Страница 40 из 81
Бланшо моргнул, прогоняя фрагмент мысли, но затем /голос из бритв, иглы по кости/ услышал шепот. Он остановился. Возможно, это было эхо скрежета салазок по каменному полу. Может быть, игра воображения.
Бланшо подумал о шепоте, но это точно было что-то другое. Никакой шепот не мог бы так звучать. Бланшо оглядел помещение. Над грудами битого камня играло холодное сияние угасающих осветительных сфер. Никого не было. Дверь на другом краю зала выходила в другой туннель, который вел обратно к основной части остатков аркологии.
Следующим стал крик. Это был вой отчаяния, злобы, разочарования и бесконечной агонии. По позвоночнику Бланшо поползли мурашки. Кожа сжалась от неожиданного холода. Он затаил дыхание, силясь расслышать хоть что-то сквозь оглушительный стук собственного сердца и отчаянно желая не услышать ничего.
На его молитву ответили. Вопль не повторялся.
Спустя минуту сердце перестало пытаться пробить себе дорогу наружу из груди. «Идиот», — подумал Бланшо. Встревожился из-за крика. В этой обители страдания обычно более тревожно становилось, когда крики прекращались.
Его испугало звуковое воплощение боли товарищей-беженцев. Собственная трусость вызвала стыд.
Как и бесчувственность.
Бланшо принял решение искупить вину, проведя после смены час в медицинском центре, помогая Талу Верлуну. Обозначение было дано по необходимости, а не в силу реального положения дел. Аркология являлась одной из старейших на Калте, а также одной из самых маленьких — хотя под землей провели обширные строительные работы, в качестве больших фрагментов комплекса использовались уже существовавшие соты природных пещер. Несмотря на строительство жилых комплексов и вспомогательных сооружений, эта аркология в первую очередь являлась не жилым центром. Это был архив, хранилище бюрократических, административных и технологических мелочей, которые струились из крепости Калкас и города Нумина как неизбежный побочный продукт существования этих центров, будто дым от огня. Записи необходимо было собирать, а историю сохранять, но желательно не образуя нагромождений, мешающих созданию новых записей и истории.
Так что ненужную, но драгоценную информацию отсылали в это хранилище размером с город, где костяк адептов обрабатывал входящий поток и время от времени предпринимал безуспешные попытки каталогизировать эту бесконечность ради того дня, когда появится кто-нибудь — хоть кто-то — кому будет нужна налоговая запись десятилетней давности. Бланшо слыхал рассказы, что в минувшие годы был один наивный куратор, который не просто убедил себя, что здесь золотая жила будущих экспонатов Голофузикона, но еще и провел в равной мере ошибочную и навязчивую кампанию, чтобы воплотить мечту в жизнь.
Теперь эта мечта обратилась в пепел и пыль. Пепел от пламени, вспыхнувшего по всей аркологии, когда сражения в Нумине терзали поверхность и то, что под ней находилось.
Пыль, которая собиралась на записях, навеки скрытых от людских глаз.
Архив никогда не задумывался как убежище, он не смог устоять перед сотрясениями, порожденными богами войны. Почти все новые зоны оказались уничтожены, уровни расплющили друг друга и погубили все, созданное для жилья, в том числе и первоначальный медицинский центр. Остались только пещеры и некоторые из туннелей, созданных для рационализации лабиринта помещений. Уцелело несколько складов с провизией, которая могла бы помочь пережить кризис дюжине людей. Но не сотням. В одной из дальних пещер текла подземная река. Так что воды с избытком хватало, чтобы обеспечить медленную смерть от голода. Кроватей не было, а громадные стеллажи для записей занимали так много места, что едва можно было вытянуться и умереть. Новый медицинский центр был небольшой пещерой возле самого крупного зала. Так он и работал — был расположен возле наибольшего скопления беженцев и при этом позволял Верлуну создать некую степень порядка при уходе за ранеными, больными и умирающими. С точки зрения настоящей хирургии в этом помещении было крайне мало пользы. Вдоль стен стояли железные ящики с записями, а по центру образовалось свободное пространство, где и были поставлены столы для пациентов. В распоряжении Верлуна находились лишь те инструменты, которое он принес в ранце, а этот ранец был последним, что связывало хирурга с его полком. Формы больше не было, как не было и тех людей, что раньше были под его командованием. По обрывкам разговора между Верлуном и Меллисен Бланшо знал, что хирург принадлежал не к 61-му. Помимо этого, ему ничего не было известно о том, через что этот человек прошел перед тем, как прибыть сюда. В глазах медика события недавнего прошлого были закрыты железными дверями. Джассик с уважением относился к потребности держать их там.
