Хохмач

– А почему вы решили, что найдете его здесь? – спросил он.

– Он сам сообщил мне этот адрес, – сказал Джон Смит. – А вы кто такой?

– А когда он сообщил вам этот адрес?

– Мы переписывались с ним. Я ходил в учебное плавание, в залив Гуантанамо, – пояснил Смит. Глаза его оценивающе прищурились. – А вы что, из полиции?

– Совершенно верно, я из полиции.

– Я так и подумал. Полицию я нюхом чую за квартал. Что, старик мой впутался в какую-нибудь историю?

– А когда вы получили последнее известие от него?

– Точно не могу сказать; я думаю, что в первых числах месяца. А что он сделал?

– Ничего он не сделал.

– А тогда почему вы здесь?

– Ваш отец умер, – прямо объявил Эрнандес.

Смит так резко отступил к стене, будто Эрнандес его ударил. Он просто отшатнулся от этих слов и попятился назад, пока спиной не натолкнулся на стену, а потом прислонился к ней и вперил взгляд прямо перед собой, явно не видя Эрнандеса и не замечая вообще ничего вокруг.

– Как умер? – прошептал он наконец, как бы очнувшись.

– Он был убит, – сказал Эрнандес.

– Кем?

– Этого мы еще не знаем.

В комнате нависла тишина.

– Кому могло понадобиться убивать его? – прервал затянувшуюся паузу Смит.

– Может быть, вы подскажете нам ответ на этот вопрос, – сказал Эрнандес. – Что он сообщал вам в своем последнем письме?

– Не знаю. Ничего не могу припомнить, – сказал Смит. Казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Он стоял, опираясь всем телом о стену, голова его была запрокинута, а взгляд направлен в потолок.

– А вы все-таки постарайтесь, – мягко проговорил Эрнандес. Он уже успел спрятать револьвер в кобуру и сейчас направился к бару. Там он налил коньяк в довольно объемистый бокал и вернулся к Смиту. – Возьмите. Выпейте это.

– Я не пью.

– Берите.

Смит принял стакан, понюхал его содержимое и сделал движение, как бы пытаясь отстранить его от себя. Однако Эрнандес настоял на своем. Смит выпил, с явным трудом глотая обжигающую жидкость. Потом он закашлялся и поставил стакан на стол.

– Мне уже лучше, – сказал он.

– А теперь сядьте.

– Да я в полном порядке.

– Садитесь!

Смит послушно и, направившись к одному из больших мягких кресел, неохотно и как бы с недоверием ко всему происходящему погрузился в него. Он молча вытянул вперед длинные ноги и, стараясь не глядеть на Эрнандеса, принялся рассматривать носки своих надраенных до блеска ботинок.

– Вернемся к письму, – сказал Эрнандес. – Постарайтесь поподробней припомнить, что в нем было?

– Не знаю толком. Это же было давно.

– Не упоминалась ли в этом письме некая Лотта Констэнтайн?

– Нет. А кто она такая?

– Не упоминал ли он в нем о человеке, которого называют глухим?

– Нет, – Смит вдруг поднял на него глаза. – А почему его так называют?

– Ладно, не будем об этом. А о чем же все-таки говорилось в этом письме?

– Честное слово, не знаю. Письмо, по-моему, начиналось с того, что он благодарил меня за ботинки. Точно, с этого оно и начиналось.

– За какие ботинки?

– Я купил ему пару ботинок у нас на судне в магазине. Я служу на эскадренном миноносце, и у нас есть небольшая лавочка. Вот отец мой и сообщил мне в прошлом письме размер своей обуви, а я подобрал ему там пару. Ботинки просто отличные, а стоили-то всего примерно девять долларов. В обычном магазине он вряд ли смог бы купить их за такую цену. – Смит помолчал. – Но в этом же нет ничего противозаконного.

– А никто и не говорит, что это противозаконно.

– Нет, на самом деле. Деньги за эти ботинки я честно уплатил, а то, что они продавались со скидкой, так я здесь тоже не обманывал государство. А кроме того, старик-то мой до того, как устроился на эту работу, все равно сидел на государственном страховом пособии.

– А на какую работу он устроился? – быстро спросил Эрнандес.

– Что? Да не знаю, на какую именно. В последнем письме он сообщал, что пристроился куда-то.

