Страница 6 из 14
Да, но почему Амур здесь? Спрашивается, ему что, травы кругом мало, что ли? Или его на ферме не кормят? Он же авторитет колхоза подрывает. Нет, наверное, кашку любит. Разбирается, дрянь, — вон ее в стогу сколько, а на лугу уже не растет, скосили…
Каждый раз, когда бычья морда в поисках душистой кашки таранила качающийся стог сена, Славик вздрагивал как ужаленный, ожидая торжествующего рева, означающего, что тайник обнаружен. Он переводил дух только тогда, когда Амур жевал и наступало относительное спокойствие. «Когда же он насытится, наконец?!» — Славик мобилизовал все свои скудные познания в биологии, но вычислить средний рацион жвачного животного не сумел. «Эх, даже не могу научно определить, сколько съедает взрослый бык», — укорил он себя.
Скоро началось самое неприятное. Щукинские пошли все-таки оврагом. Славик до последнего момента надеялся, что они пойдут стороной, но противник был не дурак и сам видел преимущества скрытого подхода к высоте… Вот поодаль уже последний мальчишка из арьергарда щукинцев, карапуз не старше семи лет, прячась за метелки можжевельника, сполз на животе в овраг, оставаясь невидимым для Митьки Храпа. «Сосредоточились… — подумал Славик. — Сейчас начнут оцеплять косогор и поползут вверх…» Наконец, настал момент, когда кромка оврага заслонила от Славика щукинцев. Значит, теперь и нападающие не видят сигнальщика — самое бы время подать знак Митьке, да…
Амур проклятый! Что делать? Каждая секунда дорога. Ребята ждут, думают — раз нет сигнала от стога, значит, в овраге все в порядке, значит, надо ждать нападения только со стороны леса. А тут им в спины: бах! бах! вы убиты!.. Предатель я… А как же сборы? Про решительность, храбрость и все такое? Про мужество и как его в себе воспитывать… Да-а! Теории все это! Сборы сборами, а бык-то — вот он, рядом, живой, а не теоретический, и рога у него весьма практические. Амуру чихать на все сборы и разговоры, у него один лоб что твой холодильник, двинет так, что и вставать уже нет надобности… Эх, зачем я, дурачок, согласился пойти в разведку — сидел бы сейчас на КП, командовал бы получше Сеньки. А сигналил бы кто-нибудь другой…
Почему-то Славику вдруг стало очень гадко, противно и нехорошо, будто за пазуху ему налили болотной грязи. Он даже вроде бы увидел себя со стороны, как в телевизоре, чего с ним раньше никогда не бывало. Какие-то отвратительные воспоминания, нерадостные картинки вдруг ожили в его голове… Вот он привыкает уступать всем дорогу. Гуси идут — он норовит заблаговременно перейти на другую сторону улицы. Да нет, что вы, не боялся он их никогда, а просто так — на всякий случай. Собака незнакомая бежит на; встречу — и мальчик, удивительно похожий на Славика, с таким же зализом на лбу, быстро сворачивает в совершенно ненужный переулок — так, на всякий случай. А теперь вот бык… Вдобавок Славик вспомнил, как он вместе с ребятами смеялся над малышом, который, завидев свернувшегося в калач сонного щенка, держась за мамину юбку, битый час допытывался: «А эта бабака кусачая?» Да, теперь и Храп, и Леня, чего доброго, изобьют его, Гребешкова, и будут правы, и сдачи не дашь — не за что…
Славик только на секунду представил себе, как «весело» пройдет у него остаток лета в Ключевке, когда любая сопливая девчонка будет показывать на него пальцем и скажет: «Ну и трусишка, даром что городской!» — и какая-то пружина вдруг вытолкнула его из сена, подбросила в воздух. Еще не отдавая себе отчета в том, что происходит, он вдруг тут же почувствовал, как с его плеч падает огромная тяжесть, как он распрямляется, освобождаясь от чего-то постыдного, неприятного… И победный крик, еще полный страха от содеянного, крик варварский, первобытный, но торжествующий, полетел к жаркому безоблачному небу:
— А-а-э-е-и-ы-о-у-о-а-а!..
