёлся человек, который, как выразился Яновский, «решил перекрасить моряков в защитный цвет». Это был майор береговой обороны Будаков. И, надо сказать, аргументы его казались вполне убедительными. С наступлением тёплых дней, когда подсохли прифронтовые аэродромы, авиация противника наведывалась все чаше. Двухфюзеляжный корректировщик, прозванный на фронте «рама», появлялся по нескольку раз в день. Проходили цепочкой хищные «юнкерсы» с черно-жёлтым поджарым брюхом, рыскали над дорогами пары увёртливых «мессеров», выискивая себе лёгкую поживу.

— Чёрная форма размаскирует нас! — горячо уверял Будаков. Это было правильно. Арсеньев и Яновский скрепя сердце разрешили выдать всем летнюю солдатскую форму. Бушлаты и бескозырки не отбирали. Они оставались как бы выходной формой. Все командиры по-прежнему ходили в мичманках, составлявших непредусмотренное никакими уставами сочетание с хлопчатобумажными гимнастёрками. «Там будет видно! — отмахивался Арсеньев от армейского интенданта. — Начнутся бои, тогда посмотрим».

Именно в этой смешанной форме дивизион вышел на выполнение первой боевой задачи на юге.

Рассвет застал батареи в степи. Боевые машины, врытые до половины в землю, были готовы к открытию огня. Расчёты отдыхали после работы. Всю ночь матросы рыли аппарели для машин и боезапаса, укрытия и ходы сообщения.

— Дождались! — ворчал Шацкий. — Из моряков стали землекопами! — Его мозолистые ладони не впервые держали лопату. Кочегар почти не чувствовал усталости, в то время как многие другие лежали вповалку на росистой степной траве. Но Шацкому казалось унизительным рыться в земле.

— Пехота — ей положено. А наше дело: залп, и отдать швартовы, выбрать якорь!

Залп дали, когда совсем рассвело, но машины оставались в аппарелях. Лейтенант Рощин с наблюдательного пункта пехотного полка передал по телефону: «Снаряды легли точно. Комполка просит ещё один залп».

После второго залпа появилась тройка «юнкерсов». Они шли прямо на дивизион, выстраиваясь на ходу в цепочку. Сомин не отрывал бинокля от самолётов. «Когда видишь врага и знаешь, как его поразить, — думал он, — самая серьёзная опасность не кажется очень страшной».

Головной «юнкерс» накренился на левое крыло и с воем пошёл в пике. Расчёты боевых машин скрылись в укрытиях. Только зенитчики оставались на поверхности земли.

Сомин почувствовал сильное желание лечь плашмя на траву. Ему хотелось стать плоским, как лист бумаги. Он сделал над собой усилие, взглянул на Земскова. Лейтенант стоял во весь рост, высоко подняв руку: