Военный талант

Женщина выглядела привлекательной на свой бюрократический, хорошо отутюженный манер.

– Мистер Бенедикт! Позвольте выразить соболезнования в связи с кончиной вашего дяди. – Пауза. – Он был уважаемым клиентом фирмы «Бримбери и Конн», а также нашим другом. Нам будет недоставать его.

– Как и всем нам, – сказал я.

Изображение кивнуло. Губы женщины дрожали, и, когда она вновь заговорила, голос ее звучал неуверенно, что убедило меня в подлинности ее чувств, несмотря на бесстрастность речи.

– Мы хотели сообщить, что вы являетесь единственным наследником его поместья. Вам следует представить необходимые документы, перечисленные в приложении к данному сообщению. – Она слегка заколебалась. – Мы уже начали предпринимать шаги для официального признания Габриэля погибшим. Конечно, будет определенная задержка, поскольку суд не очень охотно берет дела о пропавших без вести, даже в такой ситуации. Тем не менее, как только представится возможность, нам хотелось бы действовать в защиту ваших интересов. Следовательно, вы должны безотлагательно отправить нам документы.

Она села и поправила юбку.

– Ваш дядя оставил для вас запечатанное сообщение, которое следует передать вам в случае его смерти. Оно включится в конце разговора по звуку вашего голоса. Скажите любое слово. Прошу вас, не колеблясь, сообщить нам, если мы можем быть чем-то вам полезными. И еще, мистер Бенедикт, – ее голос упал до шепота, – мне, действительно, будет не хватать его.

Я остановил запись, прогнал тестовую программу и отрегулировал изображение. Затем вернулся в кресло и долго сидел, не надевая обруч.

– Гейб, – наконец произнес я.

Свет померк, и я очутился дома, в старом кабинете на третьем этаже, в мягком кресле, которое когда-то так любил. Казалось, ничего не изменилось. Я узнал отделанные панелями стены, старую тяжелую мебель, шторы цвета красного дерева. В камине потрескивал огонь. И Габриэль стоял рядом.

Стоял так близко, что я мог бы дотянуться до него рукой – высокий, худой, еще более поседевший, его лицо частично скрывала тень. Он молча прикоснулся к моему плечу, потом сжал его.

– Привет, Алекс.

Все это было лишь имитацией, но в тот момент я понял, как мне будет недоставать старого чудака. Эта мысль вызвала неоднозначные чувства, к тому же я был удивлен: Гейб принял бы свою судьбу, не подвергая никого испытанию процедурой сентиментального прощания. Это было на него не похоже.

Мне хотелось разрушить иллюзию, просто сидеть и смотреть, но приходилось отвечать, иначе изображение будет реагировать на молчание.

– Привет, Гейб.

– Поскольку я здесь, – грустно сказал он, – можно предположить, что дело плохо.

– Мне очень жаль.

Он пожал плечами.

– Бывает. Трудно выбрать менее подходящее время, но не всегда удается управлять событиями. Полагаю, тебе известны подробности. А может и нет. Там, куда я собрался, есть шанс просто исчезнуть и никогда не появляться.

«Да, – подумал я, – но все случилось не так, как ты ожидал».

– Куда же ты собрался?

– Охотиться в Даме-под-Вуалью. – Он покачал головой, и я заметил, что его переполняет сожаление. – Иногда все складывается чертовски неудачно, Алекс. Надеюсь, что бы там ни случилось, но случилось это на обратном пути. Мне бы не хотелось умереть прежде, чем я все выясню.

Мольба, а это была именно мольба, повисла в воздухе.

– Ты так и не добрался до Станции Сараглия, – ответил я.

– Вот как?

Гейб нахмурился и как-то сгорбился, будто сломался. Он отвернулся, обошел кофейный столик, стоявший на этом месте много лет, и неловко опустился в кресло напротив меня.

– Жаль.

Его движения стали более осторожными, а лицо, напоминающее лицо Дон Кихота, посерьезнело. Были ли это признаки старости или просто реакция на известие о собственной смерти. Во всяком случае, в нашем разговоре ощущалось нечто смутное, какая-то трепетная неопределенность, какой-то разлад.

