Лёд

Карелла вышел из раздевалки и пошел по коридору мимо деревянной скамьи слева, в который раз гадая, кто вырезал сердечко с инициалами «С. J.» на подлокотнике, мимо скамьи без спинки справа в узком алькове перед заколоченными дверями бывшей лифтовой шахты, мимо двери с надписью «Мужской туалет» и двери слева с маленькой табличкой «Канцелярия». Комната детективов находилась в конце коридора.

Вначале он увидел знакомую деревянную перегородку. С другой ее стороны он увидел письменные столы, телефоны, доску объявлений с различными фотографиями и сообщениями, светильник в виде шара, висящий на потолке, другие письменные столы и окна, забранные решетками и выходящие на улицу с фасада. Карелла окунулся в привычный гомон голосов и звуков.

Портативный радиоприемник детектива Ричарда Дженеро на краю его стола играл рок-н-ролл. Музыка означала, что лейтенанта еще нет. Карелла тотчас направился к столу Дженеро и выключил радио. Стало немного легче, но не слишком. Шум в комнате детективов, как и сам ее облик, был частью его работы. Порою ему даже казалось, что здесь, в этой комнате с трещинами на светло-зеленых стенах, уютнее, чем дома в гостиной.

Все в отделе утверждали, что Карелла превращается в коротышку, когда надевает водолазку или свитер с воротником «хомут». На самом деле он не был коротышкой. Рост его превышал шесть футов, у него были широкие плечи, узкие бедра и вид атлета – хотя спортом он не занимался. Уголки карих глаз, скошенные слегка книзу, придавали его лицу что-то восточное – в отделе шутили, что он должен быть родственником Такаши Фудживары, единственного американского японца среди детективов участка. Такаши был очень молод и восхищался Кареллой – в большей степени, чем своими никчемными двоюродными братьями. Карелла выучил, как по-японски говорить «доброе утро». Когда Такаши входил в комнату – будь то утро, день или вечер, – Карелла всегда приветствовал его «О-хай-о!». А Такаши отвечал: «Привет, брат!»

В то субботнее утро на Карелле был спортивный пиджак, а под ним – теплая водолазка. Поэтому Мейер Мейер сразу сказал ему:

– Водолазка тебя укорачивает.

– Она меня согревает, – ответил Карелла.

– Что лучше: не мерзнуть или быть высоким? – философски спросил Мейер и продолжил печатать.

Он не любил печатать – в принципе. Сегодня сосредоточиться на клавиатуре было особенно трудно. С другого конца комнаты доносились испанские ругательства, которые изрыгала беременная дама, адресуя их всему свету вообще и детективу Коттону Хейзу в частности, оттуда также звучал одобрительный хор утренних пьянчуг. Мейер терпеливо продолжал печатать, а беременная громко вопрошала, какое Кот-тон Хейз «имеет право».

Терпение Мейера было благоприобретенным навыком, и оттачивалось оно годами – до совершенства. На самом деле Мейер вовсе не был терпелив. Это качество он вырабатывал, чтобы выжить. С детства. Отец Мейера был большой шутник. Во время церемонии обрезания отец Мейера сделал объявление. Это объявление относилось к имени ребенка. Ребенка будут звать Мейер Мейер. Старик думал: это ужасно смешно. Но резнику настолько не понравился подобный юмор, что у него даже дрогнула рука. К счастью, все обошлось: он не отрезал лишнего.

Однако быть ортодоксальным евреем в совершенно нееврейском районе – не такое простое испытание, даже если вас и не зовут Мейер Мейер. Ничто не проходит бесследно. Мейер Мейер начал лысеть еще в ранней молодости. Теперь он был совсем лысым дородным человеком с голубыми глазами, чуть выше ростом, чем Карелла, даже когда Карелла не надевал водолазку. Печатая, Мейер Мейер курил сигару и думал о сигарете. Он стал курить сигары в День отца год назад – дочь подарила ему коробку с дорогими сигарами, надеясь, что он бросит курить сигареты. Все равно то и дело он выкуривал одну-другую сигарегу, но решил тем не менее покончить с ними бесповоротно. В такой день, как сегодня, он чувствовал, что терпение его на исходе и решимость отказаться от курения поколеблена.

С другого конца комнаты беременная крикнула на жаргоне путан – смеси английского с испанским:

– Сколько же ты будешь меня здесь мурыжить? В моем положении я не могу осчастливить даже слепого!

