Почти живые

Потом был какой-то треск, я услышал голос Шамиля. Он стоял рядом, а голос его звучал из диктофона: «Девочка, ты лезешь не в свои дела… Ты хочешь написать в своей газетенке, что простых боевиков обманывают, что президент вместе с приближенными ворочают большими делами?»

…И последние Ксюшины слова на ленте: «Я и не скрывала. Если ваши дела честные, вам нечего стыдиться или бояться…»

— Кто ее убил? — спросил я, комкая чувства и ненависть в кулак.

— Джамаль… Зверь…

Я хмуро глянул на Шамиля, что-то спрашивать не хотелось.

Спросил он:

— Хочешь узнать, кто отдавал приказание? Я… Хотя пожелание было и свыше… Ну, убей меня за это! На, бери автомат! — Он протянул оружие, равнодушно глядя мне в глаза. Рядом с нами никого не было.

— Когда ты успел научиться таким дешевым приемам? Хочешь узнать мою реакцию?

— Хочу узнать, каким ты стал… На журналиста не очень похож. Воевать, извини, тоже разучился. В этом деле, брат, без практики долго нельзя… Оружие человека меняет: оно делает его сильным и ищущим… Без оружия ты пешка в руках любой «шестерки».

— Оружие делает человека зависимым. На войне ему надо стрелять, надо постоянно помнить о нем, помнить, что должен выстрелить из него первым.

— Командир, — лицо Шамиля преобразилось, глаза успокоились, чуть пригас их черный огонь, — как же мы не встретились с тобой в Сухуми? Клянусь, твоя жизнь пошла бы по-другому.

Я саркастически усмехнулся.

— По-другому? Вряд ли… Ты заманил бы хорошими деньгами, а я действительно тогда нуждался, взял бы меня в свой отряд на младшую командирскую должность… А потом я вместе с тобой очутился бы в этом блиндаже… Так что, считай, моя жизнь так и сложилась. Единственное, ты до этой минуты не предлагал мне автомат. Не доверял.

— Нет, Володя, я о другом. Ты мог бы возглавить одну из наших дочерних фирм.

— Я никогда не был бизнесменом, — продолжил я футуристический разговор на тему несостоявшегося прошлого.

— Это не обязательно. Нужны просто свои верные люди… Среди наших — одно ворье, друг друга «кидают», это считается шиком. Потом разборки, правилки… Конфликты, ну это на фиг…

— Я стал бы богатым, как ты, — продолжил я мысль, — и опять же сидел бы с тобой в этой яме и ждал, когда нас прихлопнут, как клопов. От судьбы не уйти. Считай, что я твой лучший компаньон, который втихую накалывает тебя, но в пределах коммерческой честности и порядочности…

— Я не стал бы брать тебя на войну… Ты разучился воевать. Ты вел бы дела и крутил холки моим борзым бычарам, чтоб не понтовали. Был бы на хозяйстве…

— Тебе не кажется, что у нас разговор двух идиотов?

Шамиль начал меня раздражать. Федеральные войска взяли нас в плотное кольцо и продолжали стягивать силы: обстрел села не затихал ни на минуту. А этот строит какие-то планы. Мечтатель хренов… Возможно, это одна из форм психоза.

— Все не уйдут. Но ядро — Радуев, я, еще несколько полевых командиров, просочится. Остальные будут нас прикрывать. Кроме того, нас поддержат извне — отвлекающим ударом. Всех уцелевших у дядюшки Джо ждет хорошая сумма в долларах. Он не скупится. Как в сказке: суть в золотом яичке…

— В его?

— Как видишь, я ничего от тебя не скрываю, предлагаю дружбу. — Шамиль пододвинул ко мне свой автомат. — Для всех ты станешь пропавшим без вести или заложником, если хочешь… Выберем ночь потемней, ты пойдешь впереди. Наткнешься на засаду — скажешь, что журналист, покажешь документы. Я тогда пройду в другом месте. А где потом встретимся, я тебе скажу. Возьмем с собой милиционеров-заложников. В случае чего прорвемся за их спинами… Нам бы еще пару дней продержаться. А там… Шеф сказал, что сумма командировочных будет пропорциональна времени нашей обороны.

— Ты имеешь в виду своего президента?

— Да, а кого же еще?

