Удар молнии

— И давно на этой работе?

— Восемь лет.

— Раньше вроде занимались ограблениями?

— Угу. А до того в надзорной службе. Это была моя первая работа в полиции. Затем ограбления, а сейчас изнасилования. А вы?

— О, я уж и не припомню, когда начал работать в Восемьдесят седьмом. Перед этим был в Тридцатом, ну, это, как на курорте.

— Это уж точно, — Энни кивнула и отхлебнула коньяк.

— Я многому научился у себя на окраине.

— Не сомневаюсь.

Они немного помолчали. Ему хотелось расспросить ее, где училась, чем занималась в колледже, не скучно ли было работать на надзоре, где занималась, пока отдел не был распущен. Этот отряд предотвратил сорок четыре вооруженных ограбления, пока начальник полиции не решил, что игра не стоит свеч. Интересно, застрелила она кого-нибудь на этой работе? Да о многом еще хотелось расспросить ее. Вроде бы теперь узнал ее поближе, но вопросы все равно остались, и немало. И тут он вдруг почувствовал себя совершенно легко и свободно и остановился на полуслове. Сказал лишь, словно они друг с другом вечно знакомы:

— Со временем она поглощает тебя. Работа.

— Да, — после продолжительного молчания сказала Энни. — Именно поглощает.

Они смотрели друг на друга.

Наконец Хейз встряхнулся.

— Ну что ж, — сказал он, глядя на часы. — Если у вас день был вроде моего...

— Да уж, досталось.

— Ладно, — и он неловко поднялся. — Спасибо за коньяк. У вашего брата хороший вкус.

— Спасибо за ужин.

Она осталась на месте, глядя на него снизу вверх и по-прежнему сидя, поджав ноги.

— Давайте как-нибудь повторим, — предложил он.

— С удовольствием.

— Допустим... Завтра у меня отгул. Может...

— До четырех я свободна.

— Может... а черт, и сам не знаю. Вы-то что предпочли бы?

— Право, не знаю, — улыбнулась Энни. — А вы?

— Мне нравится этот фильм, «Французский связник».

— И мне.

— На прошлой неделе я опять смотрел его по телевизору.

— И я.

— Да не может быть!

— Честное слово.

— Поздно ночью, да?

— Около двух.

— Вот те на. Сидим в двух разных концах города и смотрим один и тот же фильм.

— Какая жалость.

Глаза их встретились.

— Ладно, — сказал он, — я позвоню утром, идет? Попробую чего-нибудь придумать.

— Ладно, не будем играть в кошки-мышки.

Эйлин Берк была с Клингом в постели.

Они были вместе уже почти восемь месяцев, но сегодня было словно совсем по-новому, словно в первый раз. Совершенно обессилев, они обменялись традиционным заверением в том, что им обоим было замечательно, и Эйлин отправилась в ванную, а Клинг, как был, не одеваясь, открыл окно, через которое в комнату сразу же ворвался уличный шум; затем они снова вернулись в постель и легли, тесно прижавшись друг к другу. Эйлин лениво положила ему руку на грудь, а он нежно поглаживал ее по животу.

Помолчав немного, Эйлин заговорила:

— Я все думаю о работе.

Клинг тоже думал о работе. Он считал, что все эти повешения на территории Восемьдесят седьмого — дело рук Глухого.

— Да нет, я не об этом конкретном деле говорю, — сказала Эйлин. — Не о маскараде под названием «Мэри Холдингс».

— Ну да, эта девушка, которую изнасиловали.

— Я вообще о работе.

— Ты имеешь в виду работу в полиции?

— Мою работу в полиции.

«Это должен быть Глухой, — думал Клинг. — Это его почерк. Давно о нем ничего не слышно, но это, похоже, он. Кому еще придет в голову так облегчать им работу, подбрасывая документы?»

— Я про подсадных уток, — продолжала Эйлин.

Клинг вспоминал времена, когда Глухой впервые всплыл на поверхность. Тогда всем им, полицейским Восемьдесят седьмого, туго приходилось, они словно с тенью сражались. Все что было известно, так это что кто-то пытался наехать на одного мужика. Как же его звали? Мейер принял первое сообщение; в участок пришел человек, который рос еще с его отцом. Как же его звали? Хаскинс? Баскин?

