Страница 25 из 49
— Смейся–смейся, — беззлобно отмахнулась под общий смех Оля. И повернулась ко мне: — Ты их меньше слушай. Как что, так они ко мне бегут. Зимой… — она устроилась удобнее.
— О не–е-ет!!! — взвыл долговязый Витя.
— Зимой, — невозмутимо продолжала девчонка под общее хихиканье разной степени ехидности и громкости, — гуляю я по центральной площади у ёлки. Согласись, уже само по себе страшно… — я кивнул, хотя не очень понимал, что тут страшного. — Вся в красивой шубе и новогоднем настроении с головы до пят. Ни о чём худом не помышляю, ни–ни. Вдруг появляется эта безумная банда, — она кивнул в сторону неба, — Редиска, Великий и Ужасный, а с ним — Братья Зуб… — чьё‑то хихиканье стало истерическим. — Редиска с треском разрывает на себе всё до тельняшки, на его могучую голую грудь сыплется новогодний снег…
— Не было, — быстро ответил Витя, и я понял, что Редиска — это он. От Редина, ну конечно…
— Было… — в сторону сообщил Зубков–младший. Я не видел его лица, но по голосу было слышно, что он улыбается.
— Предатель, — презрительно и грустно сказал Редин. — Топчите меня и мешайте с грязью… ииииихххх!!! — он улёгся лицом в песок, а Оля продолжала:
— Все трое — в снегу нашего Второго Всенебесного Отечества. Ломятся ко мне по площади так, как будто… — она задумалась, подыскивая сравнение. Все заинтересованно ждали. Потом махнула рукой и пояснила: — Как будто так и надо. Падают передо мной на колени, хватают меня за руки, лобызают их и мои красивые новые сапожки…
— Кхгм… — громко произнёс Паша. Оля быстро посмотрела на него и согласилась:
— Да, Старый Зуб не падал. Он, как всегда, остался стоять во весь свой внушительный рост, могучий и непоколебимый, потому что коленки не гнулись от ужаса… — Паша махнул рукой. — Выясняется, что они притащили сюда роженицу…
— Роженицу?! — не выдержал я. Мир передо мной стремительно разворачивался в многомерное яркое полотно, игравшее всеми красками… и я уже не знал, что с этим делать.
— Роженицу, — кивнула Оля. — Обычное дело, но такая паника поднялась… Короче, когда я до завода добралась, там и без меня родили. Но самое интересное, что там с ней ещё один человек сидел…
— Ну я сидел, — лениво отозвался Коновалов. — Сидел. Пока ты там телепалась в своей красивой шубке по сугробам, я всё и сделал, как надо…
- …и доложил мне, что вес ребёнка — примерно как «калашников», — победно заключила Оля. — Потом подумал и обстоятельно добавил: «Незаряженный.»
— Погоди, ты врач, что ли? — уточнил я недоверчиво, переждав общий хохот. — Тебе сколько лет‑то?!
— У меня родители врачи, оба, — ответила толстушка. — Мама гинеколог как раз, отец — хирург. Ну я и поднабралась опыта, чуть ли не с рождения… И путём упорного самообразования.
— Я с вами две минуты, и мне всё время кажется, что меня разыгрывают, — признался я неожиданно для самого себя. Никто не стал смеяться или возмущаться, только Роман заметил:
— Это ещё ничего. Юрку мы бить собирались, он со слезами нас уговаривал — пойти с ним и посмотреть, что там и как.
— А у кого‑нибудь, — я оглядел всех, — есть соображения, что это такое на самом деле?
— Ты про переход? — спросил Роман. — Никаких. Какой‑то природный фокус, выверт…
— Но ведь завод же на этом месте сто лет стоял! — потряс я рукой.
— Ну и что? — пожал плечами Роман. — Стоял. Может, только недавно эта дырка образовалась… Беспризорники её случайно нашли. Ян нашёл.
— Второй раз упоминаете, — заметил я. — Кто такой этот Ян?
— Ну, если уж ты к нам присоединился, то Яна ты точно увидишь, — пообещала Аня.