Я задумался, Шамиль не торопил. Открывалась авантюрная перспектива: уйти с террористами, а потом сдать их нашим — скопом. Но было два нюанса: первый, нарвемся на собровцев — они покрошат всех без разбору, и второй, более существенный: я никогда не предавал, даже бандитов, прекрасно сознавая, что вот они уж меня всегда предадут. Слава богу, пообщался с этой категорией. Замочить ближнего для них — судьба, как и самому скорчиться потом от заказной пули.

— Знаешь, Шамиль, там, в Афгане, я тебя никогда не обманывал, хотя солдаты всегда сомневаются в искренности офицеров. Да ты и сам сейчас, как командир, это знаешь. Я никогда не лукавил… В общем, нам придется расстаться. Я уйду первым, а ты — как сам знаешь. Наши пути перекрестились. Видно, Всевышнему было угодно, чтобы мы посмотрели друг на друга, а теперь разойдемся, потому что дороги наши не схожие. Ты обретешь новую жизнь вдали от погубленной родины. Еще раньше исчезнет Джохар Дудаев — потому что русский медведь, рассерженный и раненный, начнет махать налево и направо, и только тысячи женщин всех национальностей смогут утихомирить его и заставить вернуться в берлогу…

— Заткнись, иначе я выстрелю! — Раззаев направил на меня ствол автомата. — Ты стал очень болтливым!

— Автомат дает право разговаривать непочтительно с бывшим командиром?

— Владимир Иванович, вы забываете, что даже журналистам не все прощается.

Тут появился Хасан с перевязанной головой и сказал, что федералы захватили уже целый квартал, а у одного заложника крыша поехала: вырвал автомат у Асада и успел выстрелить в него и еще в Казика.

— Замочили психа?

— Два магазина выпустили…

— Зачем? Одной пули хватило бы… Обделались там все, заложников удержать не могут… Расстреляй еще двух, чтоб тихо сидели.

Хасан ушел. Вскоре послышались выстрелы. Черт поймешь эту банду: где кончается фатальная жестокость и начинается упрямое благоразумие?

Шамиль подхватил две зеленые трубы гранатометов, обернувшись, бросил:

— Не уходи без меня. Мы обязательно прорвемся. Ты жди, хорошо?

Он почти упрашивал.

Я сидел в сыром окопе. Который раз за эти дни оттаяло… По глинистой стене сочилась мутная водица из серого островка снега на бруствере. Я почувствовал острую жажду. Так бывает всегда, когда на многие часы забываешь о еде, о том, что организм требует хотя бы простой воды… Нестерпимо захотелось вылезти, достать из кармана платок и, помахивая, пойти через комья грязи, которые и составляют линию фронта, перейти ее, сказать, что невиновен, что не стрелял, и вообще не имею отношения к этой бойне. Я навоевался, мне пошел четвертый десяток, я оглох от канонады, от беспощадных вертолетных обстрелов, когда огненные стрелы в лучшем случае пытались вырвать с корнем мои барабанные перепонки. Эту землю посадили на шарниры, она уезжала из-под моих ног, она опрокидывалась, и вместе с ней и я летел в тартарары…

Потом я стряхивал землю, комья грязи, смотрел на руки — они были чернее ночи, ошалело оглядывался, задирал голову из окопа — пасмурное небо путало время суток. Я уже смирился с тем, что в следующее мгновение появятся мои друзья-собровцы — Саня Иванов, Бабай, Серега, Саня Черный, Олег Потапов — и раскрошат меня вместе с соседями по окопу. И правильно сделают. Порядочные люди не имеют привычки засиживаться у бандитов.

В это мгновение я вспомнил еще более бесправных заложников, и особенно милиционеров. «Я должен их освободить!» — отчетливо понял я.

Убрать двух-трех охранников для меня не представляет ничего сложного.

Я вылез из окопа, и тут же что-то тугое и жесткое ударило в лицо…

Потом был непрерывный звон в ушах, тошнота… Я стоял на коленях, опираясь о мокрые стены окопа. Меня вывернуло наизнанку…

Потом я пришел в себя, и, кажется, изнанка вновь вернулась на свое место.

Потом я начал соображать. Я понял, что не выйду из замкнутого круга, пока не приму решения. Но все, что требовало трезвого ума, сразу же принимало характер разжижения. Мысль подрывалась, как высохшая пленка на барабане старого кинопроектора.

Удав протянул мне флягу: рот, разъехавшийся в улыбке, въевшаяся в оспинки грязь. Я с жадностью приник к горлышку, первых глотков не ощутил, потом почувствовал терпкий привкус металла.