Страница 16 из 69
И тут я пускаю в ход свой главный козырь:
— Соседей я не запомнил, вы правы. Даже их носов. А вот другое помню хорошо. Как у вас в Ливанах сорвало ветром шляпу и как господин полицейский офицер несся за ней по перрону.
Несколько секунд немого молчания. Двое охранников переглядываются удивленно. У Гриеты снова смертельный испуг в глазах. Штейнерт… У Штейнерта реакция смешанная. Разочарование. Злость. Удивление. И пожалуй даже уважение. Так смотрят на партнера по игре в шахматы, когда считают, что выигрыш уже в кармане, а он вдруг — шах и мат!
— Да. Все правильно, — подтверждает наконец Штейнерт. — Теперь я тоже припоминаю, где вас видел. Вы бегали в буфет и вернулись с двумя бутербродами с колбасой. Поезд уже трогался, когда вы вскочили в свой вагон.
Я счел нужным уточнить:
— Не с колбасой — с ветчиной.
— Возможно… Все свободны! Хотя нет! — тут же изменил он свое решение. — Османис! Таврис! Отвезите мадам Страздынь к месту службы — и сразу обратно.
— Слушаюсь!
— Будет сделано, господин начальник!
— А вас, — обратился он ко мне, — я попросил бы задержаться ненадолго.
— Зачем?
— Я прошу.
Штейнерт подождал, пока Османис и Таврис вместе с Гриетой вышли из комнаты, и окинул меня странным оценивающим взглядом. Он не был враждебным и вместе с тем вселял неясную тревогу.
— Вы кажетесь мне достойным молодым человеком, господин Ванаг. Я решил поговорить с вами наедине, без свидетелей.
Что еще за новый прием?
— Мне бы хотелось видеть вас нашим другом.
— А я и так не враг, — промямлил я, пытаясь сообразить, куда он клонит.
— Очень хорошо! Как раз это мне и надо было услышать от вас. Знаете, какое сейчас сложное время. Смутьяны, бездельники всякие, анархисты… И особенно в рабочей среде. А вы как раз служите в типографии. Среди рабочих. Интеллигентный человек… Какой у вас заработок?
— Пятьдесят латов.
— Вот видите, не так уж и много. А мы бы могли вас поддержать материально. Да и по службе продвинулись бы побыстрее. А?.. От вас потребуется не так уж много. Подпишете обязательство…
— Это как?
Потянуть время, прикинуться олухом! Может, отвяжется?
Но Штейнерт продолжал терпеливо разъяснять. По каким-то соображениям он делал вид, что не замечает моей грубой игры. Не заметить же он, умный человек, просто не мог.
— «Я, такой-то и такой-то, принимаю на себя добровольное обязательство сотрудничать с политической полицией, информируя ее о любых подозрительных лицах и их действиях…» Ну и так далее. А мы, со своей стороны, тоже возьмем на себя обязательства и будем их точно выполнять. В части вашей безопасности, в части материального поощрения… Ну что?
— Право, не знаю.
Дело заходило слишком далеко. Надо решительно рвать липкую словесную паутину, которой он меня обволакивал.
— Что же вас смущает?
— Да как-то, знаете, некрасиво все это… К тому же я еще совсем молодой, малоопытный. Сделаешь что-нибудь не так, потом жалеть будешь. Словом, подумать надо. С людьми посоветоваться.
Он сразу понял, что я выхожу из игры. Надул свои щеки в шрамах, обозленно подобрал губы.
— С какими еще людьми?
— С разными. С господином Земзаром, например. Он только на вид тюфяк, а так с головой. Или с Бизуном… Это рабочий у нас, старик, рядом со мной за наборной кассой стоит.
— Хорошо, Ванаг, я вас понял… Ну, все! Смотрите только, не попадайтесь мне больше на дороге.
— Можно идти?
— Идите.
Что ему еще оставалось делать? Задержать меня «по подозрению»? Были даны охранке такие права. Но даже для этого требовались хоть минимальные основания.
Я направился к выходу. И чуть было не сделал ошибки. Он бы тогда получил необходимые основания. Меня стукнуло в самый последний момент, когда я открыл дверь и уже даже занес ногу через порог.
Прикрыл дверь снова, обернулся. Штейнерт смотрел на меня в напряженном ожидании. Как он жаждал моего просчета!