Да, положение ее было очевидным. Может быть, поэтому она казалась такой смешной четырем пьянчугам, сидящим в клетке в углу. А может быть, потому, что под черным пальто на ней ничего не было, кроме узкой полоски ткани на бедрах. Пальто не было застегнуто, и круглый живот дамы нависал над персиковыми бикини. А сверху возмущенно раскачивались налитые груди.

– Скажи мне, – обратилась она к Хейзу, ухмыляясь пьяницам в клетке, получая удовольствие от благодарных слушателей и играя на публику, – а ты заплатил бы женщине, похожей на меня? – Тут она сжала свои груди руками, выпячивая соски между указательными и средними пальцами. – Заплатил бы? А?

– Да! – крикнул пьяница из клетки.

– Полицейский, который вас арестовал, говорит, что вы предлагали ему свои услуги, – устало произнес Хейз.

– Где этот полицейский? – спросила женщина.

– Да, где он? – крикнул пьяница из клетки.

– Внизу, – ответил Хейз.

Арестовал ее Дженеро. Дженеро был ослом. Никто в здравом уме не станет арестовывать беременную проститутку. Никто в здравом уме не станет набивать клетку пьяницами в девять утра в субботу. Вечером, когда клетка понадобится, из нее будет разить блевотиной. Вначале Дженеро притащил пьяниц по одному, затем – беременную пугану. Дженеро был единственным участником собственного крестового похода против пьянства и безнравственности.

– Сядь и заткнись, – сказал Хейз проститутке.

– Не слушай его, не садись! – крикнул пьяница из клетки.

– Повернись сюда, дорогая, дай нам еще раз посмотреть на них!

– Хороши, верно? – сказала проститутка, показывая груди пьяницам.

Хейз покачал головой.

Женщина снова подошла к его столу.

– Ну, что скажешь? – спросила она.

– О чем?

– Отпустишь?

– Не могу, – сказал Хейз.

– Сейчас моя духовка полна, – поглаживая круглый живот, сказала женщина. – Я расплачусь с тобой позже, когда с этим будет покончено. Договорились? – Она подмигнула. – Ладно, отпусти, – сказала она. – Ты красавчик. Мы еще повеселимся, договорились?

– Красавчик? – возмущенно крикнул один из пьяниц в клетке. – Помилуйте, леди!

– Он очень красив, этот мужичок – маленький мучачо, -сказала женщина и прикоснулась к подбородку Хейза, словно он был мальчиком десяти лет. На самом деле его рост был шесть футов два дюйма, а вес – двести фунтов (сейчас он не очень следил за диетой), у него были вызывающе ясные голубые глаза и ярко-рыжие волосы с сединой на левом виске. Эта седина – следствие несчастного случая, который произошел с ним, когда он работал третьим детективом в тридцатом участке. Поступил вызов – взлом квартиры с ограблением. Жертвой была истеричка: она выбежала с криком ему навстречу. В ту же минуту появился смотритель дома с ножом – он принял Хейза за грабителя, который был уже далеко, бросился на него и полоснул по голове. Врачи сбрили волосы и зашили рану. Когда на зажившем месте снова отросли волосы, они оказались седыми.

Женщины отпускали самые разные замечания по поводу полоски седины на виске, но ни одна не называла его «красавчиком». Глядя на голые груди путаны, видя ее оценивающие глаза, ему подумалось, что, может быть, он и впрямь красавчик. И еще подумалось, что, может быть, не такая уж и плохая мысль отпустить ее сейчас и потом когда-нибудь воспользоваться ее милым предложением. Ей было лет тридцать пять, выглядела она хорошо, на его вкус, если бы не раздувшийся живот... Тело у нее стройное, длинные сильные ноги и очень хорошие груди, которые вот-вот взорвутся.

Если он отпустит ее, то Дженеро напишет кляузу или сотворит иную глупость. Трудно работать с таким человеком, как Дженеро, размышлял Хейз. Тут появился Хэл Уиллис – он притащил парочку в наручниках. Хейзу не было видно, парни это или девки – на обоих были джинсы и шерстяные лыжные маски. Пьяницы в клетке снова оживились, стали выкрикивать приветствия. Уиллис кивнул Хейзу, заметил беременную проститутку в распахнутом пальто и сказал: