Страница 3 из 95
О Марианне Колосовой я слышала еще в Харбине, где мы жили до приезда в Сантьяго, — рассказывает Евгения Алексеевна. — Именно слышала, но не была знакома с ней. Время от времени читала ее стихи в журнале «Рубеж», издаваемом русскими эмигрантами. Стихи подкупали прежде всего ностальгией по России, трогательным отношением к русской культуре и истории. Многие стихи Марианна посвящала Александру Сергеевичу Пушкину, Петру Первому. Но не только им. Она как бы выражала нашу общую мечту — вернуться на родину. Мы сознавали, конечно, насколько это нереально было в то время осуществить ее. Но мечтать никто не мог запретить, и Марианна своими стихами поддерживала нас в этой мечте. Да вы сами в этом можете убедиться: Евгения Алексеевна, извинившись, прерывает беседу, проходит в смежную комнату, вскоре возвращается. В руках у нее небольшого формата книга в мягкой обложке, пожелтевшей от времени. Это сборник Марианны Колосовой «Медный гул», изданный в 1937 году в Шанхае. Всего 150 страниц. На лицевой стороне обложки — графическое изображение памятника Петру Первому работы Этьена Фальконе, установленный на Дворцовой площади Санкт-Петербурга. Я перелистываю сборник в надежде найти какие-либо биографические данные об авторе или же ее фото. Ни того, ни другого. Только стихи. Стихи действительно полные ностальгии по России, болью по утрате родины, надеждой когда-нибудь вернуться. Мы возвращаемся к беседе.
— Когда Марианна появилась в Чили? — переспрашивает меня. Евгения Алексеевна.
— Боюсь ошибиться, но думаю, что в 1957 или 1958 году. Во всяком случае, именно тогда я узнала, что Марианна вместе со своим мужем находится в Сантьяго. Примерно тогда же мы и познакомились с ней. Вскоре стали добрыми друзьями. Сблизили же нас книги и стихи. Дело в том, что Покровские привезли в Чили внушительную библиотеку — что-то более четырех тысяч томов. У них практически не было никаких вещей. Единственное их богатство книги.
Моя собеседница приглашает меня пройти в комнату, большая часть которой заставлена стеллажами — от пола до потолка.
— Вот здесь, — показывает она на книжные полки, — половина библиотеки Покровских, которую нам завещал Александр Николаевич незадолго до своей кончины.
Библиотека действительно прекрасная. Широко представлены труды по русской философии, разумеется, на русском языке, — Бердяев, Розанов, Флоренский, Федотов, Ильин, Лосев; русской истории — Карамзин, Ключевский, Соловьев. Много поэтических сборников. Я уж не говорю о прозе — практически вся русская классика. Встретил я произведения советских авторов — Михаил Булгаков, Алексей Толстой, Виктор Некрасов. Я спрашиваю Евгению Алексеевну о последних годах жизни поэтессы в Сантьяго, чем она занималась, продолжала ли писать стихи.
— И Марианна, и Александр Николаевич были лишены какого-либо практицизма, способности приспособиться к новым условиям жизни. К этому надо добавить слабое здоровье и незнание испанского языка. Одним словом, они так и не смогли найти постоянную работу и по силам, и по знаниям, и по интересам. Правда, были кое-какие сбережения, но они быстро кончились. Покровские с трудом сводили концы с концами, перебивались случайными заработками. Видя их бедственное положение, кто-то посоветовал им давать читать книги из своей библиотеки за небольшую плату — благо желающих пользоваться их собранием были — в Сантьяго к тому времени образовалась солидная колония русских. Марианна решительно воспротивилась этой идее, сочтя ее абсурдной и унизительной и для себя, и для своей библиотеки. Но мы все же убедили ее. Потом были организованы курсы русского языка, на которых Александр Николаевич давал уроки нашим детям и внукам. Так они и жили. Что же касается стихов, то, откровенно говоря, не знаю, писала ли она их в Чили или нет. Думаю, что все же писала. Почему я так думаю? Ну, во-первых, я убеждена, что настоящий поэт просто не может не писать. А Марианна была настоящим поэтом. А, во-вторых, она не раз читала мне стихи. И мне всегда казалось, что она только что их сочинила.
