Легавые

– Мне не хотелось бы никого убивать, – шепнул Ла Бреска.

– Что поделаешь. Так надо.

– И все же...

– Деньги-то большие, учти.

– Тогда тем более можно поделить на троих, разве нет? – отозвался Ла Бреска.

– Зачем делить на троих, когда можно пополам?

– Затем, что, если мы не возьмем Дома в долю, он нам все испортит. Слушай, хватит сто раз говорить об одном и том же. Нам придется взять его в долю.

– Я в этом не уверен. Надо еще подумать.

– Думай скорее, время не ждет. Назначено-то на пятнадцатое. Дом сейчас хочет знать, что мы решили.

– Ладно, скажи, что мы берем его в долю. А пока я подумаю, что с ним делать, с этим поганым мерзавцем.

– А теперь, дамы и господа, – разливался голос в динамиках, – мы с огромной радостью познакомим вас с грозой Сан-Франциско, юной особой, повергавшей в трепет обитателей этого прекрасного города у Золотых Ворот. С молодой леди, чье экзотическое искусство танца заставляло краснеть даже добродетельных чиновников Гонконга – краснеть в физическом, а не политическом смысле. С радостью и гордостью мы приглашаем на сцену мисс... Анну... Мэй... Зон!

Свет в зале стал гаснуть. Оркестр грянул весьма вольную версию блюза «Лаймхауз». Не успели затихнуть финальные удары тарелок, как на сцене появилась большеглазая девушка в китайском платье с широкими рукавами. Она двигалась маленькими шажками, молитвенно сложив руки и слегка склонив голову.

– Люблю китаянок! – сказал Калуччи.

– Может, вы все-таки помолчите? – обернулся к ним лысый человек из переднего ряда. – Из-за вашей болтовни я не понимаю, что происходит на сцене.

– Заткнись, лысый хрен, – сказал Ла Бреска.

Тем не менее они замолчали. О'Брайен подался вперед. Паркер наклонился вправо, облокотившись на руку кресла. Капек, сидевший через проход, не мог слышать их разговора и потому спокойно смотрел, как раздевается китаяночка.

Когда номер кончился, Ла Бреска и Калуччи вышли из зала. На улице они разошлись. Паркер отправился за Калуччи, Капек – за Ла Бреской, а О'Брайен двинулся в участок сочинять отчет.

Трое сыщиков встретились только в одиннадцать вечера. К этому времени Ла Бреска и Калуччи уже крепко спали. Детективы сидели в кафе в пяти кварталах от участка. За кофе и рогаликами они сошлись на том, что единственным ценным сведением, добытым ими, была дата предполагаемой операции. Пятнадцатое марта. Кроме того, они пришли к единодушному мнению, что у Фриды Панцер бюст лучше, чем у Анны Мэй Зон.

В трех милях от кафе, где Капек, О'Брайен и Паркер рассуждали о достоинствах артисток варьете, в прекрасно обставленной гостиной сидел Глухой и потягивал виски с содовой. Шторы были отдернуты, из окон открывался чудесный вид на реку и мост, по которому бежали огоньки, а дальше, на противоположном берегу, россыпи красных и желтых огней придавали ночи обманчиво весенний вид. Термометр за окном показывал минус десять.

На кофейном столике у дивана, обитого черной кожей, стояли две бутылки дорогого виски (одна уже пустая). На противоположной стене висел оригинал Руо – правда, гуашь, но оттого не менее ценная. За роялем, играя «Сердце и душу», сидела невысокая брюнетка в белой вышитой блузке и мини-юбке.

Девушке было года двадцать три: курносый носик, большие карие глаза, длинные черные волосы, накладные ресницы. Они начинали дрожать, когда их обладательница брала фальшивую ноту, что, впрочем, случалось довольно часто. Глухой явно не замечал, что девица фальшивит. То ли у него и впрямь было плохо со слухом, то ли сказывалось выпитое виски. Двое других мужчин в комнате тоже относились к ее игре снисходительно. Один даже пытался подпевать, но девица то и дело брала фальшивую ноту и начинала все сначала.

– Не выходит, – капризно надула она губы.

– У тебя все выйдет, радость моя, – сказал Глухой. – Ты только не сдавайся.

