Сладкая боль

Анна и Маркус никогда не заговаривали о ночи, которую провели вместе. Ни одного намека. С тех пор они не стали ближе или хотя бы откровенней. Как будто между ними вообще ничего не произошло. Анна не обижалась. Она знала, что Маркус всегда такой, что скрытничает он вовсе не из-за нее — просто он слишком самодостаточен, чтобы нуждаться в подобных отношениях. Однажды он сказал Анне, что не понимает романтической любви. Анна, в общем, не возражала. Ей нравилось, как они дружили втроем, а более близкие отношения с Маркусом без нужды изменили бы положение вещей. Ребенок ведь не помешает. Да, он от Маркуса, но какая разница? Никто не узнает. Они сохранят секрет. Им необязательно признавать это даже между собой.

— А где отец? — наконец спросила Фиона. — Что он думает?

— О… — Анна беспечно отмахнулась, старательно не глядя на Маркуса. Она надеялась, что не покраснела. — Отца нет. Он не хочет заводить семью. Он… не из таких. Не сочтите меня легкомысленной, но это правда не важно.

Фиона опять вздохнула, и Анна подумала, что сейчас подруга начнет спорить, выяснять, кто отец, и твердить, что он должен разделить ответственность. Но та подошла, встала за стулом Анны и положила руки на плечи девушке.

— Я знаю, что тебе страшно, — сказала Фиона. — Но мы здесь. Мы с тобой. Ты не одна.

Фиона и Маркус переехали к ней, и следующие несколько недель были самыми счастливыми в жизни Анны. Фэрвью преобразился. Маркус и Фиона помогли Анне выкрасить спальню в красивый успокаивающий светло-зеленый цвет. Они повесили новые занавески и купили кое-какие вещи для ребенка. Белую кроватку, красивое постельное белье, мягкий стул, погремушки и кольца.

Шло время, и Анна становилась все полнее и медлительней. Она много спала и с удовольствием бездельничала — ничего не делала, только ждала. Ждала, когда Маркус и Фиона вернутся с работы и составят ей компанию; ждала выходных, когда можно будет поиграть в крестословицу и неторопливо погулять. Ждала, когда наконец родится ребенок.

Анна и Маркус никогда не заговаривали о том, кто отец малыша. Но Анна не сомневалась, что Маркус в курсе. Когда ребенок начал лягаться, Анна настояла, чтобы Маркус положил руку ей на живот. Поначалу он отказывался, стеснялся и ежился, но потом уступил, прикоснулся к туго натянутому животу и подождал. Анна увидела, как у него глаза полезли на лоб, и при виде столь явного изумления она рассмеялась. Когда ребенок подрос и стало видно, как он брыкается внутри, Маркус охотно клал руку Анне на живот, когда та предлагала. Он смотрел на нее как на чудо, как будто до сих пор ни одна женщина в мире не беременела. Пусть даже Анна не сделала ничего особенного — более того, даже не предохранялась, когда занималась любовью: под взглядом Маркуса девушка чувствовала себя особенной. Она гордилась собой.

Схватки начались днем, застав Анну врасплох. Она не сомневалась, что это произойдет ночью, в спальне. Но схватки начались в магазине, кода она покупала детскую одежду — крошечные футболки и носочки, такие маленькие, что непонятно было, как они налезут на настоящего ребенка. Сначала заболела спина; хотя от боли Анне пришлось остановиться и сделать глубокий вдох, она решила, что потянула мышцу или неудачно повернулась. До полного срока оставались еще две недели, и Анна никак не ожидала, что ребенок появится на свет раньше времени. И уж точно не думала, что почувствует это спиной.

Боль не утихла, пока она шла по магазину. Во время схваток Анне приходилось останавливаться и выжидать, прижимая ладони к спине и глубоко дыша. Они условились, что она позвонит Фионе, когда начнутся роды, и та отвезет ее в больницу, но Анна захотела поговорить с Маркусом. Она набрала его рабочий телефон.

— Кажется, началось, — сказала она, когда он взял трубку. — По-моему, я рожаю.

— Где ты? — спросил он. — Я сейчас приеду.