— Что еще?
— Да ботинки мои! Совсем забыл о них со всей этой катавасией.
Огляделся в поисках куска оберточной бумаги. Ничего не было — ни бумаги, ни газеты. Подошел к стене, оторвал клок обоев, аккуратно завернул ботинки.
Штейнерт молча ждал.
А я не торопился. Ничего охранке теперь мне не сделать. Пусть позлится, пусть себе злится! Пусть хоть лопнет от злости!
…Три дня ходил я только одним маршрутом: квартира — типография, типография — квартира. На четвертый день рано-рано утром, когда еще спят даже шпики и собаки, приняв все меры предосторожности, пробрался к Пеликану и сообщил ему, где чемодан с листовками. К тому времени его по моему поручению уже забрал у мумии один верный человек из сочувствующих.
Потом рассказал подробно, как меня вербовали.
Угластое худое лицо Пеликана за те дни, что мы не виделись, пожелтело и осунулось еще больше. Под глазами синими крыльями залегли глубокие тени. Шли аресты, в организации возникала брешь за брешью. Латать их не хватало ни времени, ни сил.
— Лисьи ходы! — Пеликан, озабоченно морща лоб, вышагивал из угла в угол. — Не так он прост, Штейнерт! Вербовать он тебя и не собирался, он знал, что ты не завербуешься, это ясно. Какой-то трюк. Но какой? Сбивал с толку? Запугивал, путал? Чтобы ты сказал нам — мне, другим? Внести смуту, беспокойство, неуверенность?.. А ты напугайся! — вдруг повернулся он ко мне, очевидно что-то надумав. — До смерти напугайся! Притаись! Рви все связи! Сразу! Все до единой! Ничего никому не объясняя!.. Понял?
У меня екнуло сердце:
— Надолго?
— Надолго. Завязывается тут у нас один новый узелок…
Так я попал в подпольную типографию, вновь организованную вместо прежней, провалившейся.
А бывшие товарищи по ячейке стали от меня отворачиваться при встрече. Они считали, что я струсил и позорно отошел от борьбы.
Даже Вера…
Что поделаешь? Приказано было рубить все концы.
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ
я проснулся, по нашим понятиям, рано: часы на какой-то из ближайших колоколен били шесть. Что ж, начинаю привыкать понемногу к местным условиям. К тому времени, когда настанет пора уезжать из Вены, в четыре часа утра я уже свободно смогу садиться завтракать.
Инга тоже не спала, и это удивило меня куда больше, чем собственное раннее пробуждение. В кабинете поскрипывал паркет, ко мне в спальню долетал шелест страниц. Инга, по всей вероятности, инспектировала богатую хозяйскую библиотеку.
И снова, как вчера, раздался телефонный звонок. Только звонили не по внутреннему, а по городскому телефону, упрятанному в допотопный декоративный ящик.
Инга оказалась возле аппарата раньше: я провозился с халатом и домашними туфлями.
— Слушаю!.. Пожалуйста! — Она прикрыла рукой вычурный рожок микрофона. — Тебя. На странном русском.
— Да, да! — Украшенная металлическими излишествами трубка казалась непривычно тяжелой. — Ванаг у телефона.
— Сердечно приветствую вас с поистине добрым утром, господин профессор. Говорит ваш вчерашний знакомый. Смею надеяться, узнаете?
Отто Гербигер, библиотекарь. По каким-то соображениям он не хочет себя называть.
— Конечно!
— Я со специальным намерением звоню вам не из дома, а из уличного автомата. И все равно… Когда рядом на службе такая внимательная пара коллег, нельзя быть ни в чем безнаказанно уверенным. Вы меня, надеюсь, понимаете?
— Стараюсь изо всех сил.
— Вчера вы любезно изволили согласиться выслушать мою одиссею. Так вот, если у вас еще не пропало желание и отыщется немного незанятого времени… Словом, сегодня я имею свободный день, так как работал в прошлый уикенд. Кажется, у вас это называется отгул?
— Боюсь, ничего не получится. Мы с дочерью отправляемся в небольшую поездку до понедельника.
— Ах так! — Образовалась недолгая пауза. — Ну хорошо. Тогда я сейчас же отправляюсь к себе в бюро, а свободный день возьму в понедельник.
— Мне бы не хотелось ломать ваши планы.