Размахивая над головой огненно-красной майкой, с былинками и репьями в волосах, Славик Гребешков, стоя на верхушке стога, чувствовал, что уже теперь, когда еще ничего не кончилось и неизвестно чем кончится, когда еще только начиналось самое страшное, он может прямо смотреть ребятам в глаза, быть с ними на равных и вообще ни от кого не зависеть. Но теперь, когда он был готов к самому худшему, на него никто не нападал и это его озадачивало.
Он не сразу решился посмотреть, где Амур. Славик оглянулся и… чуть не задохнулся от возмущения, увидев, как съежился некогда могучий и грозный бык. Подняв хвост трубой, перебирая ушами, от стога удирал рысью черно-белый теленок. За ним длинной змейкой волочилась по траве веревка… Славик как-то странно зевнул и, повалившись в сено, захохотал.
…Через два часа, когда был подведен итог военной игры и побежденные, ребята из Щукинского пионерлагеря, сидели вместе с победителями на поляне и смотрели небольшой концерт самодеятельности, к Славику Гребешкову, который успел к этому времени слетать домой и теперь стоял, прислонившись спиной к березке, в своей любимой зеленой ковбоечке, подошли Храп и командир, теперь уже — бывший.
— Молодец, Гребешок, — пожал его плечо Митька Храп. — Все неплохо получилось. Только зачем ты орал-то, чудак? Правда, они с перепугу заметались, и тут наши из лесу подоспели… Но чего ты кричал как оглашенный? В разведке разве кричат, а?
Славик молчал. Да и не мог бы он никогда это объяснить. Он лишь хотел возразить, что в настоящей разведке и майками не машут, но передумал, решил уклониться от разговора.
А Лариска остается
1
На окраине большого города, на тихой улице под высокими вязами и тополями, безлюдно и безмолвно. Редко проедет машина. Только школа вся гудит — это ребята в ней кричат в коридорах, прыгают: перемена. Но снаружи тихо, тихо падает снег крупными хлопьями, идут редкие прохожие, все в белом, как в халатах врачи.
Саша гулять вышел. Рядом бабушка в скверике, катает Ленку, которая еще не может ни ходить, ни разговаривать по-человечески. И Радик около них на снегу сидит. Охраняет. Тявкнет от скуки разок-другой, оглянется на улицу — на кого бы залаять, да нет никого, пусто. Заскулит. Бабушка на скамеечке дремлет, а сама даже сквозь сон видит. То-олько Саша ногу подвинул к мостовой, а она тут как тут:
— Не ходи на ту сторону, кому говорят!
А она, та сторона, в двух шагах, ну, может, в трех. Всего-то! Бабушка, наверно, думает, что он никогда по ней не ходил. Если по той стороне дойти до угла, как раз будет Ларискин дом. А напротив, на другом углу — дом, в котором живет Никифоров. Этот Никифоров повыше Саши и голос у него сиплый и громкий, как у его отца, военного.
У Саши отец плавает в море на корабле, а у Лариски только мать, да и та поет. Наверни, нигде не работает…
Дворник дядя Володя пришел с лопатой, начал возле школы снег с тротуара сгребать. Взял Саша у него второй скребок, стал помогать, но скоро устал — очень тяжелый скребок на толстой ручке. А ручка раза в три выше Саши. Прислонил Саша скребок к школьной ограде, а дворник говорит:
— Конечно, не дело это — такому вооруженному человеку снег чистить. А если враги нападут? Прозевать можно.
Саша глаза вскинул — смеется дядя Володя или нет? Непохоже. Отошел подальше, попробовал саблю — вынимается как положено. Пистолет тоже на месте. Пояс потуже затянул.
Посмотрел вдоль улицы: ого, сколько много дяде Володе надо снега счистить! Деревянные дома в два этажа ровно, как по ниточке выстроились сбоку тротуара. Только школа кирпичная, стоит в глубине, а перед ней, за оградой, скверик. Сейчас в нем бабушка с Ленкой. А следующий за школой дом опять деревянный, двухэтажный, но уже давно совсем пустой. Из него все жильцы выехали. Говорят, уехали недалеко, через две улицы, в большой новый дом с лифтом. А этот ломать будут, только когда — неизвестно. И стоит он сейчас, зимой, с распахнутыми окнами и разбитыми стеклами, как после войны…