Страница 112 из 112
— Как у вас дела? — спросил я.
Гудвин махнул рукой в сторону своего кресла:
— Спасибо, делаю кое-какие успехи, мистер писатель. Память возвращается ко мне. То, как на меня напали, я не помню — и вряд ли вспомню когда-нибудь. Но школа, колледж, прочитанные книги — все это постепенно всплывает в памяти. Так что я смотрю в будущее более-менее оптимистично, насколько это возможно. Может быть, что-то меня еще ждет впереди.
— Это хорошо. Это просто замечательно!
Он улыбнулся, немного поерзал в кресле, уравновешивая его, и спросил:
— Но вы ведь приехали ко мне не для того, чтобы справиться о здоровье?
— Нет, не для того.
— Вы узнали что-нибудь о нападении на меня?
Я кивнул. Его шутливое, беспечное настроение сразу исчезло, он подкатил вплотную ко мне и требовательно спросил:
— Что? Скажите мне! Что вы выяснили?
Я колебался. Я понимал, что я, возможно, делаю. Наверное, примерно то же самое чувствует судья, услышав вердикт присяжных. Пора выносить приговор.
— Я знаю, кто на вас напал.
Я замолчал, ожидая, какую это вызовет реакцию. Она последовала немедленно. В глазах молодого человека пробежала какая-то тень, которая, казалось, заполнила все пространство между нами. Черная тьма и холодная ненависть. Рука его задрожала, он сжал губы:
— Вы знаете, кто сделал это со мной?
— Да. Но проблема в том, что эту информацию нельзя сообщить полиции, на ней нельзя построить дело, она не дает возможности подать в суд.
— Но вы знаете? — Голос его звучал с пронзительной настойчивостью. — Вы уверены?
— Да, я уверен на все сто процентов. Нет никаких сомнений. Но, повторяю, это не такая информация, которую могла бы использовать полиция.
— Скажите же! — Гудвин почти прошептал это, но в голосе его слышался какой-то первобытный, пугающий приказ. — Кто это был?
Я достал из портфеля копии снимков Майкла О’Коннела, сделанных тюремным фотографом, и отдал ему. Кэтрин сказала, что поведала мне эту историю по двум причинам. Это была вторая из них.
— Это он?
— Да.
— Где он?
Я отдал ему также листок бумаги:
— Он в тюрьме. Тут его адрес, присвоенный ему в тюрьме номер, некоторые сведения о вынесенном ему приговоре и предположительная дата первого слушания дела о возможности его досрочно-условного освобождения. Это будет еще не скоро, тем не менее полезно ее знать, как и телефон, по которому можно будет выяснить дополнительную информацию, если это понадобится.
— Но вы уверены? — спросил он еще раз.
— Да. Абсолютно.
— Почему вы сообщаете мне все это?
— Я считаю, что вы имеете право это знать.
— А как вы это узнали?
— Этого я не могу вам сказать.
Помолчав, молодой человек кивнул:
— О’кей. Я догадываюсь. Ну что ж, это справедливо.
Уилл Гудвин посмотрел еще раз на фотографию и на листок бумаги со сведениями:
— Там, в тюрьме, наверное, тяжелая обстановка?
— Да, там несладко.
— Я думаю, с человеком может случиться там все, что угодно.
— Да. Могут убить из-за пачки сигарет. Он сам сказал мне это.
— Да, — кивнул Гудвин, — это нетрудно себе представить. — Он посмотрел в сторону и добавил: — Тут есть над чем подумать.
Я собрался уходить, но на минуту задержался. Голова у меня слегка кружилась, и было ощущение, что поднялась температура. Я спросил себя, как назвать то, что я сейчас сделал.
Молодой человек застыл в кресле, мышцы его рук были напряжены.
— Благодарю вас, — произнес он медленно и отчетливо, в каждом слове слышался отзвук жестокости, от которой он пострадал. — Благодарю вас за то, что вспомнили обо мне и передали мне это.
— Ну, я пошел, — сказал я. То, что я сделал, было необратимо.
— Еще один вопрос, — остановил он меня.
— Да?
— Вы знаете, почему он это сделал?
Я набрал в грудь воздуха и ответил:
— Да.
Опять на его лицо набежала тень, нижняя губа дрогнула.
— И почему? — с трудом выдавил он.
— Потому что вы поцеловали одну девушку.
Уилл Гудвин молчал, тяжело дыша, словно ему не хватало воздуха. Было видно, как смысл сказанного доходит до него.
— Потому что я поцеловал…
— Да. Всего один раз.
Казалось, его мучат десятки вопросов, которые он хотел бы задать мне. Однако он только покачал головой, ничего больше не спросив. Но рука его, державшаяся за колесо, напряглась так, что побелели костяшки пальцев, и было видно, что в нем бушует такая холодная ярость, о возможности которой я даже не подозревал.
Указания, которые Кэтрин написала на листке бумаги, привели меня ко входу в художественный музей одного из больших городов (не Бостона и не Нью-Йорка). Часы показывали начало шестого, улица была забита транспортом, по тротуарам люди торопились с работы домой. Солнце опускалось за ряд административных зданий, начинали звучать первые такты вечерней городской симфонии: гудки автомобилей, пыхтение автобусов, гул человеческих голосов. Я стоял у подножия широкой лестницы, и людской поток обтекал меня, как камень в ручье. Я неотрывно глядел на двери музея, не уверенный, что узнаю ее. Но когда я увидел ее, у меня не было никаких сомнений. Даже не знаю почему. В это время из музея выходило много молодых женщин с сумками через плечо, и у всех был расслабленный вид человека, сознающего, что рабочий день позади. Все они были поразительны, очаровательны, неотразимы, но Эшли, казалось, превосходила всех. Она была окружена молодыми людьми; все они возбужденно переговаривались, словно ожидали, что через день или максимум через два произойдет какое-то удивительное приключение. Я наблюдал за тем, как девушка спускается по ступеням. Легкий ветерок развевал ее волосы и уносил ее смех. Когда она проплывала мимо меня, мне хотелось окликнуть ее шепотом по имени и спросить, что она видит впереди и стоит ли это того, что осталось позади. Однако я знал, что спрашивать об этом сейчас несправедливо, потому что ответ находится где-то в будущем.
Я молча стоял и смотрел, как она уходит. Она вряд ли обратила на меня внимание.
Мне хотелось уловить в ее голосе, в ее походке нечто такое, что дало бы ответ на мучивший меня вопрос. Мне казалось, что я увидел это, но я не был уверен. А Эшли между тем затерялась в вечерней толпе.
Если это действительно была Эшли. Это могла быть Меган, или Сью, или Кейти, или Молли, или Сара. Не думаю, что это имело бы какое-либо значение.