— Юрка сказал, что ты петь умеешь и на гитаре играть, — вдруг как будто очнулся Сашка. Я кивнул, удивившись, когда же мой кузен успел это сообщить. — Бардов уважаешь?
— Бардов, старый металл, советский, из западных — «Manowar», — конспектировал я свои пристрастия.
— Знаешь Цоя, «Последний герой»? — я кивнул. — Это что‑то вроде гимна у нас. не вообще, а именно у нашей команды.
— Доброе утро,
последний герой!
Доброе утро -
тебе и таким, как ты!
Доброе утро,
последний герой!
Здравствуй,
последний герой…
— прочёл–пропел я. И услышал голос Вадима, не перестававшего играть ножом:
— Вот именно…
…Весь этот день дотемна мы провели на речке. Купались, играли в водное поло лёгким мячом (правил толком никто не знал, но от этого было только интереснее), играли на гитаре, пели, жарили сосиски, за которыми мои новые знакомые сбегали куда‑то в ларёк. Плавали — по очереди и кучей — на баллоне. Дурачились, шутили — и только когда сумрак начал опускаться на реку, а наверху, над откосом, зажглись огни — засобирались по домам. правда — не очень активно, нехотя. Как бы и собирались, и не спешили… а мобильники то и дело пищали разные мелодии в кучках одежды, перебивая друг друга. Это было смешно — о мальчишках и девчонках, ходящих в иной мир, как в свой двор, беспокоились самые обычные мамы и папы.
Или это всё‑таки выдумка? Глобальный розыгрыш приезжего лоха?
Я натянул бермуды, но не спешил обуваться, слушая, как Сашка рассказывает анекдот:
— Сидит, значит, Ворона на дереве в полном альпинистском снаряжении. Вся в карабинах, кошках, с рюкзаком, в клюве, вестимо, сыр…
— Пармезан? — спросила Оля. Сашка покосился на неё и ответил спокойно:
— Пошехонский… Так вот. А тут бежит мимо Лиса: » — Ой, ворона! Какие у тебя крутые карабинчики! Все блестят, переливаются! — а ворона ей: — Умгум… — а лиса: — Ой, ворона! Какие у тебя кошечки из нержавеечки! — А ворона ей: — Умгум… — лиса снова: — Ой, ворона! Какой у тебя рюкзачок кожаный! — а ворона ей опять: — Умгум… — ну, лиса дошла и орёт: — Слышь, ворона! Тут знающие люди говорят, что никакой ты не альпинист, а все прибамбасы для понта на себе тягаешь… — ворона как каркнет: — Фигня–я-я–я!» — Сашка выдержал драматическую паузу и закончил: — Сыр выпал и повис на страховке…
Я посмеялся, хотя мне было не очень смешно, потому что в этот самый момент позвонила тётя Лина, и Юрка пообещал, что придёт через полчаса, когда проводит Нинку.
— Да вот он, тут, со мной, — закончил Юрка и. показав мне мобильник, сделал губами: «Про тебя спрашивает!» Я кивнул и улыбнулся.
Хотя и улыбаться не было желания.
Ни малейшего.
Сашка с обеими девчонками — Ольгой и Аней — ушёл первым; вместе с ними пошли Димка Лукьянов и Витька Редин. Они уже исчезли в темноте, когда оттуда послышалась гитара и голос Коновалова:
— Глухо лаяли собаки
В убегающую даль…
Я явился в чёрном фраке -
Элегантный, как рояль.
Вы лежали на диване -
Двадцати неполных лет…
Молча я сжимал в кармане
Леденящий пистолет…
К нему присоединились другие мальчишки:
— Расположен
кверху дулом
Сквозь карман он мог стрелять,
А я думал,
я всё думал -
Убивать? Не убивать?
Уличный концерт прервал злобный женский визг:
— Ды коды ж вы заткнётись, падддддддонки, сво–ло–та–а-а малолетняя…
— Пэ–э-эрдон, ма–адам, — раздался голос Сашки, а затем — звонкий хохот девчонок, потому что послышалось очень громкое, очень похожее и очень гнусавое подражание саксофону — типа «ууу–ммм–па–ба, уммм–па–ба, па–ба–па…»