— Мне все это начинает казаться унизительным, — продолжала Эйлин.

— Что именно?

— Да вот эта работа подсадной уткой. Помимо того, что это выглядит так, будто на животных силки ставят...

— Ну уж и силки, — не согласился Клинг.

— Да, конечно, но выглядит похоже. Получается так, что я выхожу на улицу в надежде, что меня изнасилуют, разве не так?

— Ясное дело, не так.

— Ну хорошо, попытаются изнасиловать.

— А в результате ты не позволяешь насиловать других.

— Ну да, да, — вздохнула Эйлин.

«Раскин, вот как его звали, — вспомнил Клинг. — Дэвид Раскин». Кто-то пытался вытурить его из чердачного помещения на Калвер авеню, выгнать из занюханного чердачка, где у него был склад одежды. Раскин занимался поставками одежды. Потом этот тип, что доставал его по телефону, никто не знал тогда, что это Глухой, начал посылать ему бланки, которые он не заказывал, потом служба продовольственного снабжения доставила ему складные стулья и еду, которой хватило бы на всю русскую армию, а потом в двух утренних газетах появилось объявление, что для демонстрации моделей одежды требуются рыжие. Тут-то они сообразили, что происходит: кто-то явно отсылал их к рассказу Конан Дойля «Лига рыжеволосых», и этот кто-то подписывался «L.Sordo», что по-испански означает «Глухой», и он старался помочь им заранее разгадать его планы.

Только на самом деле совсем он не собирался помогать. Он морочил им голову, как морочил голову Раскину: хотел, чтобы подумали, будто он хочет ограбить банк, который был в доме Раскина, прямо под его чердаком, а на самом деле нацелился совсем на другой. Просто играл с ними. Заставлял чувствовать себя дураками и неумехами. Устраивал веселую охоту на себя самого, а сам в это время продумывал ход, в душе хохоча над ними.

Когда Глухой объявился в Восемьдесят седьмом, в Кареллу в первый раз стреляли. И если это Глухой стоит за двумя повешенными.

— Чувствуешь себя чем-то вроде сексуального объекта, — гнула свое Эйлин.

— А ты и есть нечто вроде сексуального объекта, — Клинг легонько ущипнул ее.

— Да нет же, я серьезно.

И Эйлин пустилась в рассуждения о том, что не будь она женщиной, никто и не подумал бы поставить ее на такую работу в полиции, что уже само по себе унизительно. Ибо никому не придет в голову использовать в качестве приманки для насильника мужчину. Если бы Клинг прислушивался, наверняка возразил бы, что и мужчин бросают на такие дела, а помимо того, у насильников вообще другая психология. Им наплевать на твои округлости, им нет дела до формы твоих ног или бедер, им нужно только удовлетворить свою страсть, а страсть эта совершенно особая, она не имеет ничего общего с сексуальным влечением. Но умники из полицейского управления забрасывают ее на улицу, словно она крючок, на который попадет какой-нибудь лунатик и потащит ее в кусты, а уж там-то она приставит ему к виску пистолет. Все это и так чушь собачья, да еще после такой работы словно вся покрываешься какой-то мерзкой слизью, и, вернувшись домой, приходится прямо-таки наждаком стирать с себя всю эту грязь. И какого черта в отдел по расследованию изнасилований посылают такую женщину, как Энни Ролз, которая уложила двоих, когда занималась ограблениями? Что это такое, как не мужской шовинизм? Женщина-полицейский, мол, годится только для выполнения строго определенной работы, а мужчина может выбирать себе дело по вкусу.

— А ты какую работу предпочла бы — спросил Клинг.

— Может, попрошу перевести меня в отдел по борьбе с наркотиками.

— Ну что ж. Только там тебя будут использовать как подсадную утку для отлова торговцев героином.

— И все равно это не то.

Но Клинг по-прежнему думал о Глухом.

Он разметал на куски чуть не половину города, дабы отвлечь внимание полиции от своих банковских афер. Он повсюду закладывал бомбы самого разного типа. При этом его меньше всего интересовало, что в результате этих хитроумных сплетений вся жизнь идет кувырком и люди могут погибнуть.