Страница 7 из 48
— Не вздумай умолять, шваль, — предупреждает Он, растягивая губы в жестокой улыбке. — Пута дель Дьябло… Какая ты, к черту, шлюха дьявола! Шлюха дьявола здесь я! — Он хватает тебя за подбородок, железные пальцы мнут твои щеки, раскрывают рот, другой рукой Сесил расстегивает пояс, пусть так, пусть, лишь бы прожить еще один день, лишь бы не сегодня, не сейчас, господи, помоги, помоги мне, море Кариб, если бог меня не слышит, если небеса пусты и молчаливы…
И приходит долгожданный, спасительный шторм. Матросы просыпаются от крика вахтенного, корабль оживает, команда споро задраивает горловины, шпигаты[19] и клюзы[20] — только Кэт, никчемная стерва, валяется в своей каюте в отключке. Небось, перебрала крепкого ямайского рому. Потаскуха.
Некуда бежать. Даже просто сойти с алтаря, и то не получится. Она умрет и истлеет здесь, на дне преисподней, если, конечно, смерть заглядывает во владения Закрывающего пути. А если нет — сидеть тебе, Катя, на камне вечно, обняв себя за плечи руками и мерно покачиваясь. Вот как сейчас. Безостановочное движение, будто морская волна, успокаивает бурю отчаяния в твоей душе. Странно испытывать отчаяние от того, что твое доверие и надежды в очередной раз обмануты — в который, Катенька? В сотый? В тысячный?
Во второй, шепчет Катерина. Всего лишь во второй. Я не Кэт, в моей жизни было лишь трое мужчин, Тайгерм был третьим, меня не в чем упрекнуть, не хочу чувствовать себя проституткой, думать, как проститутка, улыбаться первому встречному с фальшивой нежностью, цепко и зло ощупывая глазами. Я еще смогу поверить, раскрыться, не позволю отнять у себя будущее, не хочу становиться шлюхой дьявола — и не стану. Довольно с него Кэт, пусть уяснит себе: я — не она.
Ты ведь обещала Мореходу себя, Катя? — продолжает расспросы внутренний голос. Как тогда быть с твоими клятвами? Обещала, что буду принадлежать ему, запальчиво восклицает Катерина, но как женщина, а не как трофей, добытый удачной охотой. Не как Пута Саграда, объект поклонения и нечистого вожделения толпы, вздыхающей у подножия алтаря, словно море в час прилива.
Несмотря на все попытки храбриться, Катя понимает: ей не достанет мужества сойти с камня, где Тайгерм оставил ее, разозленную и напуганную, покинуть крохотный островок света, ступить в гулкую, пышущую телесным жаром, пропахшую спермой тьму. Невидимая паства стеной стоит вокруг алтаря, жжет факелы, ждет, чтобы она, блудница вавилонская, поднялась на ноги, повела бедрами, змеясь телом и посылая улыбки умирающим от похоти прихожанам. В ответ на это ожидание в катиной душе в обход сознания вскипают чужие и чуждые ей, Кате, дьявольски гордые слова. Катерина едва удерживается от того, чтобы крикнуть в обезумевшую толпу:
Кто скажет это, когда оно наконец будет сказано? Лилит, превращенная ревнивым разумом в пыль? Иштар, из века в век сидящая в дверях таверны? В любом случае это будет не Катя. Она не хочет быть идолом, которого обретет орда шлюхопоклонников в самом солнечном уголке ада.
Катерина понимает: то, чего когда-то хотела Кэт — преклонение, обожание, вожделение — сейчас достается ей, Кате. В поистине дьявольской дозировке. Зачем? Почему? Катерина никогда не была одержима гордыней, как ее предшественница-пиратка. Может быть, именно страшная судьба Кэт повлияла на катино стремление стать невидимкой, тенью в тени, проскользнуть незамеченной через все ловушки и силки, поставленные жизнью — и отойти в мир иной с чувством исполненного долга, лишь слегка горчащим от сожалений о несделанном, несказанном, неиспытанном. Не вышло.
