Страница 91 из 128
— Да вас, дядька, дожидаемся, — продолжала подыгрывать ему Татьяна.
Он подошел совсем близко и увидел, с кем разговаривает.
— Татьяна, не знаю вас по отчеству, так это вы?
— Я. А отчество вам зачем? Неужто решили на мне жениться?
— Та нет. Для приличия, — смутился Кабанюк и тут же предложил: — А чего вы так сидите? Народ вон в город подался. Слухайте, а давайте я вас приглашу куда-нибудь гульнуть, чего так сидеть на воду дуть?
Татьяна ни с того, ни с сего вдруг рассмеялась. Столько в том предложении было мужской простоты, без позерства и желания произвести впечатление, что ей не захотелось отказываться. А почему бы и нет? Он ведь приглашает не для того, чтобы покрасоваться с нею рядом, а совершенно по-дружески. Она протянула ему руку.
— Ведите меня, котик!
— А подружку? — спросил ради справедливости Кабанюк.
— Вам одной женщины мало? — охнула Татьяна и шлепнула себя по бедрам.
— Ну, а шо ж она тут одна будет сидеть. Нехорошо.
Люба встала и собралась уходить. Он обнял ее за талию.
— Никуда не отпустим. У меня денег и на двух хватит. Чего им в карманах пропадать.
Татьяна подошла к девушке. Ей не хотелось оставлять ее в каюте Павла.
— Милочка, не обижайся на меня. Я же шучу. Мы обязательно должны стать подругами. Я тебе не соперница. Я для тебя история. И не дуйся. Пошли с нами. Павел должен отдохнуть, а нам, молодым и красивым, грех в такую ночь, да еще в Греции, дурью маяться. Тем более, кошелек сам напрашивается.
— А точно, — подтвердил Кабанюк. — На таких дамочек истрачу все, до цента.
Люба несколько растерялась. Она бы побежала к Павлу, но не исключено, что он ее просто прогонит. Лучше продлить неопределенность до утра. И она согласилась.
Кабанюк взял под руки обеих женщин и, гордо вышагивая, повел их к трапу.
По пути они наткнулись на одиноко стоящего у трапа Леонтовича.
— Ой! — испугалась Люба и хотела убежать. Но Татьяна схватила ее за джинсовую куртку.
Леонтович, очевидно, был слегка пьян. Он внимательно посмотрел на них и укоризненно спросил:
— И вы туда же?
— Куда? — не понял Кабанюк.
Леонтович махнул в сторону берега.
— Нас пригласили в таверну! А ты о чем задумался? — беззаботно и лихо спросила Татьяна.
— Каждый раз, когда я попадаю в Афины, задаю себе один и тот же вопрос — зачем я здесь? — грустно заметил Леонтович.
— Та мы ж в Пирее, — поправил его Кабанюк.
Шоумен взглянул на него с сожалением и опять махнул рукой.
— Послушай, котик! Ты же тут все знаешь? — воскликнула Татьяна.
Он утвердительно кивнул.
— Пошли с нами. Вернее, поведи нас куда-нибудь, — предложила она.
— К чему вам я? Здесь везде все открыто…
Кабанюк встрепенулся, обнял Леонтовича и тоном, не терпящим возражений, гаркнул:
— Не отпустим. Ты арестован и никуда от нас не денешься! Приглашаю всех. Счет — мне, удовольствия — вам, мои дорогие!
Леонтович насилу избавился от его объятий и спросил Татьяну:
— Кто этот дикий человек?
— Спонсор, — кокетливо ответила та. — Пошли, Леня. Чего пить здесь? Надоело.
С этим тезисом шоумен согласился. После убийства Ларисы ему стало невмоготу слоняться по замкнутому пространству корабля. Везде мелькало ее лицо. Он убеждал себя, что это галлюцинации. И все равно всматривался в толпу с надежной увидеть Ларису.
— Пошли, — сказал он так, будто ему предложили отправиться в тяжелый военный поход, и, повернувшись, зашагал вперед.
— О, у нас теперь свой Сусанин! — подняв руки вверх, оповестил Кабанюк.
Греческие пограничники, проверявшие документы, особенно приветливо улыбнулись ему, решив, что это и есть знаменитый русский артист.
— Куда теперь? — Кабанюк крутился между своими гостями и всех хватал за руки.
— На Плаку, — все так же грустно ответил Леонтович и остановил такси.
