Озорство

— Я заведую одним из лучших приютов в нашем городе.

И продолжает:

— Я заведую хорошим приютом.

И еще он говорит:

— В других приютах людей избивают по ночам. Шлангами, палками, еще бог знает чем. В моем приюте этого и в помине нет.

Читатель, наверное, уже забыл полицейского-знатока, недоумевавшего, с чего это господин так разгорячился. Особенно, когда тот время от времени как заклинание повторял пикантности типа: «Поверьте, у нас не возникают трудности с охраной как таковой». Кавычки открылись и закрылись. И дальше сообщает, что в последнем квартале прошлого года было похищено 50 одеял, а за два месяца этого года — 26, но «поймите, мы никак не можем предупредить случайные кражи».

Хорошоооо...

Мейер был уверен, что Гарольд Лафтон простит ему посещение 16-го участка в ту субботу, сразу же по уходе из его приюта. А там, оказавшись в такой же привычной обстановке, как в своем родном 87-м, и не теряя драгоценного времени, Мейер попросил дежурного сержанта просмотреть журнал происшествий за последние несколько месяцев. Чем черт не шутит, мало ли что бывает. Возможно, в Храмовом ООПе не такая уж тишь да гладь и божья благодать, как утверждал возмущенный мистер Лафтон.

И вот!

Оказалось, что в январе — дальше добрый сержант не пожелал заглядывать — полицейских вызывали в приют целых восемь раз. Три раза — для расследования происшествий, связанных с насилием, пять раз — для расследования чрезвычайных происшествий, повлекших за собой госпитализацию пострадавших от укусов крыс и/или передозировки лекарств.

В феврале число вызывов полицейских в приют заметно возросло. Их вызывали 12 раз. Почти всегда глухой ночью, и набор происшествий был за очень редким исключением тот же самый, что в январе.

В марте полицейские, патрулировавшие на радиофицированной машине в районе, где находится приют, нанесли туда всего лишь семь визитов, но зато им пришлось расследовать убийство, случившееся в мужской уборной.

Короче, Храмовый ООП ничем не отличался от других городских богаделен, и Гарольд Лафтон был подонком. Мейер сразу же позвонил Коттону Хейзу и порекомендовал ему не бриться в течение выходных дней. И вот сегодня, во вторник, в половине второго ночи высокий рыжеволосый мужчина, с трехдневной щетиной на лице и грязными руками, одетый в старую-престарую коричневую куртку и синие джинсы с бахромой, вошел в приют и направился прямо в регистратуру. За плечами у него был вещевой мешок, в котором, как видно, хранились все его пожитки. От него так несло перегаром, что, когда он сообщил регистратору свое имя — Джерри Хадсон — и попросился переночевать, тот чуть не потерял сознание.

Хейз расписался в журнале прибытия под своим именем, взял вначале ключ от шкафчика и только потом регистрационную карточку с указанным на ней номером 104.

— Счастливый номер, — ухмыльнулся Хейз, обнажив при этом зелено-желто-коричневые зубы и снова дохнул на регистратора перегаром.

Ему сказали, что 104 — номер его койки, он найдет ее по картонке с этим номером, висящей на спинке, и Хейз направился через манеж в кладовую. Там ему выдали подушку, одеяло и набор туалетных принадлежностей. Как было указано на синем целлофановом кульке, в котором содержались эти принадлежности, они были пожертвованы приюту объединением продуктовых магазинов Галлигана. Шатающейся походкой мертвецки пьяного человека он медленно пересек огромную комнату и подошел к стоявшим вдоль стены расхлябанным шкафчикам, окрашенным зеленой краской. К груди он прижимал одеяло и подушку, вещевой мешок съехал с его спины, на правом запястье болтался кулек с туалетными принадлежностями. Кругом храпели, стонали, охали, бормотали сквозь сон что-то нечленораздельное сотни спящих мужчин. Все эти звуки смешивались с голосами постояльцев, которые не спали и громко разговаривали с приятелями или с самими собой. Люди, пытавшиеся уснуть, ворчали и что-то шептали, выражая таким образом свое недовольство царившим в комнате гулом. По номеру на ключе Хейз нашел шкафчик, отпер дверцу, запихнул в него вещевой мешок, запер дверцу и повесил ключ на правое запястье. Пять минут спустя нашел койку номер 104, бросил одеяло в ноги постели, подушку в изголовье, тяжело уселся на край. Он собрался было лечь, как вдруг услышал голос:

— Встать, Мак.

