Тугая струна

Вэл Макдермид

Тугая струна

Дрожит, звенит струна в крови,

Смиряя под рубцами боль

Давным-давно забытых боен.

Пролог

Убийство похоже на волшебство, думал он. Неуловимым движением ему всегда удавалось обмануть глаз, так оно должно было оставаться и впредь. Словно приход почтальона в дом, где после готовы поклясться, что никто не заходил. Это знание укоренилось в нем, как кардиостимулятор в сердечной мышце. Лишенный этого волшебства, он давно был бы мертв. Или все равно что мертв.

Только взглянув на нее, он сразу понял, что она будет следующей. Еще даже не встретился с ней глазами, но уже знал наверняка. Тут неизменно присутствовала совершенно особая комбинация, которая в словарике его чувств трактовалась как совершенство. Невинность и зрелость, темные, как мех норки, волосы, живые глаза. Пока еще он не ошибся ни разу. Этот инстинкт позволял ему оставаться в живых. Или все равно что в живых.

Он смотрел, как она смотрит на него, и под неотвязный гул толпы ему слышалась музыка, эхом отдававшаяся в голове. «Джек и Джил пошли на горку зачерпнуть воды ведерко. С горки Джек упал, голову сломал…». Плясовая мелодия набрала силу, выплеснулась и затопила мозг, как весенний паводок смывает мостки. А Джил? А как же Джил? О, он-то знает, что случилось с Джил. Снова и снова, без конца, неотвязно, как прилипчивый детский стишок. И насытиться невозможно. Никогда кара не остановит его, не предотвратит преступления.

А значит – быть следующей. И вот он стоит и смотрит, как она смотрит на него, и отправляет ей глазами послания. Послания, в которых говорится: «Я одарил тебя своим вниманием. Попробуй пробраться ко мне, и я одарю тебя еще больше». И она прочла это. Она прочла это совершенно явственно. Она вся была как на ладони – жизнь еще не била ее, не уродовала рубцами чистоту ее помыслов и надежд, еще не замутнила ее восприятия никакими помехами. Улыбка понимания приподняла уголки ее рта, и она сделала первый шаг на долгом и завораживающем – для него – пути познания и боли. Боль, если речь шла о нем, не была единственной необходимостью, но одной из них – уж это наверняка.

Она прокладывала дорогу в толпе. Их манера идти разнилась, он это заметил. Одни прямо шли к нему; путь других был извилист, они шли опасливо – на случай, если неправильно поняли то, что, как им казалось, говорили его глаза. Эта выбрала кружной путь, заворачивая даже и по спирали, словно ее ноги следовали виткам гигантской раковины, – музей Гуггенхайма в миниатюре, уложенный в два измерения. Она продвигалась целеустремленным шагом, не сводя с него глаз, как будто между ними не было никого и ничего – никаких препятствий, способных отвлечь внимание. Даже когда она оказалась позади него, он продолжал чувствовать ее взгляд, который был именно таким, каким, по его мнению, ему следовало быть.

Такой путь сказал ему о ней кое-что. Она хотела насладиться их встречей. Она хотела рассмотреть его во всех возможных ракурсах, чтобы навсегда запечатлеть его в своей памяти, потому что думала, что это единственный ее шанс тщательно рассмотреть его. Если бы кто-то открыл ей, что на самом деле готовит ей будущее, она лишилась бы чувств от ужаса.

Наконец описываемые ею непрерывно сужающиеся круги привели ее к нему почти вплотную, так что разделяли их теперь только обступившие его поклонники – один или два кружка. Он скрестил с ней взгляд, добавил в него неотразимости и, вежливо кивнув окружавшим его, шагнул ей навстречу. Люди послушно расступились, когда он сказал: «Рад познакомиться, вы разрешите?»

В ее глазах мелькнула нерешительность. Должна ли она отойти, как отошли они, или от нее ждут, что она останется в зоне его завораживающего взгляда? Это не было борьбой; борьбы никогда не происходило. Она была очарована, реальность этого вечера превзошла самые смелые фантазии. «Привет, – сказал он, – ну и как тебя зовут?»