– А на какую должность?

– Ночным сторожем или охранником.

– И куда же? – Эрнандес даже придвинулся поближе к своему собеседнику.

– Не знаю.

– Он не сообщал вам, куда именно он устроился?

– Нет.

– Но он же должен был вам написать это.

– Нет, он не сообщал ничего. Он написал только, что работает ночным сторожем, но что работа эта временная, только до первого мая, а после этого он вообще сможет, наконец, позволить себе уйти на пенсию. Вот и все, что он написал мне.

– А что он хотел сказать этим – первым мая и пенсией?

– Понятия не имею. Мой отец всегда был полон всяких заманчивых идей. – Смит немного помолчал. – Правда, из них так ничего путного и не вышло.

– Сможет позволить себе уйти на пенсию, – повторил как бы про себя Эрнандес. – А откуда у него появятся средства на это? Это что, с жалования ночного сторожа?

– Да и на эту работу он едва успел устроиться, – сказал Смит. – Нет, наверняка он не имел в виду эти заработки. Он, видимо, рассчитывал на что-то другое. Скорее всего, это был его очередной план быстрого обогащения.

– Но он ведь писал вам, что будет работать там только до первого мая, так ведь?

– Ага.

– А он не упоминал в письме о том, что это за фирма, в которую он устроился? Он не писал, где именно он работает?

– Нет, не писал. Я уже говорил вам об этом. – Смит помолчал. – Зачем вообще кому-то могло понадобиться убивать его? Он в жизни своей не обидел ни одной живой души.

И тут только он заплакал по-настоящему, закрыв лицо руками.

Лавочка по прокату театрального реквизита располагалась в центральной части Айсолы на Детановер-авеню. В витрине ее было выставлено три манекена. Первый был в костюме клоуна, второй наряжен пиратом, а третий – в форме летчика времен первой мировой войны. Стекло витрины было давно немытым, наряды на манекенах покрылись пылью и, похоже, их здорово попортила моль. В помещении все выглядело тоже мрачновато: залежалые пыльные костюмы и в самом деле не пощадила прожорливая моль. Владельцем лавки был неунывающий мистер Дуглас Мак-Дуглас, который в прошлом мечтал о карьере актера, но вынужден был удовлетвориться, так сказать, смежной профессией. И сейчас, лишенный возможности реализовать свою мечту на театральных подмостках, он старательно помогал другим воплощать прекрасные образы на сцене, сдавая по сходной цене костюмы, в которых такие же, как он, одержимые театром играли в любительских спектаклях, посещали балы-маскарады и так далее. Он не мог составить конкуренции более крупным фирмам проката театрального реквизита, да и не очень стремился к этому. Просто он был человеком, который счастлив тем, что имеет возможность заниматься любимым делом.

Когда глухой вошел в его лавочку, Дуглас Мак-Дуглас сразу же узнал его.

– Здравствуйте, мистер Смит, – сказал он. – Рад вас видеть. Ну, как ваши успехи?

– Дела идут просто отлично, – ответил глухой. – А как у вас? Фирма процветает?

– Да уж куда лучше, – отозвался Мак-Дуглас и заразительно расхохотался. Он был очень толст, и огромный живот его заколыхался при смехе. Он сложил руки на животе, как бы пытаясь усмирить эти волнующиеся слои жира, и потом спросил: – Вы пришли за заказанными костюмами?

– Да, – сказал глухой.

– Все готово, – заверил его Мак-Дуглас. – Они в полном порядке и отлично вычищены. Только вчера мне прислали их из химчистки. А что это будет за пьеса, которую вы намереваетесь ставить, мистер Смит?

– Это не пьеса, – сказал глухой. – Это будут съемки фильма.

– И в нем будут действовать мороженщики, да?

– Совершенно верно.

– И ночные сторожа тоже, да?

– А почему вы решили, что ночные сторожа?

– А вы ведь брали у нас две формы ночных сторожей. Одну вы взяли уже довольно давно, а вторую – в начале этого месяца. Разве они не для этого фильма?

– Нет, они тоже будут задействованы, конечно, – сказал глухой.

– Вы их вернете все одновременно?

– Да, одновременно, – солгал глухой. У него вообще не было намерения возвращать эти костюмы.