— А это где? — не унимался Кабанюк.
— В Афинах.
— А где Афины?
— Таня, прошу, заткни ему уста поцелуями, — взмолился шоумен.
И, осчастливленный плотным прикосновением туб любимой артистки, Кабанюк замолчал надолго. Его, как самого толстого, посадили на переднее сиденье. Дамы уселись по бокам Леонтовича. Все, кроме него, оказались в Греции впервые. И с возрастающим интересом смотрели по сторонам из видавшего виды «мерседеса», который мчался по прекрасному шоссе из Пирея в Афины. Сбоку вилась наземная трасса метрополитена, и маленькие, непривычные для российского глаза вагончики неспешно колыхались, безнадежно отставая от проносящихся машин.
Леонтович попросил водителя подъехать со стороны Монастыраки. Они сделали круг по утопающей в огнях и толпах народа площади Омония и свернули на улицу Афин. Татьяна и Люба, несмотря на разницу в возрасте, охали и ахали при виде витрин магазинов. А Кабанюк поражался:
— Глянь, усюду сидят и пьют! А время-то по ихнему — начало первого!
Таксист остановился и показал жестами, что дальше следует идти пешком. Кабанюк протянул ему десять долларов. Тот стал отказываться и что-то быстро говорить по-гречески.
Леонтович порылся в своем бумажнике и достал драхмы. Двух тысяч оказалось достаточно.
— Слухай, они совсем не уважают доллары! — возмутился Кабанюк, обидевшись за американскую валюту.
— Сейчас поменяем, — успокоил его Леонтович и пошел вперед.
Они попали на узкую улочку, состоящую сплошь из магазинов. Несмотря на поздний час, почти все они были открыты. Торговцы и хозяева стояли у распахнутых дверей и приглашали войти внутрь. Там, в ярком свете множества ламп, возвышались греческие амфоры, статуэтки богов, бюсты философов, расписанные греческим орнаментом тарелки. У входа в магазины сверкали горы медной начищенной посуды. Над головами от легких дуновений ветерка развевались разноцветные платья, майки со всевозможными надписями, широкие полосатые штаны. Внизу, под ними, была выставлена обувь, и мужская и женская, из грубой черной и рыжей кожи.
На маленьких лотках, стоящих прямо посреди улицы, лежала бижутерия, а рядом сверкали золотыми и бриллиантовыми украшениями витрины ювелирных магазинов.
Отовсюду была слышна английская, немецкая, реже итальянская и французская речь. По-гречески выкрикивали отдельные слова только мальчишки, бегающие с круглыми подносами, которые они держали за привязанные к бокам веревки, умудряясь не пролить из чашечек кофе.
Людей было много. Все неспеша двигались в двух противоположных потоках. Никто ничего не покупал. Но все торговались и обсуждали товары. Люба шла завороженная. Такого она не видела даже в сказках. Заграница всегда представлялась ей огромными домами и рекламой на них, а внизу обязательно мчались машины, и на пустынных улицах стояли проститутки. Здесь же постройки были двух- и трехэтажными. И главное, все существовало для нее. Совершенно незнакомые люди улыбались, словно давно ее знали, и возникало в душе огромное чувство доброты ко всему, что ее окружало.
Кабанюк не мог, сдержать восторга, хватал за руку Татьяну и тащил в каждый новый магазин:
— Кисонька, ну укажи, що тебе подарить?
Она хохотала и показывала на деревянные фигурки сатиров с огромными загнутыми вверх членами.
— Та нет. Это неприлично, — смущался глава администрации и тащил ее дальше.
Леонтович свернул направо и по темной улице пошел вверх. Остальные поспешили за ним. Пройдя несколько переулков, шоумен остановился и объявил:
— Мы на Плаке. Посмотрите вверх.
Как по команде, все задрали головы и замерли от восторга. В ночном небе, почти над ними, подсвеченный со всех сторон гигантскими снопами света, висел огромный античный храм с колоннами золотисто-молочного цвета.
— Что это? — прошептала ошеломленная красотой Люба.
— Парфенон, — столь же тихо ответил Леонтович.
— Мать твою… — не удержался от восклицания Кабанюк. — Это ж надо такую громаду осветить!
Татьяна ничего не сказала. У нее просто закружилась голова. То, что она видела, во многом отличалось от той Европы, по которой она проехала с гастролями.