Страница 104 из 128
Антигони на это и надеялась. Ни в коем случае ей нельзя было двигаться с места.
— Вставай, падла, — Лавр занес уже ногу для удара, но прежде предупредил: — Не доводи до греха. Один раз ударю, у тебя матка выпадет.
Антигони не отреагировала. Лишь постаралась повернуться к нему боком. Но нанести удар ему не удалось. Сзади на него, подобно медведю, навалился Петр Кабанюк. Он уже давно шатался по кораблю в надежде затащить какую-нибудь загулявшую конкурсантку или пассажирку к себе в каюту. А когда движение прекращалось, сидел на палубе, пил из горла «Метаксу» и смотрел в бинокль за приближающимися девицами. Антигони в костюме Любы он заметил сразу, ее внешний вид не вызывал никаких подозрений, и он подумал, что Люба направляется в каюту к графу. Но когда спустился, чтобы ее поприветствовать, увидел нечто, возмутившее его до глубины души.
Поэтому, обхватив Лавра за горло, он своим весом стал выгибать его назад. Лавр уперся локтями в его огромный живот, но никак не мог вырваться из захвата. Пришлось хрипеть:
— Отпусти по-хорошему, убью гада.
— Ты дивись, який бандюга, — еще больше возмутился Кабанюк и продолжал душить его.
Лавр, с трудом хватая воздух, взмолился:
— Отпусти, сдаюсь, слово даю, отпусти…
Кабанюк разжал руки и животом оттолкнул Лавра. Тот задрал голову и никак не мог прийти в себя.
— Пошли, рыбонька, я тебя доведу. Ты же к графу навострилась?
Антигони молча кивнула и пошла вслед за своим спасителем. Она спиной чувствовала бешеный взгляд Лавра. Но он ни слова не проронил вслед удаляющейся парочке. Молча они добрались до каюты Павла. Кабанюк, видя, что она не может открыть дверь, взял из ее рук ключ, повернул замок и распахнул ее.
— Лягай, рыбонька. Якшо станет ломиться, звони мне. Я ему наизнанку кое-что выверну.
Антигони, пошатываясь, зашла в каюту и заперлась. Ей пришлось пережить ужасные минуты. Она нисколько не боялась грубости Лавра, пресечь которые не представляло труда, но провал столь удачно разработанного плана проникновения на корабль перечеркнул бы многое в ее жизни. К тому же, теперь она лично несла ответственность за поверившую ей девчонку.
Но тишина за дверью успокаивала лучше всякого самовнушения. Антигони сбросила куртку. Ей следовало торопиться. Граф мог заявиться в любой момент. Она прошлась по каюте. Везде были разбросаны вещи Любы. Зато граф, судя по аккуратно развешенным рубашкам, костюмам, брюкам, был педантом. На письменном столе также царил порядок, если не считать маленького лифчика, оставленного Любой. Странно, при таком близком контакте он отказался от сексуальных отношений. Антигони поверила в то, что Люба не врала, рассказывая о своих девичьих унижениях.
Осмотр каюты закончила знакомством с баром. Напитки стояли почти нетронутые. Антигони открыла бутылку шампанского и выпила целый фужер одним махом. После чего разделась, бросила на пол джинсы, в кресло — трусики и достала из сумки единственную взятую с собой одежду — короткую ночную рубашку. Ей все-таки казалось невозможным спать абсолютно голой рядом с незнакомым мужчиной.
Готовая при любом подозрительном шуме за дверью юркнуть в постель, она закурила и налила себе еще шампанского.
Время сейчас играло на нее. Она может спокойно выспаться, а чтобы случайно не заронить подозрения по поводу своей внешности, Антигони прихватила специальную темную повязку, обычно предлагаемую в самолетах, чтобы дневной свет не мешал спать. Эта повязка практически закрывала лицо от лба до скул.
Звук, который она с напряжением ожидала, все-таки возник. Кто-то пытался вставить ключ в замок. Антигони наложила на лицо повязку, липучками закрепила ее на затылке и быстро нырнула под одеяло, повернувшись к стене.