Она сразу же лишилась дара речи. Никогда раньше не была она так близка к славе. Голова закружилась от зрелища этих ослепительных зубов, открывшихся в улыбке, предназначенной ей одной. «Какие у тебя большие зубы, – вспомнилось ему, а это для того, чтобы легче съесть тебя».

– Донна, – наконец пробормотала она. – Донна Дойл.

– Красивое имя, – ласково сказал он. Улыбка, которую он получил в ответ, была такой же лучезарной, как и его собственная. Иногда все это казалось ему даже слишком простым. Люди слышали то, что хотели услышать, особенно когда то, что они слышали, походило на их мечту, вдруг ставшую реальностью. Полное забвение всякого недоверия, вот чего он достигал каждый раз. Они подходили к этому так, словно ожидали, что Джеко Вэнс и все, кто связан с великим человеком, окажутся именно такими, как на телеэкране. По ассоциативной связи каждого, кто входил в окружение знаменитости, покрывали той же позолотой. Люди так привыкли к искренности Вэнса, так сжились с его явленной всем добропорядочностью, что им и в голову не могло прийти подозревать ловушку. Да и к чему им, если у Вэнса был имидж, заставлявший доброго короля Венцеслава казаться Скруджем в сравнении с ним? Соискатели вслушивались в слова и слышали сказку о Джеке и бобовом зернышке – маленькое зернышко, выпестованное Вэнсом и его почитателями, на их глазах превращалось в дерево жизни, на самой верхушке которого им виделся великолепный цветок, распустившийся для них одних.

В этом отношении Донна Дойл ничем не отличалась от прочих. Казалось, она действует согласно сценарию, составленному им для нее лично. Продуманным маневром он увлекал ее в уголок, делая вид, что хочет подарить ей фотографию Вэнса-супер-звезды. Потом, словно бы попристальнее вглядевшись в нее, так естественно, что это сделало бы честь самому Де Ниро, выдохнул:

– Боже мой. Конечно. Конечно!

Точно до него это внезапно дошло.

Остановленная, когда ее пальцы были уже возле его руки, протянутые за тем, что было ей почти обещано, она нахмурилась, не понимая:

– Что такое?

Лицо его исказила легкая гримаса абсолютной скромности и самоуничижения.

– Прости меня. Уверен, у тебя лучшие виды на будущее, чем мы, создатели посредственных телепрограмм, можем тебе предложить.

Когда он впервые попробовал эту роль – чувствуя, как потеют руки, а кровь стучит в ушах, – то думал, что все это так банально, что может обмануть разве что слепоглухонемого. Но, следуя своим инстинктам, он всегда оказывался прав, даже когда они вели его по тропе преступлений. Та, первая, – точно так же, как и эта, – тут же поняла, что ей предлагается нечто, совершенно недоступное малозначащим остальным, с кем он разговаривал только что.

– О чем вы? – затаив дыхание, робко, не смея признать то, во что уже успела поверить, – на случай, если поняла неправильно и рискует испытать обжигающий стыд, если это окажется недоразумением.

Он чуть пожал плечами, так что ткань его безупречного пиджака едва дрогнула от этого почти неощутимого движения.

– Забудь об этом, – сказал он и слегка, еле заметно качнул головой. Грустный потупленный взгляд выразил разочарование, ослепительная улыбка исчезла с лица.

– Нет, скажите мне.

Теперь уже это был вопль на грани отчаяния, потому что кому же не хочется быть звездой, что бы он там ни говорил. Неужели вот сейчас он возьмет и выдернет из-под нее этот почти обозначившийся волшебный ковер-самолет, готовый вознести ее из ее скучной жизни в его мир?

Быстрый взгляд по сторонам – убедиться, что никто их не слышит, – потом голос стал одновременно мягким и настойчивым.

– Новый проект, над которым мы сейчас работаем. Ты – именно то, что мы ищем. Ты была бы в нем просто великолепна. Как только я тебя разглядел, сразу же понял, что ты – это то, что надо. – Улыбка сожаления. – Сейчас, по крайней мере, я буду держать тебя в голове, когда мы станем разговаривать с сотнями кандидаток, которых к нам присылают. Может быть, нам повезет и…