Бланшо пробирался через основное помещение к владениям Верлуна. Здесь записи убрали и сожгли, стерев историю, чтобы освободить чуть больше места для свидетелей агонии Калта. Заполнявшие комнату стеллажи разобрали, чтобы сделать скамейки и прочие полуразваливающиеся предметы мебели.
Бланшо приходилось при каждом шаге переступать через вытянутые конечности. Изможденные люди засыпали там же, где падали. Счастливчики находили стену, чтобы опереться, а самым везучим доставались углы, где можно было свернуться, как будто это чуть дольше защищало от невзгод вселенной. В воздухе висела вязкая смесь смрада немытых тел и грязи, скапливающейся при жизни множества людей на грани отчаяния. Пол был липким от крови, растекшейся поверх уже высохших и потемневших участков. С начала войны прошло много времени, но казалось, что череда ран с того первого, ужасного дня будет тянуться бесконечно. Бланшо знал, что конец должен наступить. Раненые исцелятся или же умрут, и все завершится.
Однако в тенях таилась болезнь, и с каждым днем, который беженцы проводили запертыми в аркологии, она подступала все ближе. Запах в пещере возвещал о ней.
По мере того как Бланшо приближался к медпункту, он проходил мимо все более изуродованных людей. Справа от входа располагались те, кто уже был у Верлуна. Слева — ожидавшие своей очереди. Разница между многими из них состояла исключительно в наличии бинтов. Весь запас лекарств, находившийся в распоряжении медика, был исчерпан за несколько часов в первый же день, так что тот мог лишь перевязывать раны.
Бланшо встретили многоголосым стоном. Именно его он слышал ранее. Разумеется. Это было непрекращающимся звуковым сопровождением в убежище.
Слева Бланшо увидел семейство: пару средних лет и старуху. Рубашка мужчины пропиталась кровью, женщина — его жена, как решил Бланшо — баюкала его голову. Дыхание человека было очень неглубоким. Пожилая женщина сидела позади них, опираясь на один из верстаков и привалившись спиной к стене пещеры. Ее открытые глаза одарили Бланшо немигающим пустым взглядом мертвеца.
Он хотел что-нибудь сказать второй женщине, но тут крики раздались снова. Они были не громче, чем раньше, исходили издалека, явно не из этого помещения. Бланшо огляделся. Никто не реагировал. Либо люди были слишком поглощены собственной болью, либо не слышали. У Бланшо пересохло в горле, он сглотнул и поспешил внутрь медицинского центра.
На столе лежал пехотинец. Его правая нога была раздроблена ниже колена, осколки кости торчали наружу, словно матово-белые крючки. Верлун и его ассистент-доброволец Крадж пытались удержать солдата. Тот одновременно и дышал, и кричал, издавая мучительный и безумный высокий хрип. Человек бился, вырывая раздробленную конечность из рук Краджа. Бланшо шагнул вперед и прижал бедро, пока Крадж обездвиживал пациента.
Верлун кивнул и взял цепной меч.
— Мне жаль, — сказал он солдату. — Это нужно сделать. По крайней мере все будет быстро.
— Прошу… — начал было солдат, но его слова утонули в рычании оружия Верлуна.
Ампутация прошла быстро, но грязно /шипящий шепот удовлетворения/, и Бланшо чуть не стошнило. Он не разжал хватку, и уставился на Краджа. Казалось, что тот сосредоточен на своей работе. Бланшо продолжал наблюдать, пока Верлун останавливал кровотечение у лишившегося чувств солдата.