Мечты Кэт исполняются с удручающей последовательностью, на глазах меняя само катино существо: безродная девчонка хотела стать знатной дамой — Катерина превратилась в богиню, у ног которой пресмыкались толпы; замарашка мечтала о дорогих украшениях — катино тело для паствы храма Пута Саграда драгоценней любых кохинуров; дешевая шлюшка грезила о могущественном покровителе — сам сатана простер над Катей темную длань и произнес «Мое!», взяв ее себе перед лицом небес и преисподней. Она ли это? Или уже кто-то другой? Или что-то другое — какой-нибудь священный сосуд, адский тимпан, сакральный символ, с пафосным названием и кровавой историей. Но не человек. Не человек.
— Я врнлся, — мутно произносит кто-то, запрыгивая на край алтаря привычным и в то же время неловким, пьяным движением. Катерина, зная, что это может быть только Мореход, продолжает упорно сидеть, не поднимая головы. Пусть видит, что на него обижены. Хотя что сатане ее обида — на него, небось, обижались миллиарды людей.
— Дисюда, — все так же нечленораздельно бормочет Денница и к катиной спине прижимается тяжелое тело в сырой, противной на ощупь одежде. Катя злится все сильнее: ушел, оделся, напился, словом, провел день с пользой и удовольствием, пока она тут сидела в чем мать родила, в пыльном пледе, без крошки хлеба, без глотка воды! Катерина старательно не думает о том, что все эти долгие, долгие часы ей не хотелось ни есть, ни пить, ни чего бы то ни было еще, а тело перестало чесаться и болеть, как только сознание перестало напоминать, что оно ДОЛЖНО болеть и чесаться. Что после ночи, проведенной на голом камне, человеческому телу положено ощущать дискомфорт. Катя из последних сил цепляется за эхо своей смертности, уязвимости, небожественности.
— Где был? — сухо осведомляется она. — На мальчишнике?
На ум не приходит ничего, кроме возмутительной картины, где Тайгерм отрывается в компании демонов, хохочущих во всю глотку, хлопающих рюмку за рюмкой и наблюдающих за стриптизом таких же священных потаскух, как она, Катерина, только рангом пониже. Должен же мужчина перед началом семейной (ну хорошо, почти семейной) жизни вспомнить все лучшее?
— Пчти… — выдыхает ей в затылок Денница, заключая Катю в объятья, словно в пыточную железную деву, вминая в себя, окружая собой, окольцовывая. Его ладони оставляют на катиной груди, на животе красные липкие следы, пахнущие так пряно, так будоражаще…
— Это что, кровь? Ты ранен? — взвивается Катерина, забывая дуться на своего неверного… кого? Любовника? Тюремщика? Бывают на свете неверные тюремщики?
— А как же! С ангелом драться — не мутовку облизать, — кривляется Тайгерм. — Принял вызов Уриил, снизошел до нас, светлейший. Ничего, ему тоже не поздоровилось, — самодовольно урчит Мореход, пока Катя сдирает с него заскорузлую окровавленную рубаху. — Не бойся. На мне все заживает, как на ангеле… Или как на собаке! — и ржет, ненормальный.
— Воды! — требует Катерина, подойдя к краю алтаря и впервые протягивает руку за грань спасительного светового столба. С трепетом душевным она ждет, что за руку схватят, утянут вниз, в адскую темень и там растерзают в клочья. Но в катину ладонь через минуту почтительно вкладывают узкогорлый сосуд, тяжелый, будто ядро. Катя принимает его в охапку, не благодаря (слово «спасибо», «спаси тебя бог» здесь, в преисподней, кажется непристойной шуткой), несет к Деннице. Тот, полураздетый, полусонный, сидит и жмурится, точно кот на солнышке. Катерина, пыхтя от напряжения, наклоняет над его головой змеей изогнутое горлышко и прямо в лоб мужчине ударяет неожиданно сильная золотистая струя. Брызги летят во все стороны, Тайгерм хохочет, встряхивается по-собачьи, ловит жидкое золото ртом, в ноздри Кате ударяет резкий аромат, молодое вино пахнет на всю преисподнюю, Катерина моет своего мучителя вином, оттирая ладонью кровавые потеки с мускулистого тела и пьянеет от смеси запахов — вина, крови, пота и желания.
19
Отверстия в палубе или фальшборте для удаления воды — прим. авт.
20
Отверстие в фальшборте, палубе или борте, служащее для пропускания якорнойцепи — прим. авт.
21
Пауло Коэльо. 11 минут