Барон Ульрих

— Боишься? — Я постоянно сверялся с «Маком» на предмет мониторинга окружающей среды.

— Боюсь. — Он опустил голову.

— А спасибо за жизнь, за жену и двух сыновей кто будет говорить за тебя? — Я спокойненько покачивался на своей лошадке.

— Они мне жизнь погубили! Отца моего с братками даже не похоронил никто! А я им спасибо? — В его взгляде сверкнула злость.

— Значит, как баб трахать да по морде бить — герои? В двадцать рыл потом с рогатиной на одного зверя — тоже молодцом, а как виниться идти — так некому, получается? — Вообще, наверно, разговор этот ни к чему, нет здесь одной правды, все виноваты, нет святых в этой истории. — Ты вообще потом думал, как она жила сама в лесу с детьми без мужика?

— Да что с ней станется, волчица она, под волком жила, лес дом ее. — Уже несколько потупившись, начал он.

— Ну смотри, неволить не стану. — Я зевнул, показывая свое безразличие. — А то бы съездил-то к своим на могилку, не мальчик уже, кто его знает, сколько тебе еще небом отмерено жизни, проведал бы.

Больше к разговору не возвращались, как уже говорил, держать никого не держу, не хочешь — не иди, но он, молча потупив голову, плелся следом, пропустив меня вперед. Зря я на него, конечно, наехал, мужик-то и вправду не при делах, только кто его знает, как там все повернется? Может, им еще жить после меня бок о бок, так и замириться не помешает.

Степенно утренняя прохлада уходила под натиском светила, а под жаром полевой разнобой трав дурманил горечью и ароматами, выдавая сладость в чистый воздух не цивилизации.

— Нет, не могу. — Он остановил всхрапнувшую лошадку. — Не могу, барон.

— Тогда иди домой. — Я тоже остановился, кивнув ему. — Назад все едино не поеду, а куда путь мой дальше ляжет, то не твоего ума дело. Мира тебе, Конпа, ступай.

Слов больше не понадобилось, я тронул коника пятками, еще долго спиной ощущая его взгляд. Скоро уже, скоро, недолго осталось. Миновав пару рощиц и проехав из густой рощи в овражек, оттуда уже полем двинулся к виднеющемуся вдалеке тыну и ряду крыш заброшенной Мекты. Чуть меньше часа мне понадобилось, чтобы достигнуть заброшенного поселения, в свете дня показавшегося мне необычайно печальным из-за своего запустения, раскрытых дверей и ставен. Это словно ощутить взгляд выбеленного временем черепа у обочины дороги.

Сработал «Мак», выдавая параметры скрывающейся тени, чуть в стороне и выше идущей следом за мной в высокой траве. Волк, да, «Мак» обстучал его ультразвуковыми волнами, снимая параметры и делая расчетную по массе скрывающегося хищника. Немаленький такой песик, должен я вам сказать, общая длина тела примерно под метр семьдесят, может, чуть больше, и килограммчиков живого веса под девяносто. Упитанная тушка, видать, с голоду они тут не мучаются.

Проехав деревеньку насквозь, выехал на околицу, обнаружив чуть выше, на холме почти у самого леса, небольшой сруб с танцующей ленточкой белесого дыма из грубой глиняной трубы. Идиллия. Вот и вторая собачка отобразилась маячком, тоже, милая, на глаза не попадается, по травке высокой идет, по земле стелется. Сколько же их тут? Неспешно подъехал к домику, без лишних и резких телодвижений сползая с седла и привязывая нервничающую лошадку к ветхому заборчику.

— Хозяева! — Я бухнул пару раз кулаком по вкопанному в землю столбу. — Есть кто дома?! Принимай гостей!

— А мы гостей не ждем. — Из домика вышла высокая осанистая женщина слегка за сорок с уложенной вокруг головы толстой косой из темных, местами с проседью волос. Красивая, чувствуется стать и стержень в человеке.

— Эт вы зря. — Я цокнул языком, неодобрительно качнув головой. — Разве ж это по-людски?

— Люди? — Она невесело улыбнулась. — Давненько мы уже здесь не встречали таких.

— А я вам чем не мил? — Я продолжал дурачиться. — Вот, глядите, какой ладненький: ни хвоста, ни лап, ни клыков — чем не человек?

Ох, и тяжелый у нее прищур, такой, знаете, с оттягом, лицо мигом посуровело, словно у каменной статуи, а глаза — бойницы. Не нравлюсь тебе, ну дык и я не свататься приехал, милочка.