Граф зашел в каюту и с удовольствием вдохнул новый запах духов. Он чувствовал себя усталым, разбитым и пьяным. Первым делом, закрыв за собой дверь, он вытащил из всех карманов деньги и несколько чеков, достал из шкафа серую замшевую куртку и спрятал выигрыш за ее подкладку. Потом сел и вытащил сигарету из Любиной пачки. На столе стояла пустая бутылка шампанского. Граф вслух принялся укорять девушку:
— Хуже пьянства в одиночестве нет ничего. Со мной ты отказываешься пить. В ресторанах и на банкетах тоже, а сама, пожалуйста, выдула целую бутылку. Слышишь меня? Хотя где там! Теперь из пушки не добудишься. Нашла себе снотворное. Так мы не договаривались. Потом начнешь обвинять меня в том, что приучил тебя к алкоголю. Завтра же выброшу из бара все бутылки…
Граф сказал это и сам себе удивился. Пожалуй, перегнул палку. И как бы стараясь замять вырвавшуюся угрозу, полез в бар и налил себе виски.
Сколько было сыграно партий, он уже не помнил. Перед глазами стояло бледное лицо мэра. Его мушкетерские усы к утру потеряли всякий шарм и больше походили на какую-то тряпку. Столько он давно не проигрывал. Зато Апостолос был счастлив. В графе он нашел достойного партнера и противника.
Павел выпил и отправился принимать душ. Ему очень хотелось разбудить Любу и позволить ей приставать к нему с ласками. Дурацкий эксперимент по приручению котенка, пожалуй, закончится самым банальным образом. Но, слава Богу, она спит и искушение бродит лишь в его пьяном мозгу.
Граф вышел из душа и улегся совершенно голый, чего раньше не позволял себе. Он даже не заметил повязку на ее лице. Зато не удержался и провел рукой по бедру девушки, показавшемуся ему несколько более женственным. Она не отреагировала, и он спокойно заснул.
Антигони лежала ни жива ни мертва. Она настолько поверила в равнодушие графа к Любе, что его прикосновение явилось полнейшей неожиданностью. Ситуация, в которою она попала, не оставляла ей выбора. Конечно, она сумеет помешать пьяному Графу овладеть ею, но для этого нужно было бодрствовать. А спать хотелось немыслимо. На ее счастье, Павел Нессельроде отключился быстро. Антигони даже позволила себе слезть с постели, покурить и выпить виски. После этого, облачившись в маску, она заснула мгновенно.
Утром бодрствующих на судне оказалось совсем немного. Среди них был Апостолос, умевший спать всего несколько часов в сутки. Он, свежий и жизнерадостный, бубнил по своему обыкновению какую-то греческую мелодию и топтался в рулевой рубке.
Капитан Димитрис Папас готовил судно к выходу в море. Хитрый Апостолос решил всех обмануть. Он изменил время отправления, не предупредив об этом журналистов. Теперь, когда обитые тонкими листами олова трюмы были засужены контейнерами с радиоактивными отходами, стоять на приколе в порту — значило подвергать себя излишней опасности. Лучше на всех парах подальше в море, где и черт ему не брат.
Стюарды, сбиваясь с ног, выясняли наличие пассажиров на корабле. Оказалось, что никто из них, включая девчонок-конкурсанток, на берегу не остался.
— Запрашивай порт на разрешение, — приказал Апостолос.
Папас не замедлил отдать соответствующие команды. Никто не возражал, чтобы корабль господина Ликидиса освободил место у причала, поэтому все службы дали разрешение.
Апостолос довольно причмокнул и попросил Папаса без строгих ноток в голосе:
— Отваливай, лучше постоим на рейде. Нечего тут мозолить глаза, — и отправился в кают-компанию, где его ждал вечно улыбающийся Лефтерис.
Павел проснулся, ощутив движение судна. Он открыл один глаз и огляделся. В голове монотонно шумел прибой. Он накатывал от затылка и мерно ударялся в лоб. Подташнивало, как во время качки.
«Неужели мы в открытом море?» — удивился Павел и, сознавая, что этого не может быть, а симптомы, скорее похмельные, нежели штормовые, с трудом встал и подошел к окну. Открыл шторки и не поверил своим глазам. В ярком солнечном свете Пирей маячил на горизонте белыми зубцами домов, холмов и кораблей.
— Все-таки отплыли, — вслух произнес он и достал из бара минералку. Осушив почти всю пластиковую бутылку, посмотрел на Любу. Она лежала на спине и сладко спала. Повязка съехала на лоб, и ее лицо показалось Павлу странно незнакомым.
Чем пристальнее он вглядывался, тем больше ему казалось, что с Любой что-то случилось. Нет, вообще-то, это была Люба. Но на ее лице проявился возраст, и что-то в нем казалось не таким. Словно кто-то сместил знакомые черты. Павел хотел нагнуться к ней, но в голове стрельнуло так, что пришлось зажмурить глаза.