Один из мужчин – невысокий, стройный, со смуглым лицом индейца, в узких черных брюках, белой рубашке и накинутой на плечи черной куртке – сидел за письменным столом и печатал на машинке. Второй, подпевавший девице приятным голосом, – высокий, широкоплечий и голубоглазый – был одет в джинсы и голубой свитер.

Девушка продолжала бренчать, а Глухим овладела блаженная истома. Развалившись на диване, он размышлял о второй части плана и еще раз порадовался, как хорошо он все продумал. Он посмотрел на девицу, которая опять сфальшивила, и ласково ей улыбнулся. Потом взглянул на Ахмада, согнувшегося над пишущей машинкой.

– Самое замечательное, – сказал он, – что никто нам не поверит.

– Еще как поверят! – ухмыльнулся Ахмад.

– Это потом.

– Потом поверят непременно, – согласился Ахмад, хлебнул виски, покосился на ножки девушки и снова забарабанил по клавишам.

– Во сколько обойдется нам рассылка писем? – спросил человек в джинсах.

– Видишь ли, Бак, – сказал Глухой, – мы должны отправить сто конвертов по пять центов, это будет стоить пять долларов. Если, конечно, я сосчитал правильно.

– Ты всегда считаешь правильно, – сказал Ахмад и улыбнулся.

– Жутко трудное место, – подала голос девушка и стала повторять одну и ту же ноту, словно надеясь запомнить ее на всю жизнь.

– Ты, главное, не сдавайся, Рошель, – подбодрил ее Глухой. – Рано или поздно у тебя получится.

Бак взял стакан, обнаружил, что виски кончилось, и подошел к кофейному столику налить еще. Он двигался с тяжелой грацией спортсмена, готового к схватке, – спина прямая, руки вдоль тела.

– Давай я тебе налью, – сказал Глухой..

– Да ладно, – откликнулся Бак, но протянул стакан. Глухой щедро налил ему виски.

– Пей на здоровье, – сказал он Баку. – Ты заслужил.

– Я не хочу надираться.

– Почему? Здесь все свои, – улыбнулся Глухой.

В этот вечер он особенно гордился Баком. Без него ничего бы не вышло. Разумеется, бомбу можно собрать и подсоединить к зажиганию и без Бака, но это было бы дилетантством, и взрыву могла помешать любая случайность, а случайностей Глухой не любил. Ему нравилась серьезность, с которой Бак взялся за дело. Бак придумал хитрое небольшое устройство, которое можно было приладить за считанные минуты. Преобразователь, правда, обошелся в 64 доллара 95 центов, но это чепуха по сравнению с тем, что их ожидало в случае удачи! Отличный парень этот Бак. Как он их учил обращаться со взрывчаткой и взрывателем! Подрывник-профессионал, на счету которого множество взрывов, можно сказать, сущая находка. В этом штате нельзя приобрести взрывчатку без специального разрешения и страхового полиса, а у Бака имелось и то и другое. Глухой был доволен, что Бак в его команде.

Бесценным приобретением оказался и Ахмад. Он работал чертежником в электрической корпорации «Метрополитен», в отделе картографии, всего за сто пятьдесят долларов в неделю. Ахмад сразу понял, какие барыши сулил план Глухого, и охотно предоставил информацию, необходимую для окончания операции. Ахмад оказался педантом и настоял, чтобы все письма были напечатаны на бумаге высшего качества и каждый из ста адресатов получил не копию, а оригинал. Этот маленький штрих должен был убедить получателей, что письмо – не розыгрыш. Глухой прекрасно знал, что успех часто зависит от таких вот мелочей. Прихлебывая виски, он любовно посмотрел на Ахмада и спросил:

– Сколько уже напечатал?

– Пятьдесят два.

– Боюсь, к ночи не управишься.

– А когда будем рассылать?

– Надо успеть до среды.

– Успею, – пообещал Ахмад.

– Вы что, собираетесь работать всю ночь? – спросила Рошель и надула губки.

– Если хочешь, можешь ложиться, радость моя, – разрешил Глухой.

– Что толку ложиться без тебя, – сказала Рошель, и Бак с Ахмадом переглянулись.

– Иди, я приду позже.

– Я не хочу спать.

– Тогда выпей и сыграй нам еще одну песню.

– Я знаю только «Сердце и душу».

– Тогда почитай книжку, – предложил Глухой.

Рошель удивленно взглянула на него.

– Или посмотри телевизор.