Страница 9 из 55
Заключенные дисбата жили в приземистом двухэтажном здании, в бывших монашеских кельях. В помещениях, рассчитанных на двух монахов, ютилось по шесть человек. На ночь двери келий закрывались на запор с наружной стороны, а утром, перед подъемом, открывались. Хуже всего приходилось живущим на втором этаже с южной стороны — за короткую летнюю ночь помещения, нагретые безжалостным июльским солнцем, не успевали остыть до того, как принять солнечные лучи наступающего дня. В небольших кельях с зарешеченными глухими окошками стояло по шесть коек в три яруса. За ночь в непроветриваемом помещении спертый воздух нагревался до температуры сауны, так что мало кто не просыпался еще до подъема, плавая в поту, кляня, чертыхая, матюкая руководство дисбата.
Ежедневный подъем в шесть, со звуком сирены, — и через сорок пять секунд все должны быть в строю, иначе наказание. Короткая перекличка, и снова: «Время пошло!» — давалось ровно пятнадцать минут, чтобы в сортире на двенадцать очков оправились около ста человек. Свисток дежурного означал, что время вышло, и если ты не находился в строю с голым торсом, то ожидало наказание. Получасовая физзарядка, двадцать минут на приведение в порядок себя, койки, личных вещей, и построение на завтрак. За пятнадцать минут следовало получить порцию из бачка на десять человек, съесть, отнести посуду на мойку и снова успеть на построение.
Затем начинались отупевающие, бесконечные занятия строевой подготовкой на монастырском дворе, превращенном в плац: «раз-два-три», «тянуть носочек», «выше ногу», прерываемые лишь двадцатиминутной паузой на обед и политучебой. И все по времени, по свистку, и к двадцати часам, когда теоретически наступало личное время и можно было подшить воротничок, привести себя в порядок, написать письмо, примерно треть дисбатовцев уже успевали «провиниться», не уложившись в отведенное время или совершив другие нарушения, и снова отправлялись на плац совершенствоваться в строевой подготовке или в наряд на кухню, уборку помещений и уборной.
В двадцать один час начинался обязательный просмотр программы «Время», а после — построение, отбой. Дисбатовцев закрывали в кельях, гасили свет. Штрафники в полной темноте, нещадно коля пальцы иголками, совершенствовались в мастерстве подшить воротничок вслепую, чтобы на следующий день вновь не оказаться в штрафниках. После трех-четырех «тренировок» они достигали совершенства в умении делать все это на ощупь, с закрытыми глазами.
Для особо злостных штрафников имелся карцер — глубокий подвал, где в полной темноте, получая всего два раза в день воду и хлеб, а на ночь — откидную жесткую койку без матраса и одеяла, они проводили бесконечно тянувшееся время.
Но среди заключенных имелась небольшая привилегированная прослойка специалистов разного профиля — по ремонту автомобилей, квартир, были и другие умельцы. Их использовали в соответствии с их мастерством, взамен обеспечивая более щадящий режим.
Антон не стал скрывать свои творческие способности, но это мало что дало — изредка, на час-два, его привлекали к оформительской работе и вновь отправляли в казарму, где воскресенье ничем не отличалось от будней. По иронии судьбы, соседями Антона по келье оказались пять «дедов» из разных воинских частей, которые сидели за неуставные отношения — издевательства над молодыми солдатами. Они его встретили недружелюбно — по «беспроволочному телеграфу» им уже успели донести, за что он попал сюда.
Может быть, со временем у них наладились бы отношения — здесь все были равны, но «дед» Семен из соседней кельи, попавший сюда за хищения в столовой, стал подначивать соседей Антона — не боятся ли «дедушки», что «салага» станет их обижать, на тумбочку ставить, чтобы «куковали», сколько ему до дембеля осталось? А ему ведь — ой-ой сколько осталось!
Шутку подхватили и другие заключенные, при малейшей возможности стараясь поддеть соседей Антона. Постепенно обстановка в келье накалялась, грозя разрядиться неприятностями.
В тот день Антона забрал замполит для оформления стенда «Будни дисбата», выпуска стенной юмористической газеты «Равняйсь!» и другой наглядной агитации — намечалась в ближайшем будущем комиссия «сверху». На все про все замполит дал ему два дня, работать Антон должен был в «ленинской» комнате, где обычно проводилась политучеба.
Со стендом Антон справился быстро: он обновил названия яркими флуоресцентными красками и решил предложить замполиту сделать новые фотографии, а заодно хотел продемонстрировать ему свои навыки в фотоделе. С юмористической газетой было сложнее — кроме названия надо было подумать над содержанием и изобразить все это. А обстановка в дисбате и состояние психики Антона не располагали к юмору.
«А может, обыграть ситуацию, которая у меня сложилась с соседями? Изобразить, как «салага» лежит на койке, а вокруг него пять «дедов» на тумбочках кукуют? Им это не понравится, но и чихать на них! Однако одного сюжета мало, надо как минимум пять. Что еще?»
Но ничего не приходило в голову, и Антон быстро нарисовал задуманное: у пяти фигур, стоящих в одних трусах на одной тумбочке, на шее висели таблички с надписью «Дед», да и внешне они были очень похожи на его соседей. Раздумывая, что бы еще такое изобразить, Антон услышал, как за спиной открывается дверь, и обернулся…
5. Украинское Полесье. Весна. 2005 год
Иванна проснулась от звонка будильника мобильного телефона. Он показывал одиннадцать часов вечера — в ее распоряжении было еще полчаса. Соскочила с кровати, голова закружилась — так хотелось спать. Посветила телефоном-фонариком, и на круглом столе, расположенном посредине комнаты, обнаружила миску с холодной водой, заблаговременно поставленную ею перед сном. Умывшись, почувствовала себя немного бодрее.
Предстоящий ночной поход в лес казался ей теперь безрассудной авантюрой, она вспомнила, как ее предостерегали Николай Николаевич и этот странный мальчик Егор с внешностью Винни-Пуха, рассудительный не по возрасту. Но материала для статьи, чтобы оправдать командировку, не было, и Иванна была готова на все, лишь бы не вернуться с пустыми руками в редакцию. В голову лезла всякая чертовщина, жуткие истории, которые когда-то читала: про ведьм, вурдалаков, оборотней и прочую нечисть. Неожиданно, все отодвинув назад, вспомнились слова учителя Ивана Леонтьевича, намекнувшего, что Николай Николаевич знает и скрывает некую информацию об оборотнях.
«А может, я не так истолковала слова учителя? Может, он намекал, что Николай Николаевич имеет отношение к этим оборотням, вовкулакам, их еще называют волколаки? Николай Николаевич — оборотень?» Попыталась рассмеяться, но не получилось. Вспомнились некоторые странности в его поведении, да и сам школьный учитель был с большими странностями. А если подумать, то все, с кем она общалась здесь, вели себя и говорили странно. Учитель, который корпит над книгами в пустой школе поздними вечерами; Николай Николаевич, старающийся ничего лишнего не сказать; Ростик-Pугон, летающий на мотоцикле по рытвинам, словно горя желанием поскорее свернуть себе шею; бледный мальчик со странным прозвищем Вольф; толстый Егор, похожий на медвежонка Винни, предупредивший об опасности похода в лес, но не раскрывший причин этого, и апофеоз странностей — вдова Шабалкина. И еще, еще…
«А сама я разве не со странностями? Первый раз увидела сельских ребят — и сдуру поддалась на их предложение ночью пойти в лес. А вдруг у них в головах какие-то нехорошие намерения по отношению ко мне? Не такие они и дети…» Идти ей расхотелось, но и материала не было. Вздохнув, она собралась выходить, сжимая в кармане куртки просроченный баллончик со слезоточивым газом.
Старалась идти осторожно, не шуметь, но все равно Шабалкина, непонятно по какой причине устроившаяся спать на большом сундуке в кухне, хотя пустовал диван в гостиной, встрепенулась.
— Чего тебе не спится, полуношница? Если приспичило на двор по надобности, то в сенях стоит ведро — пользуйся.