— И о чем были эти стихи?
— О разном. Но все же тема России главенствовала. Правда, появились новые нотки. Все чаща и чаще в стихах чувствовалась горечь от того, что она так и не сможет побывать на родине.
— А предпринимала ли Марианна и ее супруг какие-нибудь шаги, чтобы вернуться в Россию?
— Думаю, что нет. Во всяком случае, я о них не знаю. Дело в том, что в последние годы своей жизни она тяжело болела. К тому же время было такое, что мы даже не думали об этом. Но и потом Советский Союз тогда не имел отношений с Чили, и мы просто не знали, куда обращаться.
Наша затянувшаяся беседа подошла к концу. Я благодарю Евгению Алексеевну и прощаюсь с супругами Золотухинами.
Вернувшись в Москву, попытался было что-нибудь узнать о Марианне Колосовой. Но, увы. Ее имя мелькнуло лишь в публикациях журнала «Знамя» и «Московской правды», в которых упоминалось в перечне писателей-эмигрантов. К кому бы я ни обращался, никто не мог рассказать о поэтессе.
Быть может, эта публикация поможет?
18.08.1990 г. «Советская культура»
Виктор Суманосов. Материалы к биографии Марианны Колосовой
Римма Ивановна появилась в Сантьяго в 1959 году и сразу оказалась в центре литературной жизни чилийской столицы. Она дружила с Пабло Нерудой, будущим Нобелевским лауреатом, Никанором Паррой, другими поэтами. Марианна Колосова знакомила чилийцев с русской литературой (у нее была прекрасная библиотека, которой пользовались все желающие). Она часто выступала с беседами и лекциями, рассказывала о творчестве русских классиков и молодых авторов, собирая многолюдные аудитории. Кто знает, сколько чилийцев приобщила она к творчеству Толстого, Достоевского, Чехова…
Не без содействия Марианны Колосовой видный чилийский писатель, критик и политик Володя Тейтельбойм издал монографию «Человек и человек» — единственный в Латинской Америке труд, посвященный русской литературе… Марианна Колосова, хоть и не разделяла его политических взглядов (Володя Тейтельбойм был коммунистом, членом Политкомиссии Компартии Чили, а в конце 80-х-начале 90-х годов — ее генеральным секретарем), но их уважала, а встречаясь с Володей, неизменно говорила с ним о русской литературе, которую он хорошо знал и любил. Любил он и стихи Марианны Колосовой.
Она писала много, но публиковаться не было возможности. Стихи расходились в рукописях среди соотечественников и друзей — чилийцев.
Сами белоэмигранты, разъехавшиеся из Китая по всему миру после второй мировой войны, не вспоминали имя Марианны Колосовой. Впервые о ней рассказал Валерий Перелешин в 1968 году и через десять лет Ольга Скопиченко.
Вот что написал Перелешин.
«…С именем Анны Андреевны (Ахматовой) связан еще один запомнившийся мне эпизод. Когда в своем знаменитом докладе «кронпринц» Сталина Жданов «осудил» Ахматову за то, что она так и не стала советской писательницей, состоялось в Шанхае собрание литераторов, на котором присутствовала и Марианна Колосова.
Несколько ораторов выразило полное одобрение Жданову и его хозяевам. Но потом слова попросила Колосова, которая, кстати говоря, отнюдь не была ни ученицей, ни даже подражательницей Ахматовой. Сказала она о том, что выступление Жданова повергло ее в ужас, как и проявление невыразимой жестокости и мстительности. Можно ли говорить о мифическом забвении обид, когда Жданов поставил Ахматовой в вину ее религиозные и монархические высказывания 1911 и 1914 годов.
Марианна Колосова плакала…. Собрание закончилось в тонах общей растерянности и тревоги. А через несколько дней Марианна Колосова отказалась от советского паспорта, заявив об этом через газеты…»
Марианна Колосова была, без сомнения, красивой женщиной. В одном из писем к Лариссе Андерсен Александр Вертинский, признанный ловелас, сравнивает эту шанхайскую красавицу с Марианной Колосовой. Признаваясь в любви к Андерсен, он писал, что не виноват, интересуясь ею больше, чем, например, Марианной Колосовой, хотя она тоже талантлива.