– Ты хорошо выглядишь, – сказал я откровенную глупость. При данных обстоятельствах замечание было мрачноватым, но Гейб, казалось, этого не заметил.

– Жаль, что нам не пришлось побеседовать хотя бы еще раз. Эта встреча – совсем не то.

– Да.

– Мне хотелось, чтобы мы лучше понимали друг друга.

На это нелегко было ответить. Гейб заменил мне и отца, и мать, и у нас возникали обычные разногласия отцов и детей. Даже большие, потому что Гейб был идеалистом.

– Ты слишком усложнил наши отношения, – продолжал он.

Он имел в виду, что я неплохо устроился в жизни, продавая антиквариат частным коллекционерам. Занятие, которое он считал аморальным.

– Я не нарушал законы, – ответил я.

Мое возражение звучало бессмысленно, ведь теперь Гейб находится там, куда не докричишься. Осталась только иллюзия.

– Здесь ты бы их нарушал! Ни одно просвещенное общество не позволяет бесконтрольно заниматься такими вещами. – Гейб глубоко вздохнул и медленно выдохнул. – Оставим это. Я заплатил за свои принципы более высокую цену, чем мне хотелось бы, Алекс.

Сидящий передо мной человек был всего лишь компьютерной программой и знал только то, что было известно моему дяде в момент записи. У него не было ни тех принципов, с позиций которых он говорил, ни настоящего чувства сожаления, которое испытывал я. Но это позволяло ему делать то, что хотелось бы сделать мне самому и чего я сделать не мог.

– Если бы я мог изменить прошлое, я бы не стал придавать этому такое значение.

– Но ты бы все же исчез.

– Конечно.

– Хорошо.

Он улыбнулся и с удовлетворением повторил мою реплику.

– Для тебя еще не все потеряно, Алекс.

Гейб поднялся, оттолкнувшись руками от кресла, открыл бар, извлек бутылку и два стакана.

– «Туманящий голову», – объявил он. – Твой любимый.

Хорошо быть дома!

Вступив в беседу с кристаллокопией, я нарушил свое правило – отдался во власть изображений и позволил себе принимать иллюзии за реальность. Только сейчас я осознал, как соскучился по этому украшенному панелями и заставленному книжными полками кабинету в задней части дома. Он всегда был одной из моих любимых комнат. Вторая находилась на чердаке: волшебное место, откуда я столько раз следил за лесом, ожидая появления драконов или вражеских солдат. Он пах сосной. Свежими полотняными занавесками, касселитовыми книжными обложками и паленым деревом. Здесь полно экзотических фотографий: заброшенная башня, увитая плюшем, которую охраняет непристойный идол, состоящий из брюха и зубов; разрушенная колонна в совершенно пустынной местности; маленькая группа людей у ступенчатой пирамиды, освещенной парой лун. На одной из стен висела репродукция картины Маркросса с изображением бессмертного «Корсариуса», а рядом – рисунки мужчин и женщин, с которыми работал Гейб, выполненные в технике многослойной печати, и среди них – мой портрет в четырехлетнем возрасте.

Здесь всегда было много различных предметов, найденных Гейбом во время полевых сезонов: игрушки, компьютеры, лампы, статуэтки. Даже сейчас я видел какой-то цилиндрический, весь в заклепках предмет под стеклянным колпаком.

Я поднял бокал, показывая, что пью за его здоровье. Он поднял свой, наши глаза встретились, и я почти поверил, что у нас с Гейбом, наконец-то, все наладилось. Напиток был теплым, довольно мягким и имел привкус прошлого.

– Тебе надо кое-что сделать, – сказал Гейб.

Он стоял перед картиной Ван Дайна, изображавшей развалины в Пойнт-Эдварде. Знаете, темные руины, а над ними красно-золотые кольца и скопление серебряных лун. Таким его нашли после нападения.

Кресло было удобным, даже сверхъестественно удобным, «Туманящий» – превосходным. Такой эффект всегда возникает от объектов, которые не существуют в реальности. Некоторые говорят, что совершенство портит иллюзию, что воспроизведение с кристаллов могло работать лучше, если бы физические ощущения были приглушены или имели какой-нибудь дефект, как в реальности.