— Ты бы, хозяюшка, лицо-то попроще сделала да собачкам своим отмашку дала, чтоб хвостами не теребили, а то ведь и до беды недалеко. — Я стал серьезен.

Вмиг два волка по слегка заметному трепету ее пальцев сорвались с мест, серыми молниями бросаясь на меня и заставляя встать на дыбы перепуганную лошадь. Оп-па! Надо же, а волки скулят, прям как собаки, развернутый подарок Эббуза взвил их тела в воздух, опрокидывая и пару метров юзом таща по земле.

— Стой, где стоишь! — Я воздел руку, предупреждая ее позыв броситься к своим песикам. — Ничего с ними пока не станется, а вот нам бы поговорить с тобой надобно.

— Кто ты? — Вновь глаза-амбразуры, но уже другое лицо, с испугом… не за себя… нет… значит, дети.

— Барон Ульрих фон Рингмар, проездом тут. — Я вошел во двор, присаживаясь на стоящую неподалеку колоду для рубки дров. — А местные вот с жалобой ко мне, так, мол, и так, выручай, родненький, совсем волки житья не дают.

— Это кто еще кому житья не дает! — Ух, глаза сверкают, и впрямь волчица.

— Знаю, знаю, про мужа твоего… Патрика. — Я замолчал, давая ей возможность совладать с нахлынувшими чувствами. — Все знаю, дорогая моя, и не виню ни тебя, ни его в тех смертях, что было, то бурьяном поросло.

Во двор с опаской вошли два волка, стороной обходя меня с поджатыми к животу хвостами, тут же юркнув к ногам хозяйки. Мордочки какие-то виноватые, чувствуют, серые, страх матери перед незнакомцем.

— Раз знаешь, то зачем пришел? — Она не выдержала, по лицу побежали слезы. — Смерти нашей хочешь?

— Ну зачем же так сразу про смерть-то. — Я растрепал волосы на голове, вновь собрав их пальцами и пригладив. — Про то, что ныне творится, успеем еще поговорить. Меня больше интересуют дела минувших дней, слушал я тут недавно, слушал про то, что было, а в голове вопрос крутится, решения не находит.

— Певна, Молка! — Женщина одернула льнущих к ногам зверюг, чуть ли не падая из-за огромных, трущихся об нее боков. — А ну-ка прекратили обе!

Волчицы! Это ж какого размера волчара-то будет, если у них такие девочки-лошадки? Немудрено, что папочка тут Хиросиму устроил. Две волчицы как-то странно подобрались, прильнув мордами к земле, жгуты мышц забегали канатами под шкурой, зверюги синхронно выгнулись, демонстрируя, как грудные клетки со щелчком расширяются в кости, что-то захрустело, а потом их словно вывернуло наизнанку. Тут и вправду начинаешь понимать: не напрасно им дают второе название «перевертыши», было похоже, как если бы они перекувыркнулись через спину.

Стоп.

Что это?

Кто это?

Это! Да! Ух ты ж!

С земли поднялись две красивые, светловолосые девчонки, лет пятнадцати, по виду — капельки одного ручья, близняшки. Носички такие курносички, усички такие пусечки, да-да, пусечки у них были в порядке, и, поверьте, я их оценил! Девчонки встали возле матери совершенно голыми!

— Барон? — встревожилась женщина. — Вам что, плохо?

Плохо? Да ну, бросьте, мне уже давно не было так хорошо! Заснуть, правда, теперь будет нелегко, ну да это зрелище того стоит.

— Эм-м-м. Это… — краснея и с трудом отводя взгляд, я помахал рукою. — Вы бы Пенке с Молочком сказали, шли бы они… это… значит… надели бы чего.

Девочки залились звонким смехом, шмыгнув в дом, на прощание вильнув мне парочкой упругих ягодичек. Ради такого зрелища, скажу я вам, стоило пройти весь этот путь, да что там этот — я бы полмира пешком обошел, лишь бы еще хоть одним глазком…

— Пенка и Молочко? — Женщина улыбалась, наблюдая мое смущение. — Ну-ну.

— Эм-м-м. Значит, что я там от вас хотел? — Ну растерялся, с кем не бывает?

Женщина тоже рассмеялась в голос, а ей из дома переливчатыми колокольчиками вторили ее дочки.

— Ох уж эти мужики! Оскал волчий не проймет, а стоит юбкой взмахнуть, сам к ногам падает! — Она тоже вошла в дом. — Заходи, гость дорогой, отобедаешь с дороги, тогда и поговорим.