Он отвез Анну в больницу. По пути она убедилась, что это фальстарт и нужно отвезти ее домой, но, как только они припарковались и зашагали к столику дежурной, Анну скрутила такая невероятная боль, что она остановилась и привалилась к Маркусу. Боль не отпускала целую вечность, Анне было так скверно, что она решила: роды закончатся быстро. Но процесс только начался, и боль продолжалась часами, не ослабевая, вплоть до самого вечера.

— Я не могу рожать, когда так больно! — крикнула она во время короткой паузы между схватками. — Слишком больно! В чем дело?

Но акушерки, со спокойными звучными голосами и неприятно самодовольными лицами, заверили, что все нормально.

— Я не могу! — завопила Анна на рассвете, когда сменились сиделки. — Хватит! Я хочу домой!

Через час появился Бенджамен и громко заплакал. Анна потянулась к ребенку, и боль словно по волшебству прекратилась. Внезапно она прониклась любовью к акушеркам, к Маркусу и Фионе, к целому свету. А главное, к своему новорожденному сыну.

54

Когда она рассказывает о рождении и короткой жизни Бенджамена, то зримо меняется. Анна становится мягче, откровенней, ее глаза сверкают гордостью и счастьем. Как бы ни было мимолетно все это, приятно за ней наблюдать — лицо девушки ясно и свободно от тревоги, как будто она позабыла о пережитых страданиях. Но тут она переходит к следующему этапу, к смерти Бенджамена, и тут же горбится, мрачнеет, заламывает руки. И в глазах остается только боль.

55

В тот день, когда Бенджамен утонул, стояла ясная солнечная погода. Было достаточно тепло, чтобы открыть окна, впустить в дом свежий воздух. Бенджамену исполнилось восемь недель — и все это время Анна прожила, непрерывно удивляясь. Она и не думала, что любовь бывает настолько всепоглощающей. Не подозревала, с какой охотой будет каждую минуту дня и ночи посвящать заботам о каком-то человеческом существе.

Она проводила целые часы, разглядывая ребенка и удивляясь крошечному тельцу, ручкам и ножкам, глазам, невероятной улыбке.

Хотя, с одной стороны, дел у Анны прибавилось, она больше суетилась и почти не отрывалась от Бенджамена, в то же время девушка чувствовала себя свободной и раскрепощенной. Она как будто совершенно перестала думать о таких привычных вещах, как время, учеба, уборка. Она существовала исключительно ради Бенджамена. Спала, когда спал он. Просыпалась, когда он нуждался в матери. Анна повсюду носила сына с собой и часами сидела на одном месте, укачивая его или ласково поглаживая. Она бродила по дому в просторной футболке и длинной юбке, собрав волосы в пучок на макушке. Грудь у нее стала больше, она набухла молоком, и Анна казалась себе щедрой, красивой, чувственной, женственной. А еще — сильной, на все способной и невозмутимой.

Тем утром Бенджамен капризничал и нервничал. Анне с четырех часов не удавалось присесть; когда приехал Маркус, она страшно обрадовалась.

— Пойдем гулять, — предложил Маркус, открывая дверь и впуская в дом тепло. У него было на редкость хорошее настроение. Обычно он держался серьезно и официально — не ворчал, но уж точно не лучился радостью. Когда Маркус веселился, окружающие невольно откликались.

Анна рассмеялась.

— Ладно. Отличная идея.

Маркус присел на корточки рядом, оказавшись вровень с Бенджаменом, и заговорил особым голосом, которым всегда обращался к малышу:

— Ну, пойдем на улицу, парень? Посмотрим, какая погода. Хочешь глянуть, в каком красивом месте тебе повезло родиться?

Фиона приехала чуть позже; пока сестра ела мюсли, Маркус спросил, чем бы ей хотелось заняться.

— Давайте съездим на пароме в ботанический сад и устроим пикник, — предложила та.

— Пикник — это здорово, — сказала Анна. — Но только без парома. Если Бенджамен расплачется, будет досадно.

— Пойдем на пруд.

— Мы все время туда ходим. Давайте придумаем что-нибудь новенькое, — попросила Анна. — У нас же есть машина.

— Я знаю отличное место, — сказал Маркус. — Сто лет там не был. Там много тени. Ты, Фиона, погуляешь, а мы поваляемся на травке.