Хейз обернулся.

Мужчина ниже его ростом, но наделенный мускулами, масса которых явно превышала положенный ему природой предел, стоял в ногах койки и хмурился. Он был в подштанниках и застегнутой до ворота нижней рубахе цвета хаки.

Уставная военная одежда, подумал Хейз. Татуировка покрывала кожу, под которой бугрились мускулы, а также участки кожи, где не было мускулов, например макушку лысой головы.

— Я сказал встать! — рявкнул он. — Брысь с койки!

Скандал не вписывался в задание Хейза. Ему было приказано выяснить, кто украл одеяло, в которое была укутана почившая старая дама. Но здесь собрались обидчивые люди, некоторые из них были очень обидчивыми, а один был настолько обидчив, что очень скоро успокоился в могиле.

Хейз прикинул в уме, покажется ли убедительным, что хорошо нагрузившийся пьяница протрезвел за десять секунд. Решил, что покажется.

— В чем дело? — спросил он.

Совершенно трезвый.

Настораживается при любой угрозе.

Именно такое впечатление он надеялся произвести.

И словно в раздумье икнул.

Покрытая татуировкой гора мускулов улыбнулась.

— Моя койка, — рассудительно заявил мужчина.

— Один-ноль-четыре, — не менее рассудительно возразил Хейз и показал ему регистрационную карточку. Его зелено-желто-коричневые зубы — гордость полицейской лаборатории — сверкнули в улыбке.

Такую отталкивающую окраску навел ему на зубы специально приглашенный лабораторией зубной врач. Вначале он очистил Хейзу зубы полировальным составом на основе зубной пасты и попросил его прополоскать рот. Потом обсушил зубы и покрыл их слабым раствором кислоты, чтобы снять естественный блеск. Через 15 — 30 секунд он смыл кислоту и покрыл зубы красящим веществом «тауб», которое обычно используется в зубоврачебной практике для окраски вставных зубов, чтобы они не отличались от настоящих. Потерявшие свой естественный цвет зубы обычно имеют зеленый оттенок у десен, коричневый посередине и желтый на кончиках. Так он и окрасил зубы Хейзу, покрыл их прозрачным лаком, сделал их чуть грязными и пообещал повторить этот процесс в обратном порядке, как только Хейзу надоест его новая профессия. Хейз надеялся, что это случится скоро. На свой собственный взгляд он выглядел отвратительно.

— Один-ноль-четыре всегда была моей койкой, — сообщил мужчина. Миролюбиво, с улыбкой.

— Вот моя карточка, — возразил Хейз и снова показал ему регистрационную карточку, на которой от руки был написан номер 104.

— Ошибочка. Там должно быть написано один-ноль-пять.

Хейз посмотрел на койку слева.

На ней кто-то спал и храпел.

— Занято, — рассудительно сказал он.

— Тогда, значит, один-ноль-три, — поправил себя мужчина.

Хейз посмотрел на койку справа. На ней тоже кто-то спал.

С ним затеяли нехорошую игру.

— Встать, — повторил мужчина, вскинул руку и показал большим пальцем через татуированное плечо. И тут Хейз увидел красовавшуюся на его теле красно-сине-зеленую голову дракона. Наверное, бывший матрос, подумал он.

— Заткнись, сынок, — сказал сыщик.

Мужчина прищурился.

— Что?

— Вонючая дохлятина — вот кто ты, — произнес Хейз, снова лег и закрыл глаза, напустив на себя равнодушный вид.

Он услышал, как стоявший в ногах его койки мужик сплюнул от изумления. Но глаз не открыл и напрягся в ожидании нападения, надеясь, однако, что оно не последует. Притворился уснувшим и захрапел.

— Мерзавец, — выругался хулиган, и Хейз почувствовал, как его голые ноги слетели с койки.

Готовясь к ночной работе, он проспал сегодня весь день.

И теперь убедившись, что господин Гора Мускулов не был настроен миролюбиво, собрал вещи и пошел в мужскую комнату. Там орали не стесняясь. А чтобы одеяло и подушку не украли, захватил их с собой.